Один из преподавателей был отстранен от должности лишь за то, что упрямо подписывался на газету, считающуюся прогрессивной.
Я видел Попингу всего один вечер. Вполне достаточно, особенно после того, что я о нем слышал.
Вы сказали бы славный малый, славный толстый малый — румяное лицо, светлые, радостные глаза.
Он много плавал, а когда сошел на берег, облачился в одежды суровости, но эти одежды трещали по всем швам.
Понимаете? Вы посмеетесь — вы француз. Две недели назад состоялось еженедельное заседание клуба, членом которого он являлся. Голландцы не ходят в кафе, поэтому под маркой клуба они снимают для своих собраний зал — играют в бильярд, шары.
Итак, две недели назад в одиннадцать вечера Попинга был уже пьян. На той же неделе благотворительное учреждение, возглавляемое его женой, проводило сбор пожертвований для покупки одежды аборигенам островов Океании.
И люди слышали, как Попинга с красным лицом и горящими глазами заявил: «Несусветная глупость! Они прекрасны голыми. Вместо того чтобы покупать им одежду, лучше последовать их примеру».
Смешно, не правда ли? Вроде пустяк, а скандал все еще продолжается, и если похороны Попинги состоятся в Делфзейле, не каждый пойдет на них.
Из ста, из тысячи деталей я выбрал одну; панцирь респектабельности на Попинге трещал по всем швам.
Обратите внимание на один только факт: напиться здесь! На глазах у воспитанников! Потому-то они его и обожают!
А теперь восстановите атмосферу дома на Амстердипе.
Вспомните госпожу Попинга, Ани…
Посмотрите в окно — весь город как на ладони. Все знают друг друга. Любая сплетня распространяется меньше чем за час.
Так во всем вплоть до отношений Попинги с человеком, которого зовут Басом и который, надо сказать, сущий разбойник. Они отправились вместе ловить морских собак.
Попинга пил джин на борту судна Остинга.
Я не требую от вас немедленных выводов. Я только повторяю — запомните хорошенько фразу: если преступление совершено кем-либо из живущих в доме, виноват весь дом.
Остается теперь дурочка Бетье, которую Попинга всегда провожал. Хотите еще один штрих к портрету? Эта Бетье — единственная, кто купается ежедневно, и не в купальнике с юбочкой, как все местные дамы, а в облегающем купальнике да еще красного цвета!
Можете вести свое расследование как знаете, я просто счел необходимым дать вам кое-какие подробности, которыми полиция обычно пренебрегает.
Что же касается Корнелиуса Баренса, он, на мой взгляд, является членом семьи с женской стороны.
Итак, с одной стороны госпожа Попинга, ее сестра Ани и Корнелиус, а с другой — Бетье, Остинг и Попинга…
Если вы поняли то, что я вам рассказал, у вас есть шанс на успех.
— Один вопрос, — с серьезным видом сказал Мегрэ.
— Слушаю.
— Вы тоже протестант?
— Я принадлежу к протестантской церкви, но к другой ветви.
— С какой стороны баррикады вы находитесь?
— Я не любил Попингу.
— До такой степени, что…
— Я осуждаю любое преступление, каким бы оно ни было.
— Он слушал джаз и танцевал в то время, когда вы разговаривали с женщинами?
— Еще одна черта характера, о которой я не додумался вам сообщить.
Встав, Мегрэ исключительно серьезно и даже торжественно заявил:
— Короче, кого вы мне советуете арестовать?
Профессор Дюкло отпрянул:
— Я не говорю об аресте. Я дал вам несколько принципиальных указаний из области, так сказать, чистой мысли.
— Конечно. Но на моем месте?…
— Я не полицейский. Я ищу истину ради истины, и тот факт, что меня самого подозревают, никак не влияет на мои рассуждения.
— Настолько, что никого не надо арестовывать?
— Я этого не говорил. Я…
— Благодарю, — заключил Мегрэ, протягивая руку.
Он постучал монеткой по стаканчику, подзывая хозяйку. Дюкло косо посмотрел на него.
— Вот как раз этого делать нельзя, — прошептал он. — Тем более, если хотите прослыть джентльменом.
Люк, через который спускали в подвал бочки с пивом, закрыли. Комиссар заплатил, посмотрел на планы.
— Значит, или вы, или вся семья.
— Я не так сказал. Послушайте…
Но комиссар был уже в дверях. Теперь, стоя спиной к профессору, он мог позволить себе расслабиться — он широко улыбался.
Выйдя на улицу, Мегрэ окунулся в солнечную ванну, приятную жару, покой. В дверях своей лавки стоял торговец скобяным товаром — невысокий еврей, продававший также корабельные снасти; он считал якоря и метил их красной краской.
Кран все еще разгружал уголь. Речники подняли паруса, но не затем, чтобы тронуться в путь, а просушить ткань. В хаосе мачт это было похоже на огромные, вяло раскачивающиеся белые и коричневые драпировки.
На корме своего судна Остинг курил трубку. Несколько «крыс» вели неторопливую беседу.
