Потребовалась также другая коллизия: Лэрри Ноленд, обычно ничуть не ревнивый, выпил больше нормы и, как Пи-Эм, двинулся по следу жены.
По логике он должен был обрушиться на Доналда.
Так вот, когда Пи-Эм заговорил, Лэрри стоял, притаившись в углу веранды. И, вопреки всем ожиданиям, сорвал злость на Пи-Эм.
У этого мирного человека бывали звериные вспышки.
Без предупреждения, без единого слова он въехал Пи-Эм кулаком в лицо.
Стакан буквально взлетел в воздух, вылился на платье м-с Ноленд и разбился об пол. Непроизвольно отреагировав на боль в челюсти, Пи-Эм, в свою очередь, ударил раз, другой, третий, может быть, даже больше и продолжал бы так до бесконечности, хотя противник его уже свалился.
Был ли еще кто-нибудь рядом с ними в эту минуту?
Пыталась Лил остановить Доналда или нет?
Брат, стиснув кулаки, надвигался на него, и Пи-Эм, облегченно вздохнув, встал в позицию.
Удар пришелся ему в левый глаз, который он так больше и не открыл. Но его кулаки тоже угодили не в пустоту. До сих пор у него в ушах стоит крик Норы:
— Пи-Эм!.. Успокойся! Оставь его!
После первой схватки оба отступили, давая себе свободу маневра. В зрачках Доналда поблескивал все тот же свирепый иронический огонек.
— Не забудь, что я тебе сказал, — процедил он сквозь зубы. — А теперь иди сюда, я расквашу твою поганую рожу.
Может быть, сказано было и не совсем так, но слова «поганая рожа» Доналд употребил. Нора бросилась оттаскивать мужа. Не придумай он историю с сумасшествием, их, скорее всего, оставили бы в покое — пусть выясняют отношения сами.
Дерущихся разняли. Роль арбитра, как всегда, взял на себя Пембертон, выполнивший свою миссию с простотой и достоинством.
— Мы в доме наших друзей Нолендов, ребята. Хотите сводить счеты — соблюдайте приличия: выйдите на улицу.
Пи-Эм заметил кровь у себя на руке. Его отвели в сторону. Окружающие, перебивая друг друга, что-то говорили ему.
Он ясно помнит, что несколько раз повторил:
— Пусть он выйдет на улицу! Пусть выйдет! Пембертон прав. Пусть выйдет!..
Разумеется, с ними схитрили, как хитрят с детьми. Его вывели из дома на крыльцо, а Доналда утащили в другую сторону — вероятно, в патио.
Пи-Эм очнулся у себя в машине, но не за рулем — его место заняла Нора.
— Поехать с вами?
Голос был вроде бы Смайли.
— Благодарю, не надо. Справлюсь сама. Извините нас.
Пи-Эм, разгоряченный дракой, порывался выскочить.
— А, удрал! Он струсил! Ха-ха-ха!
Кто-то проверил, закрыта ли дверца с его стороны.
Провал. Мрак с несколькими просветами. Он, например, уверен, что дома выпил еще. Нора, конечно, не стала ему мешать — пусть добирает. Дать ему свалить себя с ног, потом уложить его — это, бесспорно, самое разумное, что она могла сделать.
Куда делся Доналд? Чью сторону взяли их приятели?
Не остался ли он у Нолендов?
Все было так ужасно, что Пи-Эм боялся об этом думать. И тем не менее ему совершенно необходимо знать все. Он вновь видел свою гостиную с одной-единственной зажженной лампой, полуосвещенную фигуру Норы, ее голые ноги и бедра. Она, разумеется, тоже была пьяна. Все были пьяны.
Только вот за всем этим стоит нечто такое, что продолжает ускользать от него, хотя в нем-то и заключена, пожалуй, вся суть. Нет, он обязательно должен открыть глаза, встать с постели.
Левый глаз Пи-Эм заплыл. Ему казалось, что голова у него полна какой-то жидкостью, которая при малейшем движении переливается из стороны в сторону.
