– Мне пришлось долго спорить, прежде чем я добился разрешения опознать труп вместо сестры. Да еще она упрямо твердила, что пойдет вместе со мной. Но я подумал, не надо ей идти, и заставил остаться дома…
Он нервно закурил.
– Инспектор не сопровождал вас сюда?
– Нет. Похоже, у него было другое дело. Он сказал мне, что здешний служащий даст мне заполнить и подписать бумагу…
Помолчав немного, он добавил:
– Как видите, я имел повод для беспокойства. А ведь позавчера вы слушали меня с таким видом, будто не верили мне… Улица Рондо, где это?
– У кладбища Пер-Лашез…
– Я тех мест не знаю. Что это за квартал?
Дверь открылась. Доктор Морель в белом халате, в шапочке и с болтающейся под подбородком марлевой маской поискал глазами комиссара.
– Меня предупредили, что вы ждете меня, Мегрэ… Хотите пройти?..
Он провел их в зал, свет туда проникал только сквозь матовые стекла, вдоль стен тянулись металлические ящики, словно в какой-нибудь канцелярии, с той лишь разницей, что были они необычно велики. Труп, накрытый простыней, лежал на столе-каталке.
– Пусть лучше сначала опознает его шурин, – сказал комиссар.
Привычным движением руки с лица покойного была приподнята простыня. Оно заросло рыжеватой, как и его волосы, щетиной длиною почти в сантиметр. Кожа была синеватая, на левой щеке явственно выступал шрам, о котором Антонио рассказал комиссару в «Дофине».
Тело под простыней казалось совсем маленьким и худым.
– Это точно он?
– Да, он, точно…
Чувствуя, что итальянца мутит, Мегрэ отослал его вместе с Люка в контору – выполнить формальности.
– Можно убрать? – спросил доктор, делая знак служителю в сером халате, который уже выдвинул один из ящиков. – Вы пройдете со мной, Мегрэ?
Они вошли в кабинет, в углу которого находился умывальник, и доктор, не прерывая разговора, тщательно вымыл руки, лицо, снял белый халат и стал похож на обычного человека.
– Я полагаю, до моего официального заключения вы хотите услышать от меня предварительное суждение?.. Еще необходимо, как обычно, сделать кое-какие анализы, на это уйдет несколько дней… Единственное, что я могу сказать вам сейчас, – на теле нет следов ранений… Покойный был удушен или, если точнее…
Морель колебался, словно он сам был не совсем уверен в своих предположениях.
– Это ведь пока приватно, правда?.. В официальном заключении я не буду столь категоричен… Если бы мне пришлось воссоздавать картину убийства исходя из того, что покойного удушили, я сказал бы так: на него напали сзади, обхватили рукой его шею и резким движением сдавили с такой силой, что даже сломали один из шейных позвонков. Короче говоря – смертельный удар…
– Он стоял?
– Стоял или в крайнем случае сидел… Я думаю, скорее стоял и не ожидал нападения… Это не было борьбой в прямом смысле слова… Он не защищался… Я тщательно обследовал его ногти и не обнаружил под ними ни шерстинки, а они были бы, если б он хватался за одежду напавшего, не обнаружил ни крови, ни волосков… На его руках нет ни единой царапины… Кто он?
– Владелец ночных заведений… Что вы думаете относительно даты его смерти?
– С тех пор, как этот человек умер, прошло по меньшей мере двое суток, но не более трех, и, опять же пока приватно, без ручательства, добавлю еще одну деталь: по моему мнению, сначала труп прятали в каком-то помещении… Сегодня вечером вы получите предварительное заключение…
Вошел Люка.
– Он подписал акт… Что с ним делать?.. Я пошлю его на улицу Виктор-Массе?
Мегрэ знаком показал, что не возражает, потому что ему еще нужно было осмотреть одежду Эмиля и содержимое его карманов. Позднее, сегодня же, это сделают еще раз, но уже в лаборатории, на более научной основе.
Одежда и вещи покойного находились в другой комнате – кучкой лежали на столе. Темно-синий костюм был абсолютно целый, даже не очень запыленный. Без малейших следов крови. И помят лишь слегка. Черные ботинки сияли, как у человека, который только что вышел из дому, но на коже виднелись две свежие царапины.
Мегрэ мог бы держать пари, что преступление было совершено не на улице, а в помещении и что от тела избавились, подкинув его на улицу Рондо, только сегодня на рассвете.
Откуда его привезли? Для этого почти наверняка воспользовались машиной. По тротуару его не волокли.
Содержимое карманов в какой-то мере разочаровывало. Эмиль Буле курил? Что-то непохоже. Во всяком случае, не было ни трубки, ни сигарет, ни зажигалки, ни спичек. И ни крошки табаку, а ведь его всегда находят в глубине карманов курильщиков.
Золотые часы. В бумажнике пять купюр по сто новых франков, три купюры по пятьдесят. Небрежно сунутые десятифранковые купюры в одном из карманов, в другом – горстка монет.