Но стоило повернуться лицом к городу, и глазам открывались жилые дома, красиво окрашенные, с чистыми стеклами, белоснежными шторами, цветами на окнах. А за окнами — непроницаемая тьма.
После разговора с Жаном Дюкло картина приобретала новый смысл. С одной стороны, порт, мужчины в деревянных башмаках, суда, паруса, запах гудрона, грязной воды. С другой — неприступные домики с полированной мебелью и мрачными гобеленами, где в течение двух недель обсуждали преподавателя мореходного училища, выпившего пару стопок лишнего.
Под одним удивительно прозрачным небом два совершенно противоположных мира!
Мегрэ представил Попингу, которого никогда не видел, даже мертвым, Попингу с его здоровым цветом лица, выдающим жадность к жизни.
Он представил себе его на границе этих двух миров, наблюдая за яхтой Остинга, за пятимачтовиком, обошедшим все порты Южной Америки, за голландским пакетботом, навстречу которому в Китае устремлялись джонки с миниатюрными, очаровательными, как безделушки на этажерке, женщинами.
Ему оставили лишь отполированную, с начищенной до блеска медью английскую лодочку на спокойных водах Амстердипа, где приходилось лавировать между бревнами, доставляемыми с севера и из экваториальных лесов.
Мегрэ показалось, что Бас смотрит на него как-то особенно, словно хочет подойти и поговорить. Затея неосуществимая: они не могли обменяться даже парой слов.
Остинг знал это и спокойно стоял, прищурив глаза от солнца, только курил чуть быстрее.
А в это же время все еще бледный Корнелиус Баренс сидел за партой училища на уроке тригонометрии или астрономии.
Комиссар уже собирался сесть на бронзовый швартовочный кнехт, когда увидел инспектора Пейпекампа, который шел к нему, протягивая руку.
— Нашли что-нибудь на судне сегодня утром?
— Пока нет. Простая формальность.
— Подозреваете Остинга?
— Но есть же фуражка!
— И сигара!
— Нет. Бас курит только бразильские, а та была манильская.
— Так что…
Пейпекамп отвел его в сторонку из-под взгляда владельца острова Воркюм.
— Бортовой компас с корабля из Гельсингфорса. Спасательные круги с английского угольщика. И все остальное в том же духе.
— Кража?
— Нет, обычное явление. Когда грузовое судно приходит в порт, всегда найдется кто-нибудь — механик, третий помощник, матрос, иногда сам капитан, — готовый что-то продать. Понимаете? А компании докладывают, что буи смыла накатившая на палубу волна, что компас не работает.
И бортовые огни, и все остальное… Порой даже шлюпка.
— Таким образом, доказать ничего нельзя?
— Ничего. Еврей, лавку которого вы только что видели, этим и живет.
— Ну, а ваше расследование?
Инспектор со скучающим видом отвернулся.
— Я вам уже сказал, что Бетье Ливенс возвратилась не сразу. Она вернулась по его следам… Правильно? Так говорят по-французски?
— Да. Продолжайте.
— Возможно, она не стреляла.
— А!
Решительно, инспектор был не в своей тарелке. Ему хотелось говорить шепотом, отвести Мегрэ в пустынную часть порта и там продолжить:
— Есть куча бревен. Знаете?.. Timmerman, по-французски плотник… Да, плотник утверждает, что вечером он видел Бетье и господина Попингу… Да. Обоих.
— Устроившихся под прикрытием бревен, не так ли?
— Да, но я думаю…
— Что вы думаете?
— Что там могли быть и два других человека… Да!
Молодой человек из училища, Корнелиус Баренс. Он хотел жениться на Бетье. Фотографию девушки нашли в его рундучке.
— Неужели?
— Затем господин Ливенс, отец Бетье. Важная персона.
Разводит коров на экспорт. Отправляет их даже в Австралию. Вдовец. Других детей у него нет.
— Мог ли он убить Попингу?
Инспектор был в таком замешательстве, что Мегрэ стало его жаль. Чувствовалось, как трудно тому обвинить человека влиятельного, экспортирующего коров в Австралию.
— Если он видел, не так ли?
Мегрэ был безжалостен.
— Если он видел что?
— Около бревен. Бетье и преподавателя.
— Ну, да!
— Это совершенно конфиденциально.
— Еще бы! А Баренс?
— Вероятно, он тоже видел. Возможно, ревновал. Тем не менее в училище он был через пять-семь минут после преступления. Этого я не понимаю.
— Короче, — комиссар говорил так же серьезно, как с Жаном Дюкло, — вы подозреваете отца Бетье и ее возлюбленного Корнелиуса.
Последовало неловкое молчание.
— Далее, вы подозреваете Остинга, фуражку которого нашли в ванной.
Пейпекамп совсем упал духом.
— Затем, конечно, человека, оставившего в столовой манильскую сигару. Сколько торговцев сигарами в Делфзейле?
— Пятнадцать.
— Это не облегчает задачу. И, наконец, вы подозреваете профессора Дюкло.
— Потому что в руке он держал револьвер. Я не могу отпустить его. Вы понимаете?
— Понимаю.
Метров пятьдесят они прошли молча.
— А что думаете вы? — пролепетал наконец полицейский из Гронингена.
