С большим
уд"в"льствием "н
""слушал бы рассказы " звериных
""вадках, н" Энкиду
скучн" качал г"л"в"й и
"твечал, чт" "х"тники расскажут
Б"льш"му "б эт"м лучше ег".
- У них для этого есть особое умение,- втолковывал
он.- Они наблюдательны, им нужно знать о дичи все. Они
расскажут об антилопах интереснее, чем те сами могли бы поведать
о себе. И они умеют рассказывать. Вот так. Хочешь, я позову
охотников?
Гильгамеш отмахивался и не без странного удовольствия начинал
гасить в себе раздражение от неуступчивой рассудительности
Энкиду.
В одном, однако, их интересы совпадали полностью. Слава! При
звуках этого слова братья распрямлялись, их глаза вспыхивали, а
сердце начинало грезить сценами будущих подвигов. Тяга к
приключениям бывает двоякого рода. Один - от непостоянства
души, от ядовитого желания испытать себя. Другой род возникает
из мечты о красоте, о похвале и признании. Он не думает об
испытаниях, он вожделеет радости и света. В этот род попадают и
дети, мечтающие повторить подвиги героев их любимых сказок, и
многие взрослые. В приключениях таких людей волнует не столько
собственное торжество над обстоятельствами, но сама прелесть
разнообразия этих обстоятельств, прелесть похвалы со стороны
окружающих. Гильгамеш и Энкиду принадлежали ко второму роду.
Когда стена была закончена и урукцы немного пришли в себя от
изумления перед делом, совершенном ими, братья стали ждать
настоящего признания, похвалы от небес и от всех черноголовых.
Именно этой похвалой для них стало прибытие послов Аги.
- Как быстро! - удивлялся и радовался Гильгамеш. Он ни
сколько не боялся Аги Кишского - и благодаря стенам, и потому,
что тот прислал глашатаев, хотя мог бы по своему обычаю просто
прийти и взять, чего желал.
Послов, по традиции, отпустили не сразу. Их кормили, словно на
убой, советники Гильгамеша вели с ними ничего не значащие
разговоры. Впрочем, они были свидетелями собрания в храме Э-Аны
и не обманывались насчет намерений урукцев. Другого результата
они не ждали, точно так же, как не сомневались в том, что их
владыка организует поход не раньше окончания паводка. Торопиться
им было некуда, а поэтому посланники Аги поддерживали самые
пустые речи и с удовольствием вкушали всяческие угощения.
Послы оказались удивлены не менее Гильгамеша, когда однажды
утром кишская дружина появилась под стенами Урука.
- Кто ваш господин - герой, чтящий порядки черноголовых,
или вождь диких бормотал? - гремел Гильгамеш, возвышаясь над
испуганными послами.- Знает ли он, что такое стыд перед людьми
и небом? Клянусь Энки, такого бесстыдства наши земли не знали!
Он присылает вызов, а затем, словно проклятый людьми кат, лезет
ночью через заднюю дверь. И вы-то хороши! Пользуетесь нашим
гостеприимством, болтаете всякую чушь про подвиги вашего
владыки, хотя знаете, что он ночной кат!
Послы пытались оправдываться, но Гильгамеш не слушал их.
- Повесить бы вас за языки на зубцах нашей стены! И пусть
лживые языки вытягиваются до самой земли!
Побледневшие послы прижимались друг другу, с нескрываемым ужасом
глядя на Энкиду, который, казалось, только и ждал знака старшего
брата, чтобы исполнить приговор.
- Но я вас отпущу. Отправляйтесь к своему вождю, скажите
ему, что Гильгамеш не боится никого - а особенно того, кто
повадками не отличается от степного зверя. Хорошего охотника
никакой зверь не испугает!
Вместе с послами вызвался идти один из советников Большого, жрец
Энки по имени Гиришхуртура.
- Если Ага нарушает порядок, то мы этого не позволим!
Подойди прямо к кишскому вождю и спроси, зачем он сюда пришел.
Скажи, что я шлю ему вызов - пусть ждет меня, я хочу сразиться
с ним один на один.
Жители Урука спешно вооружались. Стар и млад хватали мотыги,
серпы, кирки, топоры, молоты, луки и забирались на
стену - каждый находился на том же участке, который строил.
Около зубцов лежали заранее приготовленные кучки камней, обломки
кирпича и сухая пакля. Самые лучшие собирались у северных ворот.