Связка ключей, перочинный нож, смятый носовой платок и еще один, аккуратно сложенный, в наружном кармашке. Маленькая коробочка с аспирином и мятными конфетами.
Люка, опорожняя бумажник, вдруг воскликнул:
– Ну вот! Моя повестка…
Повестка, по которой Эмилю Буле было бы весьма трудно явиться!
– Я думал, что он обычно носил с собой автоматический пистолет, – пробормотал Мегрэ.
Оружия среди разложенных на столе вещей не оказалось, но была чековая книжка, которую комиссар перелистал. Почти новая. Из нее вырвали всего три чека. Единственным значительным по сумме был чек на пятьсот тысяч старых франков с пометкой «для меня лично».
На чеке стояла дата – 22 мая, и Люка сразу же отметил:
– Это как раз тот самый день, когда я послал ему второй вызов на набережную Орфевр. А в первый раз я допрашивал его восемнадцатого, на следующий день после смерти Мазотти.
– Позвони-ка в лабораторию, пусть они придут за вещами и исследуют их…
Спустя несколько минут Мегрэ и Люка сели в черную машину, которую с благоразумной неторопливостью повел Люка.
– Куда едем, патрон?
– Сначала на улицу Рондо… Я хочу осмотреть место, где его нашли…
Залитая солнцем улочка не казалась мрачной, несмотря на близость кладбища и железной дороги. Издали они увидели нескольких зевак, которых удерживали на расстоянии двое полицейских, кумушек в окнах, играющих детей. Когда машина остановилась, к Мегрэ поспешил инспектор Борник и с напускной скромностью доложил:
– Я ждал вас, господин комиссар. Предполагал, что вы приедете, и позаботился…
Полицейские отошли в сторону, давая возможность увидеть на сером тротуаре нарисованные мелом очертания тела.
– Кто его обнаружил?
– Один рабочий-газовщик, он начинает работу в пять утра и живет в этом доме… Вон там, видите, в окне на третьем этаже его жена… Я, конечно, снял с него свидетельские показания… Я как раз дежурил ночью…
Поскольку вокруг толпились зеваки, момент для упреков был неподходящий…
– Скажите, Борник, у вас не создалось впечатления, что тело выбросили из машины или как-то иначе положили на тротуар?
– Конечно, его кто-то положил…
– Он лежал на спине?
– На животе… Поначалу можно было подумать, что какой-нибудь пьянчужка дрыхнет после попойки… А вот запаха алкоголя… Уж по части запаха я, скажу вам…
– Я полагаю, вы опросили жильцов?
– Всех, кто был дома… Главным образом женщин и стариков, мужчины-то ушли на работу…
– И никто ничего не видел и не слышал?
– Кроме одной старухи, она живет наверху, на шестом этаже, и, кажется, страдает бессонницей. Правда, консьержка уверяет, что она уже малость выжила из ума… Так вот, эта старуха клянется, будто в половине четвертого утра она услыхала шум машины… А машины в этом конце улицы проезжают не часто, она ведь кончается тупиком…
– А голосов она не слышала?
– Нет. Слышала только, как открылась дверца, потом шаги, потом стук захлопываемой дверцы…
– Она не выглянула в окно?
– Старуха едва ноги переставляет. Перво-наперво она подумала, что в доме кто-то болен и вызвали «Скорую помощь»… Она прислушивалась, ждала, когда хлопнет дверь подъезда, но машина почти сразу же развернулась и уехала…
И инспектор Борник добавил с видом человека, который знает свое дело:
– Я еще заеду сюда в полдень и вечером, когда мужчины вернутся с работы…
– Из прокуратуры приезжали?
– Да, прямо спозаранку… Но долго здесь не задержались… Так, для проформы…
Мегрэ и Люка под взглядами зевак сели в свою машину.
– На улицу Виктор-Массе…
На тележках зеленщиков, между которыми сновали домашние хозяйки, высились горы черешни и даже персиков. Париж в это утро выглядел очень оживленным, большинство прохожих шли по теневой стороне улицы, а не по той, которую нещадно палило солнце.
На улице Нотр-Дам-де-Лоретт они увидели желтый фасад кабаре «Сен-Троп», вход в которое был закрыт решеткой, а слева от него, в витрине, красовались на фотографиях полуобнаженные женщины.
На улице Виктор-Массе почти такая же витрина была на более широком фасаде «Голубого экспресса». Люка проехал чуть дальше и остановился перед солидным жилым домом. Дом был из серого камня, довольно богатый, и две медные дощечки извещали: одна – о том, что здесь живет доктор, другая – что здесь находится Общество по продаже недвижимого имущества.
– Вы к кому? – не очень любезно спросила консьержка, открывая застекленную дверь своей каморки.
– Мадам Буле…
– Четвертый этаж, налево, но… Оглядев их, она спохватилась:
– Вы из полиции?.. Тогда можете подняться… Бедные женщины, должно быть, в таком состоянии…
Почти бесшумный лифт, красный ковер на лестнице, освещенной лучше, чем в большинстве домов Парижа. На четвертом этаже за дверью можно было различить голоса. Мегрэ нажал кнопку звонка, голоса стихли, послышались приближающиеся шаги, и в проеме двери появился Антонио. Он был без пиджака, в руке держал бутерброд.
