Урбен Пуэнте, бывший в этих местах уважаемой фигурой, умер десять лет назад, а отец Боба, вместо того чтобы занять его место в кабинете, продолжал работать в своей мансарде, считая ее для себя более подходящей.
Дверь отворилась. Вошла Матильда и раздвинула столик для бриджа, затем направилась к одному из шкафов взять карты и жетоны.
— Боб, что ты здесь делаешь?
— Я звонил.
— Ты что-нибудь узнал?
— Ничего интересного. Только то, что она уже давно подумывала об этом отъезде.
— Ты едешь в Париж?
— Пойду наверх, поговорю об этом с отцом.
— Где ты собираешься ее искать среди миллионов людей?
— У нее там есть по меньшей мере один друг или, вернее, это некто из моих друзей, за которым она ухаживала. У нее еще есть подруга Эмильенна, адрес которой мне известен. Наконец, ведь существует же полиция…
— И ты бы, не колеблясь, сообщил о ней в полицию?
— Да. Тебе я могу это сказать: я боюсь за нее.
— Я тоже. Бедная лапочка! Ты ведь знаешь, это не ее вина.
— Очень хорошо это понимаю и чувствовал бы себя спокойнее, если бы удалось ее отыскать.
Несколько мгновений спустя Боб постучал в дверь мансарды.
— Входи! — услышал он.
Должно быть, отец узнал его шаги на лестнице. Он тоже носил бороду, но рыжую, небрежно подстриженную. У него были кустистые брови, а из ушей торчали пучки волос.
Он сидел за огромным столом — обычным, а не письменным, — который всегда был завален книгами, журналами, тетрадями с записями.
Можно ли было говорить о том, что его профессиональная жизнь не состоялась? Когда он сдал экзамены на кандидатскую степень по истории, он, вероятно, подумывал, с одной стороны, о профессорстве, с другой стороны, об исследовательской деятельности.
Познал ли он разочарование или же решил избрать самый простой путь?
Он писал толстые труды, которые вырывали друг у друга парижские издатели, так как все его сочинения распродавались внушительными тиражами. Он писал в среднем по одной книге в год, тщательно отбирая тему, чтобы заинтересовать широкую публику.
Собственно говоря, это нельзя было назвать романизированной историей, скорее, это были незатейливые истории. Например, он воскрешал малоизвестный заговор или давал исчерпывающий список любовниц какого-нибудь короля, известного деятеля.
Он писал крупным разборчивым почерком, твердым и без следа нервозности или усталости. Он знал количество страниц, которые ему нужно было ежедневно исписывать, и старательно делал это, поощряя себя каждый час стаканом красного вина.
— Ты хочешь поговорить со мной о своей сестре?
— Не только о ней.
— Есть вещи, о которых ты предпочел бы не говорить в присутствии матери?
— Да. Это довольно серьезно. Одиль грозится уничтожить себя, и я думаю, что сейчас она на это способна.
Отец протянул руку.
— Дай мне прочесть ее письмо.
— Я его уничтожил.
— Почему?
— Потому что в нем были слишком личные вещи.
— Полагаю, там говорилось о твоей матери и обо мне?
Боб очень любил своего отца и мог бы стать ему другом, если бы в чересчур налаженной жизни Альбера Пуэнте осталось место и для него. Под грубоватой внешностью отца скрывался острый ум, но он демонстрировал его лишь в нужных случаях.
Отец вздохнул.
— Напрасно я согласился принять приглашение овдовевшего отца и переехал сюда жить с семьей. Это дом старика, и что молодые восстают, их можно понять.
— Не думаю, чтобы это было истинной причиной.
— Я провожу весь день в этой мансарде, где вечный беспорядок, выпивая каждый час по стакану вина. В половине десятого вечера я уже в постели, но с половины шестого утра я на ногах и совсем один в этом доме. — Единственные мои выходы в свет-это когда я отправляюсь в университетскую библиотеку или встречаюсь с одним из своих издателей в Париже. Твоя мать добрую половину времени проводит в кровати, и ее главное занятие-это игра в бридж. Кстати, ее приятельницы Приехали?
— Несколько минут назад их еще не было.
— Порой я спрашиваю себя: а все ли у нее в порядке с головой, как принято говорить в народе? Ты слышал ее за обедом. Никакого волнения. Ее единственной реакцией была боязнь, как бы эта новость не распространилась, как бы об этом не прознали ее подруги. Присаживайся, сын.
Он закурил сигару, спросил у Боба:
— Ты будешь?
— Нет, спасибо.
— С какой просьбой ты ко мне пришел?
Обычно, когда он поднимался в мансарду, это значило, что ему нужны деньги. Косвенным образом это был Снова тот же случай.
— Я хочу поехать в Париж.
— Надеешься ее разыскать?
— Попытка не пытка. Я знаю двух-трех человек, с которыми она уже могла вступить в контакт или же, возможно, еще вступит.
— Вероятно, это неплохая идея. Ты боишься, ведь так?
— Да.
— Она тебе об этом написала?
— О желании умереть? Да.
— Все же не говори ничего об этом матери. Я опасаюсь того же, что и ты.