— Вот в чем вопрос! И вот в чем разница между нами: вы что-то предполагаете, у вас масса предположений. А я, кажется, еще ничего не предполагаю…
Неожиданно Мегрэ спросил:
— Бетье Ливенс знакома с Басом?
— Не знаю. Не думаю.
— А Корнелиус?
Пейпекамп провел рукой по лбу.
— Может быть, да, а может быть, нет. Скорее нет. Я могу выяснить.
— Правильно! Постарайтесь узнать, были ли у них какие-либо связи до трагедии.
— Вы считаете?
— Ничего я не считаю. И еще: на острове Воркюм есть радио?
— Не знаю.
— Узнайте.
Трудно сказать, как это произошло, но теперь между Мегрэ и его спутником установилась определенная иерархия: инспектор смотрел на комиссара как подчиненный на начальника.
— Проверьте эти два пункта, а мне нужно нанести один визит.
Пейпекамп был слишком вежлив, чтобы спрашивать, куда собирается идти комиссар, но в глазах его стоял вопрос.
— К мадемуазель Бетье! — закончил Мегрэ. — Какая дорога самая короткая?
— Вдоль Амстердипа.
Красивый пятисоттонный пароход из Делфзейла описывал по Эмсу дугу перед входом в порт. А на борту своего судна Бас, неторопливый, грузный, но полный нервного возбуждения, мерил шагами мостик в ста метрах от «береговых крыс», разомлевших на солнце.
Глава 6
Письма
Совершенно случайно Мегрэ пошел не вдоль Амстердипа, а через поле.
В лучах утреннего солнца ферма напомнила ему первые шаги на голландской земле, девушку в резиновых сапожках, прекрасно оборудованный коровник, мещанскую гостиную и чайник с куклой-грелкой.
Было так же тихо. Вдали над лугами почти на самой линии горизонта раздувался огромный рыжий парус — казалось, призрачный корабль плывет по травянистому океану.
Залаяла собака. Прошло минут пять, прежде чем дверь приоткрылась на несколько сантиметров, как раз настолько, чтобы увидеть клетчатый передник и покрытое красными пятнами лицо служанки.
Мегрэ не успел еще слова сказать, а она уже собиралась закрыть дверь.
— Мадемуазель Ливенс дома? — крикнул он.
Их разделял сад. Старуха стояла на пороге, комиссар за оградой, а между ними — собака, которая, скалясь, наблюдала за посторонним.
Служанка затрясла головой.
— Ее здесь нет? Niet hier? — Мегрэ собрал весь свой запас голландских слов.
Тот же ответ.
— А хозяин! Mijnheer?
Последнее «нет», и дверь захлопнулась. Но поскольку комиссар не уходил, створка снова приоткрылась, теперь всего лишь на несколько миллиметров, и Мегрэ не увидел, а скорее угадал старуху, наблюдавшую за ним.
Он не уходил, потому что заметил, как дрогнула занавеска на окне в комнате девушки. Лицо с трудом просматривалось сквозь занавеску, но Мегрэ ясно различил взмах руки, который можно было принять за простое приветствие, но который мог означать и другое:
— Я здесь… Уходите!.. Будьте осторожны!..
Старуха за дверью, белая рука в окне, свирепая собака, прыгающая на ограду, а вокруг, в лугах, неподвижные, словно искусственные, коровы.
Мегрэ решился на маленький эксперимент. Он сделал два шага вперед, как бы намереваясь войти в сад, и не сдержал улыбку: не только дверь поспешно закрылась, но даже злая собака, поджав хвост, отступила.
Мегрэ ушел, теперь уже по дороге вдоль Амстердипа.
Визит наводил на мысли, что Бетье заперта и что фермером отдано распоряжение выпроводить француза.
Попыхивая трубкой, комиссар в задумчивости посмотрел на кучу бревен, где останавливались девушка и Попинга, останавливались довольно часто, держа велосипеды одной рукой и обнимаясь другой.
Стояла удивительная тишина. Безмятежная, почти абсолютная. Тишина, способная убедить любого француза в том, что все вокруг ненастоящее: почтовая открытка — и только.
Мегрэ резко обернулся и в нескольких метрах от себя увидел судно с высоким форштевнем, приближения которого не слышал. Он узнал широкий, шире, чем канал, парус, мелькавший на горизонте. И вот он здесь, рядом, хотя казалось невозможным преодолеть такое расстояние.
У руля стояла женщина. Удерживая его спиной, она кормила грудью ребенка, а мужчина верхом на бушприте, свесив ноги над водой, чинил ватер-бакштаг.
Судно прошло мимо дома Винандов, затем Попингов.
Его поднимавшийся над крышами парус на мгновение скрыл фасад своей огромной движущейся тенью.
Мегрэ в нерешительности остановился. Прислуга Попингов мыла пол у порога, и дверь была открыта.
Чувствуя, что кто-то стоит за ее спиной, женщина вздрогнула. Рука с тряпкой затряслась.
— Госпожу Попинга? — спросила она, приглашая в дом.
Неловкая, она хотела пройти вперед, но ей мешала тряпка, с которой капала грязная вода.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13