Мне нравится занимать у тебя забавные цитаты.
— Прекрасно. Ты вечно подшучиваешь надо мной.
Никвист только развел руками.
— Прости. Я забыл, что это тебе не нравится.
— Ты ничего не забываешь, Том. Ты ничего не делаешь случайно. — Затем, чувствуя себя немного виновным за такую капризность: — Господи, сколько снега!
— Снег нас поглотит, — сказал Никвист. — Он никогда не перестанет идти. Что будем делать сегодня?
— То же, что вчера и позавчера. Сидеть, смотреть, как падают хлопья, слушать пластинки и надираться.
— А как насчет потрахаться?
— Это не по моей части, — сказал Селиг.
Никвист безразлично улыбнулся.
— Ты смешон. Я предлагаю тебе пару скучающих леди в нашем же доме. Пригласить их на небольшую вечеринку. Ты думаешь под этой крышей нет двух доступных женщин?
— Можно посмотреть, — ответил Селиг, пожав плечами. — У нас еще есть бурбон?
— Я достану.
Он вытащил бутылку. Никвист двигался со странной медлительностью, как человек, пробирающийся сквозь плотную неподатливую атмосферу вязкой жидкости. Селиг никогда не видел, чтобы он спешил. Он был тяжелым, но не толстым, широкоплечим и толстошеим, с квадратной головой, коротко подстриженными желтыми волосами, плоским широким носом и легкой, невинной улыбкой. Истинный ариец: скандинав, возможно швед, выросший в Финляндии и пересаженный на почву Соединенных Штатов в возрасте 10 лет. У него все еще сохранился едва уловимый акцент. Он уверял, что ему 28 лет, но Селигу, который едва перешагнул за 23, он казался старше. Был февраль 1958 года — время, когда Селиг еще только входил в мир взрослых. Президентом был Эйзенхауэр, рынок ценных бумаг летел к чертям, всех взволновало появление первого спутника, хотя на орбиту уже был запущен и первый американский, а писком женской моды стали военные рубашки. Селиг жил в Бруклине, на Пьеррепонт-стрит, и работал несколько дней в неделю в офисе на Пятой Авеню для издательской компании за три доллара в час. Никвист жил с ним в одном доме, четырьмя этажами выше.
Он был единственным человеком, который обладал той же силой, что и Селиг. Но она ему совершенно не мешала. Никвист использовал свой дар так просто и естественно, как глаза или ноги, для собственной пользы без извинений и чувства вины. Возможно, он был наименее невротической фигурой, когда либо встреченной Селигом. По роду занятий он был хищником, изыскивающим добычу из мыслей других людей: но, как любой хищник джунглей, он охотился только будучи голодным, а не из любви к охоте. Он брал то, в чем нуждался, никогда не задаваясь вопросом, почему провидение дало ему этот дар, но никогда не брал больше, чем нужно, а его потребности были весьма умеренны. У него не было работы, да он и не искал ее.
Когда он нуждался в деньгах, он отправлялся прогуляться по Уолл-стрит и выудить кое-какие данные у финансовых воротил. Каждый день на рынке хоть что-нибудь происходило — слияние компаний, деление банков, открытие новых золотых месторождений, — Никвист без всяких проблем узнавал все до мелочей. Эту информацию он продавал за хорошую но вполне приемлемую плату двенадцати-пятнадцати частным инвесторам, которые уже знали, что на Никвиста можно положиться. Большинство утечек, на которых построены быстрые состояния в 50-х годах, — его рук дело. Таким образом он зарабатывал себе на безбедную жизнь. Ему хватало на приятное существование. Квартира его была маленькой и симпатичной — черная обивка, лампы Тиффани, обои Пикассо, прекрасный бар, великолепная музыкальная система, изливающая потоки музыки Монтеверди и Палестрины, Бартока и Стравинского. Он вел любезную сердцу холостяка жизнь, часто выходя, посещая любимые рестораны, малоизвестные и национальные — японские, пакистанские, сирийские, греческие. Круг его друзей был ограничен, но весьма разнообразен: главным образом, художники, писатели, музыканты, поэты. Он переспал с множеством женщин, но Селиг редко видел его с одной и той же дважды.
Как и Селиг, Никвист мог принимать, но не передавать, тем не менее он мог сказать, когда влезали в его собственный мозг. Так случилось, что они познакомились. Только что поселившийся в доме Селиг в свое удовольствие позволял сознанию скользить с этажа на этаж, знакомясь с соседями. Прыгая туда-сюда, исследуя то одну, то другую голову, он не находил ничего особенно интересного и вдруг:
— Скажи мне, где ты?
Хрустальная струна слов заблестела на окраине сильного, довольного собой мозга. Предложение примчалось со скоростью срочного послания. Хотя Селиг донял, что активной передачи не было; он просто обнаружил пассивно лежащие, ожидающие слова. Он быстро ответил:
— Пьеррепонт стрит, 35.
— Да нет, это я знаю. Я спрашиваю, где ты в доме?