– Входите… Не обращайте внимания на беспорядок…
Из спальни доносился плач ребенка. Маленький мальчик уцепился за платье довольно полной молодой женщины; она еще не успела причесаться, и ее черные волосы ниспадали на спину.
– Моя сестра Марина…
Как и следовало ожидать, у нее были покрасневшие глаза, и она казалась немного не в себе.
– Пройдите…
Она провела их в гостиную, где тоже царил беспорядок: на ковре валялась опрокинутая деревянная лошадка, на столе стояли немытые чашки и стаканы. Женщина постарше, еще более полная, одетая в халат небесно-голубого цвета, вышла из другой двери и с подозрением разглядывала пришедших.
– Моя мать… – представил Антонио. – Она почти не говорит по-французски… Видно, никогда уже не научится…
Квартира выглядела просторной, удобной, но обставлена была той непритязательной мебелью, что продается в универсальных магазинах.
– А где ваша младшая сестра? – поинтересовался Мегрэ, оглядываясь.
– С малышкой… Она сейчас придет…
– Как вы все это объясняете, господин комиссар? – спросила Марина; акцент у нее был меньше, чем у брата.
Ей было восемнадцать или девятнадцать лет, когда Буле встретил ее. Сейчас ей двадцать пять или двадцать шесть, и она еще очень красива – матовая кожа, темные глаза. Сохранила ли она свое кокетство? При таких обстоятельствах судить об этом трудно, но комиссар мог бы поспорить, что она уже не заботилась ни о фигуре, ни о нарядах, просто счастливо жила в окружении своей матери, своей сестры, своих детей и мужа, и ничто в мире больше не волновало ее.
Едва войдя в квартиру, Мегрэ потянул носом и почувствовал запах, который витал здесь и который напоминал ему запах итальянских ресторанов.
Антонио явно держался как глава семьи. Не был ли он им в какой-то степени еще при жизни Эмиля Буле?
Не у него ли бывший помощник метрдотеля должен был просить руки Марины?
Все еще держа бутерброд в руке, Антонио спросил:
– Вы что-нибудь выяснили?
– Я хотел бы знать, когда во вторник вечером ваш зять ушел из дома и был ли у него с собой пистолет?
Антонио посмотрел на сестру, та, поколебавшись минуту, торопливо прошла в другую комнату. Дверь осталась открытой, и через нее можно было увидеть столовую, Марина пересекла ее и вошла в спальню. Там она открыла ящик комода и вернулась с темным предметом в руке.
Это был пистолет, она держала его осторожно, как человек, который боится оружия.
– Он лежал на своем месте, – сказала Марина.
– Ваш муж не всегда носил его при себе?
– Нет, не всегда… В последнее время – нет… Антонио вмешался:
– После смерти Мазотти и отъезда его банды на юг у Эмиля отпала необходимость носить оружие…
Это было показательно. Значит, выходя из дома во вторник вечером, Эмиль Буле не ожидал никакой опасной или неприятной встречи.
– В котором часу он вас покинул, мадам?
– Без нескольких минут девять, это его обычное время… Мы пообедали в восемь часов. Перед уходом он, как всегда, зашел поцеловать детей, они уже лежали в кроватках…
– Он не показался вам озабоченным?
Она силилась припомнить. У нее были очень красивые глаза, и в другое время они, должно быть, искрились лаской и весельем.
– Нет, не думаю… Вы знаете, Эмиль был сдержан, и тем, кто не знал его близко, он, верно, представлялся человеком замкнутым…
Две слезинки блеснули у нее на ресницах.
– По натуре он был очень добрый, очень чуткий…
Она повернулась к матери, которая слушала разговор, скрестив руки на животе, сказала ей несколько слов по-итальянски, и та в знак согласия закивала головой.
– Я знаю, что думают о владельцах ночных заведений… Их представляют себе своего рода гангстерами, да и правда, среди них есть такие…
Она утерла глаза и взглянула на брата, как бы спрашивая у него разрешения продолжить.
– А он скорее был робкий… Но только, пожалуй, не в делах. Его окружало столько женщин, с которыми он мог бы делать все, что ему заблагорассудится, но он не в пример большинству своих коллег считал их служащими и, даже если оставался с кем-нибудь из них наедине, вел себя уважительно… Я это прекрасно знаю, ведь прежде чем стать его женой, я тоже служила у него. Верите ли, нет, но он несколько недель обхаживал меня, словно юноша… Пока шло представление, он иногда разговаривал со мной, расспрашивал, где я родилась, где жила моя семья, в Париже ли живет моя мать, есть ли у меня братья и сестры… И только… Но ни разу за все время не коснулся меня… Даже ни разу не предложил проводить…
Антонио согласно кивал головой, всем своим видом показывая, что он никогда не допустил бы иного отношения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14