Он достал из кармана брюк толстый бумажник, принялся пересчитывать стофранковые купюры.
— Вот пять. Если тебе потребуется больше, тут же дай мне телеграмму.
Когда ты уезжаешь?
— Шестичасовым экспрессом.
Отец, по своему обыкновению, подставил лоб, и Боб коснулся его губами.
— Ты остановишься на улице Гей-Люссака?
Боб, как и его отец, обычно останавливался там в отеле «Меркатор». Он находился в самом центре Латинского квартала, в двух шагах от Сорбонны и Люксембургского сада. Его владельца звали уже не Меркатором, — вероятно, их сменилось не одно поколение — он откликался на фамилию, которая очень шла к его толстощекому лицу и тучному телу: мсье Бедон.
— Если ты не получишь от меня вестей, значит, мне нечего тебе сказать.
Отец проводил его взглядом до двери, взглянул на часы и потянулся рукой к бутылке. Прошло уже лишних три минуты.
Глава 2
Боб взял с собой лишь чемоданчик, в котором помимо небольшого количества нижнего белья лежали фланелевые брюки и пара запасной обуви на тот случай, если его застигнет сильный дождь.
Покидая виллу, он намеренно не стал заходить в гостиную, где болтали приятельницы его матери, так что с последней он не попрощался. Зато он зашел на кухню.
— Я знала, что ты поедешь, — сказала ему Матильда — Боб, сделай все, чтобы найти ее. Не знаю почему, но у меня такое чувство, что ее угроза серьезна. Я давно уже замечаю в ней что-то болезненное.
Он вышел из сада и как бы попрощался со своим деревом, на которое падали красноватые отсветы заходящего солнца. Они были видны и по ту сторону города — на поверхности озера.
Широко ступая, он пошел вниз по улице, пересек парк Мон-Репо и поймал такси.
— На вокзал.
Большую часть времени в поезде он продремал В вагоне-ресторане он спросил у метрдотеля:
— Вы вчера работали на этом направлении?
— Да, мсье.
— Вы не заметили молоденькой девушки, выглядевшей удрученной или взвинченной?
— Знаете, мы их столько видим…
Он показал ему фотографию сестры.
— Кажется, она сидела вон в том углу. За тем столиком для двоих. Вошла одна, но ее визави не замедлил с ней заговорить, и они покинули вагон-ресторан.
— На кого он похож?
— Ну, еще довольно молодой. Что-то около сорока.
В Париже Боб отправился на улицу Гей-Люссака. Здание гостиницы было самым маленьким на этой улице, всего четыре этажа, тесно зажатым между шести-, семиэтажными домами. Позади стойки через раскрытую дверь можно было видеть хозяина, мсье Бедона, склонившегося над кипой бумаг.
— Подумать только! Мсье Боб… Какими судьбами?
— Не очень-то счастливыми. Прежде всего, скажите мне, здесь случайно нет моей сестры?
— Нет. Она уже полгода, как не приезжала.
— Вы ничего не заметили во время ее последнего приезда?
— Она пробыла всего три дня.
— Ну, это мне известно.
— Она отправилась в город в первый же вечер после того, как отнесла в номер свой чемодан, заявив при этом, что собирается пойти подышать воздухом.
В действительности же, вам я могу это сказать, она вернулась лишь в четыре утра.
— Как она выглядела?
— Как будто в полном порядке. Ключ ей выдал старый Виктор. Какое-то время они болтали. Она сейчас в Париже?
— Возможно.
— Мне кажется странным, что она не остановилась, как обычно, у нас.
Мсье Бедон нахмурил брови.
— Вы ее разыскиваете?
— Можно сказать, да. Она уехала из дому, никого не предупредив.
— Очевидно, она весьма независимая барышня.
— А в две другие ночи, которые сестра провела в Париже, она тоже возвращалась под утро?
— Вынужден вам сказать, что да.
— А в прошлые приезды с ней такое случалось?
— Чтобы три ночи кряду — такого никогда. Днем она практически не выходила на улицу. В два часа заказала в номер сандвичи, затем, должно быть, снова уснула. Она отправилась в город, когда настало время ужина.
— Спасибо, мсье Бедон.
Тот снял с доски ключ и протянул ему.
— Двенадцатый, тот, что был у вас в прошлый раз.
Он узнал эту комнату, с ее обоями в цветочек, медной кроватью и большим зеркальным шкафом.
Как и шестью месяцами раньше его сестра, он тут же снова спустился в холл, кивнул хозяину и направился в сторону бульвара Сен-Жермен. То, что он только что услышал от мсье Бедона о последнем приезде Одиль в Париж, напомнило ему об одной ее фразе.
«Я открыла для себя в Сен-Жермен-де-Пре потрясный ночной кабачок. Там всего пять музыкантов, но им удается создать такую грохочущую атмосферу. Он совсем маленький. Называется „Каннибал“.
Туда-то он на всякий случай и направился. Не без труда отыскал он вывеску и лестницу в полуподвал, откуда доносилась поп-музыка.