— Четвертый этаж.
— Я — на восьмом. Как тебя зовут?
— Селиг.
— Никвист.
Умственный контакт ошеломлял своей интимностью. Это было нечто почти сексуальное, словно он скользил не в разум, а в тело и смущался от ответной мужественности души, в которую вошел; он чувствовал нечто запретное в такой близости с другим мужчиной. Но все же он не сбежал. Быстрый обмен парой фраз через темноту провала показался восхитительным опытом, слишком многообещающим, чтобы его отвергнуть. Селиг моментально ухватился за возможность распространить свою силу, научиться посылать сигналы в чужие разумы, как и получать их. Конечно, он знал, что это — лишь иллюзия. Он ничего не посылал так же, как и Никвист. Они просто черпали информацию из разума друг друга. Каждый готовил фразу, которую ловил другой, что конечно не было активным посылом. Хотя открытие это, несомненно, прекрасно, но бесполезно. Такой обмен надежен, как телефонная связь, но действовать может только между двумя приемниками. Селиг попробовал проникнуть в глубокие уровни сознания Никвиста, в поисках человека, а не послания, но проделав это, ощутил явственное беспокойство в своем разуме, что могло означать, что Никвист делает с ним то же самое. Долгие минуты они изучали друг друга, как любовники, соединенные в первых пробных ласках, хотя в прикосновении Никвиста, холодном и безразличном, не было ничего любовного. Тем не менее Селиг задрожал: его охватило чувство, что он стоит на краю бездны. Наконец он мягко освободился, так же, как и Никвист. Затем с другой стороны послышалось:
— Поднимайся. Я встречу тебя у лифта.
Он оказался крупнее, чем ожидал увидеть Селиг, широкая мужская спина, не слишком приветливые глаза, чисто формальная улыбка. Не будучи холодным, он все же держал расстояние. Они вошли в его квартиру: мягкое освещение, играет незнакомая музыка, атмосфера непоказной элегантности. Никвист предложил выпить и они заговорили, стараясь держаться подальше от вторжения в мысли. В этом визите ощущалась подавленность: ни сантиментов, ни слез радости от наконец состоявшейся встречи. Никвист был любезен, но недоступен. Он, казалось, был рад тому, что появился Селиг, но не прыгал от восторга, найдя такого же урода, как сам. Возможно потому, что знал таких людей и раньше.
— Есть и другие, — сказал он. — Ты — третий, четвертый, а может быть и пятый, которого я встретил после переезда в Штаты. Дай-ка подумать: один в Чикаго, один в Сан-Франциско, один в Майами, один в Миннеаполисе. Ты — пятый. Две женщины, трое мужчин.
— Ты продолжаешь контакт с другими?
— Нет.
— Что случилось?
— Мы разошлись, — ответил Никвист. — А чего ты ожидал? Что мы образуем клан? Слушай, мы беседовали, играли в разные игры в нашими мыслями, мы узнавали друг друга, а потом нам надоело. Кажется, двое уже умерли. Я вовсе не против жить без людей своего типа и не думаю о себе, как об одном из племени.
— Я не встречал ни одного, — сказал Селиг. — До сегодняшнего дня.
— Это неважно. Важно лишь жить своей жизнью. Когда ты понял, что можешь это делать?
— Не знаю. В пять-шесть лет, наверное. А ты?
— Я не понимал, что я какой-то особенный лет до одиннадцати. Я думал, что все это могут. Только когда я попал в Штаты и услышал людей, думающих на другом языке, тогда я понял, что в моем мозгу что-то необычное.
— А кем ты работаешь? — спросил Селиг.
— Я стараюсь как можно меньше работать.
Он ухмыльнулся и резко вторгся с мозг Селига. Тем самым он словно пригласил его сделать то же самое; Селиг принял приглашение. Попав в сознание Никвиста, он быстро ухватил смысл его работы на Уолл-стрит. Он увидел всю сбалансированную, ритмичную, ненавязчивую жизнь этого человека. Его удивила холодность Никвиста, его цельность и ясность духа. Как кристально чиста была душа Никвиста! Как неиспорченна его жизнь! Где он хранил свою боль? Где прятал одиночество, страх? Никвист же, покинув его разум, спросил:
— Почему ты себя так жалеешь?
— Я?
— Твоя голова полна жалостью. В чем дело, Селиг? Я заглянул к тебе и не вижу проблемы, только боль.
— Проблема в том, что я чувствую себя изолированным от других людей.
— Изолирован? Ты? Ты можешь попасть людям прямо в голову. Ты можешь то, чего не могут 99,999% человеческой расы. Они пробиваются, используя слова, приближения, сигналы семафора, а ты идешь прямо к сердцевине значения. Как же ты можешь быть изолированным?
— Информация, которую я получаю, бесполезна, — ответил Селиг. — Я не могу ее использовать. Я мог бы с тем же успехом и вовсе не читать ее.
— Но почему?
— Потому что это вуайеризм. Я шпионю за ними.
— Ты чувствуешь себя виноватым?