Несмотря ни на что, он добрался до ванной. Встал перед зеркалом, посмотрелся в него. Веко на левом глазу было иссиня-черным и вспухло, нижняя губа вздулась, на подбородке запеклась кровь. Он сунулся в аптечку, нашел пузырек с минеральной солью, к которой всегда прибегал в подобных случаях, и вытряхнул две таблетки в стакан.
Вода немедленно забурлила.
Он чувствовал себя по-настоящему больным. Ему хотелось позвать Нору, но его удерживал стыд; кроме того, он опасался узнать подробности, которые окажутся еще более неприглядными, чем те, что уже ему известны. На дворе было солнечно, хотя из-за большой влажности свет как бы уплотнился и стал более желтым, чем всегда.
Однако в стороне Ногалеса опять погромыхивало.
Так обычно и бывает. Одна-две сильные грозы, потом затишье. Утром кажется, что все кончилось. Зелень дышит свежестью, птицы поют, на небе ни облачка.
Потом из-за горных вершин выползает что-то ослепительно белое, становится светло-серым, затем почти черным, и часа в два-три дня, когда вода в реке вроде бы начинает идти на убыль, разражается новая гроза.
Иногда в этом промежутке кто-нибудь успевает перебраться через Санта-Крус на лошади или пешком, по пояс в воде, с риском, что при первом же неверном шаге его унесет течением.
Пи-Эм чувствовал, что должен снова лечь. Его шатало. Он боялся потерять сознание.
К счастью, дверь, соединявшая ванные супругов, наконец распахнулась. Кожа на лице у Норы блестела, взгляд был тусклый, волосы растрепаны. Она тоже спала.
Он разбудил жену, когда открывал кран, и на ее мальчишеском теле не было ничего, кроме голубого пеньюара.
— Тебе чего-нибудь дать?
— Не знаю. Мне что-то нехорошо.
— Ну-ка покажись.
Поглядев на его лицо, она не улыбнулась, но и состраданием не прониклась.
— Лег бы ты лучше опять.
— Послушай, Нора…
— Что?
— Прости меня. Я не помню в точности, что произошло, но…
Милдред в таких обстоятельствах наверняка сходила бы с ума. Нора, вероятно, не злилась на него, но и жалости у нее тоже «не было.
— Иди. Сейчас принесу тебе лед.
Он увидел свою одежду, валявшуюся рядом с кроватью.
— Кто меня раздел? Ты?
— Да. Это было нелегко. Ты рвался обратно. Говорил, что это вопрос жизни и смерти.
— Что? Какой там еще вопрос жизни и смерти?
— Вопрос о том, разыщешь ты его или нет. Ложись.
И называл ты его не Эриком, а Доналдом. Почему?
— Не знаю.
— Скажи честно: ты врал мне с самого начала?
Не время ли все объяснить? Или придумать новую ложь?
— Умоляю, Нора, принеси лед.
Она ушла, все так же босиком. В доме царил беспорядок. Удивительно тоскливо много дней подряд обходиться без прислуги! Впечатление такое, будто все идет как попало, погружается в лишенный всякой поэтичности хаос.
— Я много болтал? — спросил Пи-Эм, когда на лоб ему лег пузырь со льдом.
Они были скорее товарищами, чем мужем и женой.
О подлинно любовных отношениях речь у них никогда не заходила. Товарищем, правда. Нора была превосходным, тем более что всегда сохраняла хладнокровие.
— Ты упорно говорил о какой-то катастрофе. Это стало у тебя вроде навязчивой идеи. Погоди, сейчас припомню… Ты твердил: «Они не сознают, что только я могу предотвратить катастрофу. Я всю жизнь работал, чтобы не допустить ее, и вот как меня отблагодарили».
Он покраснел от этой пьяной высокопарности. Во хмелю он неизменно считал себя несчастным, непонятым.
Ему казалось, что, делая все для других, он ничего не получает взамен.
— Я пробовала помешать тебе звонить.
— Я звонил?