Возглавляемые старшинами своих кварталов, они занимали
близлежащие улицы и проулки. Сюда же Энкиду привел необычный
отряд, составленный из служителей храма Кулаба. На крепких
молодых мужчинах, когда-то бывших товарищами детских игр
Большого, красовались длинные - до лодыжек - плащи из тяжелой,
толстой бычьей кожи. К ним были пришиты медные и костяные
пластины, делавшие обладателей плащей почти неуязвимыми. Головы
дружинников покрывали плетеные из той же кожи шапочки - шлемы.
Плащи, застегнутые у правой ключицы, образовывали узкий разрез,
через который служители Кулаба выставляли настоящие
копья - ясеневые древки с медными наконечниками. Такое одеяние
придумал для своих дружинников еще Лугальбанда. Однако только
сейчас его приходилось испытывать в деле. Дружинники возбужденно
пересмеивались, и лишь возглавлявший их Энкиду казался
добродушно-спокойным. Плащу-доспеху он предпочел доставшуюся
от Шамхат юбку и свою палицу. Он даже не поднялся на стену,
чтобы посмотреть на неприятеля. Ни одному зверю не довелось еще
своими клыками, рогами оставить на его косматом теле хотя бы
шрам - смогут ли это сделать слабые людские руки?
А Гильгамеш был возбужден как перед схваткой с быком у
купеческих амбаров. Слава Аги Кишского беспокоила его не
больше, чем ширина бычачьего лба. Найдя про себя это
сравнение, он рассмеялся: чем шире лоб, тем легче попасть в
него молотом. То, что должно было произойти, казалось Большому
необычайной, увлекательной игрой, в которой требовалось только
следовать примеру его отца и деда: не тратить время на излишние
раздумья и не останавливаться.
В отличие от Энкиду, Гильгамеш поднялся на стену. Стремительный,
мощный, он раздвинул толпившихся там горожан, и, чувствуя, как
распирает его грудь восторг, взглянул на раскрывшийся перед ним
простор. Черная земля, покрытая ржаво-голубыми, отражающими
безмятежное чистое небо озерцами полей простиралась до
горизонта. На север уходила ровная широкая линия Евфрата. Легкий
ветер заставлял иногда шевелиться прибрежные кусты и морщил
рябью поверхность воды. На расстоянии поприща отсюда в западную
от реки сторону отходил крупный канал. Там оставил ряды своих
тростниковых лодок Ага Кишский. Его дружина приближалась к
городу и была уже почти под самыми стенами. На некоторое время
Гильгамеш отвлекся от неприятеля, глядя, как из города вышли
послы Киша, сопровождаемые Гиришхуртурой. Когда он снова перевел
взгляд на дружину соперника, та уже остановилась, не доходя
одного полета стрелы до города.
Прежде всего в глаза Большому бросились запряженные четверками
ослов повозки, на которых полусидели, полустояли военачальники и
вожди кишской дружины. Завернутые от пояса и до колен в плотные
клетчатые юбки, одной рукой они держали поводья, а в другой
сжимали пучки дротиков. Их высокие лбы перетягивали красные
повязки, на шее висели тяжелые лазуритовые бусы, а за пояс были
засунуты каменные булавы. Они выпячивали губы, напрягали мышцы,
испещренные жилами и шрамами, покрикивали на суетившихся вокруг
служек. Те были в легких набедренных повязках в отличие от
нестройной воинской толпы, скинувшей перед боем всяческую
одежду. Медные топоры, дротики, метательные палицы, слабосильные
против урукских стен тростниковые луки были беспорядочно
перемешаны в этой толпе. Каждый считал себя умельцем в каком-то
одном, особом роде оружия и сражался по-своему, следя только,
чтобы не отстать от "колесницы" предводителя. Нагота
лишь возбуждала их, раны приводили в безумное веселье, они
дразнили своими срамными частями неприятеля, убежденные, что
сноровка выручит их в любом случае. Наготу эти безумцы считали
жертвой, а бой - обручением кровью с богами. Перед хорошей
кровью дыхание их перехватывало, как перед свиданием с юной
блудницей.
Нагие воины возбужденно подпрыгивали на месте, мазали свои лица
грязью, чтобы выглядеть еще страшнее. Они чувствовали себя
львами, змеями, рысями, вышедшими на охоту. Ага Кишский знал их
безрассудство, поэтому особо отобранные им люди, пусть не
слишком изощренные в воинском искусстве, зато спокойные,
уравновешенные стояли полукругом в один ряд, словно отделяя
нагих безумцев от урукских стен. В руках они держали большие
тростниковые щиты и длинные палки с обожженными на огне
остриями.