Заведение оказалось и в самом деле небольшим. В зале могло поместиться десятка три посетителей, но сейчас он был заполнен лишь наполовину. На узкой эстраде — пять длинноволосых музыкантов, самые длинные волосы у гитариста.
— Вы один? — спросил у Боба хозяин с весьма сильным шведским акцентом.
— Да.
— Это ничего. Присаживайтесь за этот столик. Что вы будете пить?
— Виски.
Его обслужила красивая девушка, носившая самую короткую юбку, которую он когда-либо видел.
В зале были главным образом пары, влюбленные, некоторые из них танцевали на крошечной площадке.
— Скажите, это тот же оркестр, что был здесь и полгода назад?
— Да, мсье. Вот уже полгода, как они здесь работают. Хорошо играют, правда?
— Да, разумеется.
Ему пришлось подождать с полчаса, пока музыканты не сделают перерыв. Трое из них остались на своих местах и закурили. Один направился к бару, а другой пошел к выходу. Это был гитарист. Боб проследовал за ним на тротуар, где тот дышал воздухом.
У него была светлая жидкая борода, и он казался очень юным, еще сохранившим румянец на щеках.
— Сигарету?
Гитарист взял.
— Спасибо.
— Часто бывает, что женщины приходят к вам в ресторан одни?
— Редко, а профессионалки — никогда. Хозяин этого не хочет. Забавно, конечно, но он весьма стыдлив на свой манер.
— Мне бы хотелось знать: вам знакомо это лицо?
Он показал ему фотографию Одиль, которую его собеседник взял и отправился разглядывать под газовым рожком.
Возвращая снимок, он, казалось, колебался.
— Кем она вам приходится?
— Сестрой. Но ничего не бойтесь. Ей предоставлена полная свобода, и я в курсе большей части ее любовных похождений.
— Вы в этом уверены?
— Да.
— Она вам рассказывала обо мне?
— О вас нет, но о «Каннибале — да. Вы переспали с ней, ведь так?
— Да.
— И она первая с вами заговорила?
— Да.
— Узнаю свою сестру.
— Ей хотелось поговорить о гитаре. Она тоже на ней играет.
— Да, играла. Что еще она вам рассказала?
— Что живет в Лозанне, в старом доме, принадлежавшем еще ее прадеду, и что ей в нем до смерти скучно. Я спросил у нее, почему она не переберется в Париж, и она ответила, что у нее нет ни денег, ни профессии.
«Все, на что я была бы способна, — вздохнула она, — это стоять за прилавком магазина».
— Она оставалась до закрытия?
— Да.
— И пошла к вам домой?
Привести кого-нибудь в гостиницу «Меркатор» Одаль бы не осмелилась.
— Если это можно назвать домом. У меня плохо обставленная и малоаппетитная комнатенка в меблирашке на улице Муфтар.
— И она туда с вами пошла.
— Да. Мы с ней занимались не только любовью. Она много рассказывала.
Нужно сказать, она до этого пропустила два-три стаканчика.
— О чем она рассказывала?
— О себе. Она завидовала, что у меня есть профессия, хотя я и зарабатываю мало денег. Жалела, что забросила гитару.
«И так во всем, — вздыхала она. — Я берусь за что-нибудь с увлечением, и кажется, что наконец-то я спасена, что я нашла свой путь. Потом, через месяц или через полгода, я чувствую себя так, будто сражалась с пустотой. Ничего уже не существует, я себе отвратительна… «.
— Я ее хорошо знаю, и мне она тоже часто признавалась в этом.
— Знаете, ведь заниматься любовью для нее не главное.
— Я всегда это подозревал.
— Ей хочется сделать так, чтобы ее партнер получил наслаждение, но сама она его не получает. Мне нужно возвращаться. Через полчаса будет еще один перерыв.
Боб снова сел за столик и заказал еще одну порцию виски.
— Вы ни разу здесь не были? — спросил хозяин.
— Нет. Зато некоторое время назад сюда несколько раз приходила моя сестра.
Он показал ему снимок, и человек со скандинавским акцентом узнал изображенную на нем девушку.
— Красивая девушка. Она часами просиживала в своем углу, тот, что слева, возле оркестра. Уходила, лишь когда мы закрывались. А сколько ей лет на самом деле?
— Когда вы с ней познакомились, ей не было восемнадцати. А сейчас уже есть.
— Она не приехала в Париж вместе с вами?
— Нет. Она приехала сюда одна, и я ее разыскиваю.
Хозяин непроизвольно посмотрел в сторону гитариста, и Боб поспешил сказать:
— Знаю. Я только что говорил с ним на тротуаре.
— Ему ничего не известно?
— В этот ее приезд он с ней еще не виделся. Она должна была приехать вчера вечером.
— Я тоже ее не видел. Похоже, вы беспокоитесь.
— Да. Она уехала из дома очень подавленной. В письме, которое она мне оставила, Одиль пишет, что хочет покончить с собой.
— Вы надеялись, что она придет сюда?
— Да. Вам она не делала никаких признаний?
— Нет. Я довольствовался тем, что дважды пригласил ее на танец, и оба раза она согласилась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15