— Мне пришлось уступить: я ведь не знала, насколько обоснованно твое беспокойство.
— Я звонил от Нолендов?
— Отсюда, когда мы возвратились. Ты подуспокоился. Я даже подумала, что к тебе вернулось самообладание. Ты попросил еще выпить. Сперва я не дала. Ты настаивал. Повторял: «Поверь, Нора, так надо. Мне предстоят серьезные шаги. Это вопрос жизни и смерти.
Я, конечно, пьян, но знаю что делаю».
Он боялся поднять на нее глаза. Она взяла со стола пачку сигарет, закурила и, закинув ногу на ногу, устроилась в кресле, единственном на всю спальню. Отважившись наконец искоса бросить на нее взгляд, он по гримасе, сопровождавшей первую затяжку, понял, что похмелье у Норы тоже не из легких.
— Погоди… Ты говорил, что выполняешь святой долг, что я когда-нибудь все пойму. В конце концов я дала тебе трубку, решив, что это все-таки лучше, чем раздражать тебя.
— Кому я звонил?
Он вспомнил одновременно с тем, как она ответила:
— Ривзу.
Это был его ногалесский компаньон и коллега, старый адвокат, неоднократно избиравшийся окружным судьей.
— В котором часу?
— Точно не скажу. Во всяком случае, за полночь.
Ривз, низкорослый, всегда холодный человечек, до педантизма любил порядок: самые мелкие привычки возводились им в ранг незыблемой традиции.
— Разговор заказала я. Там долго не отвечали. Мне пришлось попросить телефонистку повторять вызов в течение пятнадцати минут. Наконец Ривз сухо ответил, что спальня у него на втором этаже, а телефон на первом и что я вынудила его спуститься вниз босиком с риском наступить на скорпиона или ядовитого паука.
Ривз болезненно боялся любых животных.
— Я просил его внести за меня деньги, так?
Боже милостивый! Как трещит голова! И как все более мерзко становится у него на душе с каждым новым открытием! Хватит ли у него теперь мужества посмотреть Ривзу в лицо?
— Ему ты тоже повторил, что это вопрос жизни и смерти. Сказал, что сегодня же утром, как только рассветет, — последнее ты подчеркнул, — необходимо вручить определенную сумму какой-то сеньоре в Ногалесе, Сонора.
— Сеньоре Эспиноса?
— Возможно. Фамилия, во всяком случае, была испанская. Адрес ты дал.
— Я указал сумму?
— Ты все время менял ее. Ривз, видимо, возражал, но ты настаивал.
— Он, наверное, напомнил мне, что банк открывается только в девять?
— Похоже. Ты добавил, что нужен не чек, а наличные.
И все время горячился. Сперва вел речь о двухстах долларов. Потом о пятистах. Наконец заорал в трубку: «Пятьсот долларов, ясно, Ривз? Нет, тысячу! И можете справиться у Норы, в своем я уме или нет. Не спорьте. Это мое личное дело. Тут решаю только я. Повторяю: тысячу долларов».
— Ты говорила с ним после меня?
— Да. Ты передал мне трубку и с горечью бросил:
«Он думает, я пьян. Будь добра, успокой его».
— И ты его успокоила?
— Я сказала: «Сделайте, как он хочет. Так будет лучше».
— Ривз обещал?
— Он опять разворчался; он не обут, не одет, он не знает, где достать тысячу наличными раньше девяти утра.
Пи-Эм почувствовал, что наступает критический момент. Он понял это по напряженному молчанию Норы в перерыве между двумя затяжками.
— Скажи, Пи-Эм, кто это?
— Ты имеешь в виду женщину?
— Нет, его.
— Послушай, Нора. Мне сейчас нехорошо. Клянусь тебе, у меня есть серьезные основания для беспокойства. Где он?
— Не знаю. Я увезла тебя, как только ты поддался на уговоры.
— Ты держалась молодцом. Но это еще не все. Мне совершенно необходимо знать, где он.
— У Лил, конечно.
— Не позвонишь ли туда? Который теперь час?