— А ты нет?
— Я не просил дать мне такой дар, — просто ответил Никвист. — Я чисто случайно его имею. А так как я его имею, то я им пользуюсь. Он мне нравится. Мне нравится моя жизнь. Да и сам себе я нравлюсь. Почему ты не нравишься себе, Селиг?
— Скажи мне…
Но Никвист не мог ничего сказать и, допив свой стакан, Селиг отправился к себе вниз. Собственная квартира показалась ему такой странной, когда он вернулся, что он несколько минут бродил по ней, ощупывая знакомые предметы: фотографию родителей, небольшую коллекцию любовных писем, пластиковую игрушку, которую много лет назад ему подарил психиатр. Присутствие Никвиста продолжало звенеть в его мозгу. Это всего лишь результат его визита и ничего больше, Селиг был уверен, что Никвист не трогает сейчас его мысли. Столь возбужденный встречей, столь растревоженный, он даже решил не видеться более с тем человеком, как можно скорее переехать куда-нибудь, в Манхэттен, Филадельфию, Лос-Анджелес, куда угодно, лишь бы подальше от Никвиста. Всю жизнь он мечтал встретить себе подобного, а теперь, наконец встретив, напугался. Никвист так прекрасно владел собой, что это было ужасно. «Он станет унижать меня, — думал Селиг.
— Он поглотит меня». Но страх вскоре начал блекнуть. Спустя два дня Никвист пригласил его поужинать. Они пошли в ближайший мексиканский ресторанчик. Селигу все еще чудилось, что Никвист играет с ним, дразнит его, держит на расстоянии вытянутой руки и забавляется, но все это делалось так дружелюбно, что Селиг вовсе не обиделся. Никвист обладал неотразимым очарованием и его сила была достаточной моделью поведения. Как старший брат он уже прошел сквозь те же травмы и остался невредим; теперь же помогал Селигу принять условия его существования. Положение сверхчеловека, как назвал это Никвист.
Они стали близкими друзьями. Два-три раза в неделю они вместе выходили, ели вместе, пили вместе. Селигу всегда представлялось, что дружба с подобным ему самому человеком, должна быть невероятно напряженной, но это было не так; уже через неделю они оба воспринимали свою особенность, как нечто данное и редко обсуждали свой дар. Они никогда не вступали в союз против окружающего их мира. Они общались иногда посредством слов, а иногда прямо посредством мыслей; это стало простым и радостным. Лишь изредка Селиг впадал в свое привычное скорбное состояние и тогда Никвист поддразнивал его. В общем до тех вьюжных дней, затруднений в их общении не было, но когда они были вынуждены провести вместе слишком много времени, напряжение возросло.
— Держи стакан, — сказал Никвист.
Он плеснул в стакан ароматный бурбон. Селиг тянул выпивку, а Никвист взялся за поиски подружек, что заняло всего пять минут. Он просканировал здание и наткнулся на пару соседок с пятого этажа.
— Взгляни, — предложил он Селигу.
Селиг вошел в сознание Никвиста, который, в свою очередью находился в голове одной из девушек — чувственной, сонной, словно кошечка — и ее глазами смотрел на другую: высокую, худощавую блондинку. Двойное отображение умственного образа было все же достаточно четким: блондинка была длиннонога, сладострастна и имела осанку манекенщицы.
— Эта — моя, — заметил Никвист. — Ну-ка, а как тебе твоя?
Он перескочил в сознание блондинки. Селиг следовал за ним. Да, манекенщица, более умная, чем вторая подружка, холодная, самолюбивая, страстная. Из ее сознания, через Никвиста, появился образ ее соседки по комнате, вытянувшейся на тахте в своем розовом домашнем халате: маленькая, пухленькая и рыжеволосая, с круглым лицом и большой грудью.
— Давай, — сказал Селиг.
— Почему нет? — Никвист, пошарив в их мыслях, отыскал номер телефона девушек, позвонил и, приложив все свое обаяние, пригласил к себе. Они поднялись выпить.
— Эта ужасная метель, — заметила блондинка, содрогнувшись. — Она сводит с ума!
Вчетвером они немало выпили под аккомпанемент джаза: Минкас, МДК, Чико Гамильтон. Рыженькая оказалась симпатичнее, чем ожидал Селиг, не такая уж пухлая или грубая — все-таки в двойном отражении были какие-то погрешности, — но она слишком много хохотала и немного разочаровала его. Но другого выхода уже не было и постепенно, поздно вечером, они все же трахнулись, Никвист и блондинка в спальне, а Селиг и рыженькая — в гостиной. Когда они остались, наконец, одни Селиг неестественно улыбнулся девушке. Он так и не научился подавлять эту инфантильную улыбку, которая невольно выдавала смешанные воедино предвкушение и нарастающий страх.
— Привет, — сказал он.
Они поцеловались, его руки устремились к ее грудям и она бесстыдно и ненасытно прижалась к нему. Она казалась на несколько лет старше, чем он, но он думал так о большинстве женщин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26