Она подошла к двери и выглянула в гостиную — там на стене висели часы.
— Половина двенадцатого.
— Звони.
— После вчерашнего?.. А, ладно! Может быть, повезет — нарвусь на Дженкинса и все выспрошу.
К телефону действительно подошел Дженкинс. Говорил он вполголоса, словно боясь разбудить хозяев.
— Скажите, Дженкинс, приятель, который с нами был вчера… Да, именно… Он остался у вас?.. Как!.. Это точно?.. А он не уехал с Пембертонами или Кейди?..
Конечно, я понимаю, они спят… Нет, не будите ее…
Я позвоню еще… Благодарю, Дженкинс… Он в порядке, в полном порядке.
Пи-Эм тревожно уставился на жену.
— У Нолендов его нет. Кажется, после нашего отъезда разыгралась новая сцена. Его пытались уложить в комнате для гостей. Ему удалось вырваться. Он заорал:
«Все вы дурачье, никто мне не нужен — я и сам доберусь до Милдред!» Дженкинс недоговаривал, но я все поняла.
Они выскочили в патио. Твой приятель воспользовался темнотой и дал тягу. А там поблизости загон, обнесенный колючей проволокой. Он бежал прямо на изгородь, но в последний момент заметил ее и перепрыгнул. Нагнать его не удалось — машинам там не пройти. Началось нечто вроде повального бегства. Ноленды остались одни.
— Звякни заодно Пембертонам.
Нора редко бывала такой послушной, как в этот раз, — вероятно, надеялась, что будет вознаграждена и муж удовлетворит ее любопытство.
Пембертон уже встал, принял ванну, растер себя с ног до головы, как растирают лошадь перед скачками. Разговор длился недолго.
— Тон у него был довольно сухой, — сообщила Нора. — Они объехали вокруг загона. Никого не заметили.
В загоне паслось десятка два кобыл с жеребятами, они были чем-то напуганы.
— Это все?
— Ты же слышал, я спросила, куда, по его мнению, мог деться твой приятель. Пембертон ответил: «Он был так возбужден, что наверняка попытался форсировать реку».
Пи-Эм никогда еще не было так плохо.
— Очень тебя прошу, звони Кейди, звони Смайли, даже Поупам.
— Нынче утром любезности ни от кого не дождешься. Ну да ладно!
Нора села на телефон. Смайли еще спали, и ей пришлось извиняться за то, что она разбудила их. Кейди уже уехал верхом на свою хлопковую плантацию — боится, что она пострадала; м-с Кейди ничего не известно.
— Спроси, на месте ли их самолет.
Почем знать, не владеет ли Доналд пилотажем? А вчера вечером шла речь об аэроплане Кейди.
— Она видит его из окна.
— Пусть не кладет трубку еще минутку. Посоветуй ей присматривать за ним или снять с него какую-нибудь деталь.
— Ты серьезно? Разве я могу ей это сказать?
— Да, ты права.
Остались только Поупы. Разговор тянулся нескончаемо. К телефону, без сомнения, подошла м-с Поуп, не отказавшая себе в удовольствии прокомментировать вчерашние события. Нора топала ногами от нетерпения.
Ранчо Поупов ближе всех остальных к Ногалесу.
Именно вокруг него Санта-Крус делает петлю, которая примыкает к горам и, так сказать, запирает долину. По прямой от него до границы не больше пяти миль.
Разговор все не прекращался. Нора успела почти целиком выкурить еще одну сигарету.
— Старая стерва! — выдохнула она, положив трубку.
— Что она сказала?
— Явно старалась вытянуть что-нибудь из меня. Задавала ехидные вопросы. В конце концов рассказала, что под утро лошади начали носиться вокруг ранчо, словно их кто-то напугал. И добавила, что, если твой приятель не найдется, она, учитывая, что ты наговорил о нем Лил и его вчерашнее поведение, позвонит в ногалесский пограничный отряд.
— Им тоже не перебраться через реку.
— Не забывай, у них два самолета и еще вертолет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16