Гильгамеш почувствовал, что, несмотря на немногочисленность,
кишская дружина нагоняет робость на окружавших его горожан.
- Что они могут сделать против наших стен? - нарочито
громко засмеялся он.- Кишцы станут ломать их мотыгами? Долго
же им придется заниматься этим! Мы обварим их кипятком, мы
засыплем врагов камнями и стрелами! Фу! Ага Кишский в бессилии
станет лизать изножие наших стен, если раньше ему не придется
лизать мои ноги!
Люди встрепенулись. Они взирали на своего юного повелителя с
доверием, они давно уже забыли видеть в его облике юность. Для
них он был Большой, такой Большой, что рядом с ним легко
забывалось об опасности, вопящей и размахивающей внизу оружием.
Между тем Гильгамеш смотрел на желтовато-серую линию щитов.
Иногда он поднимал глаза к небесам: хотя было еще утро, солнце
жарило так же, как и в последние несколько дней. "Как хорошо
они будут гореть!" - возликовал внутренне Большой и
приказал обматывать стрелы яростно пылающей паклей.
Убедившись, что его приказ выполняется, он продолжал
рассматривать кишскую дружину. "Где Ага? - беспокоился
Большой.- Кто из этих вождей Ага? Как я узнаю его, если он
откажется от поединка?"
Через несколько мгновений его вопросы разрешились сами собой.
Гильгамеш увидел в толпе неприятеля Гиришхуртуру. Двое кишских
дружинников заломили ему руки за спину и подвели к стоявшему в
одной из колесниц воину. Воин был одет в клетчатую бело-зеленую
юбку; судя по заметно расплывшейся фигуре, он давно уже
перевалил за порог зрелости. Вначале держал речь Гиришхуртура,
потом воин что-то сказал ему. Урукец посмотрел на стену и,
дерзко расправив плечи, ответил кишскому герою. А дальше
произошло то, чего черноголовые никогда не позволяли себе в
отношении послов,- колесничий ударил Гиришхуртуру. Ударил
жестоко, сильно, даже со стены Гильгамеш видел, что голова его
советника в крови. Словно насытившись, кишец отвернулся, а
поверженного наземь посла продолжали избивать нагие воины.
Большой уже не помнил себя. Он зарычал и повелел открывать
ворота.
* * *
Сказать, что Ага был поражен, мало. Подавленность - вот
состояние, которое навалилось на него, едва первые лучи солнца
упали на стены. Стены росли прямо из земли - монолитные, как
скала, тяжелые, словно вершины Загроса. Свет превратил их из
темных сгустков массы в отливающую голубым, красным, а
чаще - зеленым, оттенками серого силу. Самый верх стены и
гигантские, в человеческий рост величиной зубцы были побелены
известью, отчего поразившее Агу сооружение напоминало еще
челюсть невообразимого великана.
Стена закрывала большую часть южного горизонта, даже с того
места, где кишская дружина оставила свои лодки, она впечатляла
размерами. Теперь же, оказавшись почти у ее подножия, Ага
почувствовал себя и своих богатырей стайкой муравьев,
собирающихся одолеть огромный валун.
На своем веку кишский владыка повидал многое. Не раз ему
приходилось останавливаться в удивлении и сомнении перед
неожиданным поворотом событий. Но каждый раз гордость заставляла
сделать еще один шаг. Он с жестокой радостью сминал в себе
робость, а потом с такой же жестокостью проламывался сквозь
любые обстоятельства. Но на этот раз величие того, с чем ему
хотелось сравнить себя, настолько отличалось от прошлых
препятствий, что Ага почувствовал себя обманутым небесами и той
тайной стрункой удачи, которую он до сих пор постоянно ощущал в
сердце. Его завели в почти безвыходную ситуацию и бросили
здесь - кишский герой никогда не сомневался, что его ведет воля
богов; их провидение сохраняло Агу живым и на каменных тропах
Загроса, и в заросших буйными травами степях между Тигром и
Хабуром. Здесь же, среди, казалось бы, известных, понятных
земель черноголовых, оно бросило Киш.
Подавленность в Аге сменилась обидой на бессовестный обман
небес, а потом ревностью, теперь уже чистой, без всякой примеси
любопытства. Чем прельстил Энлиля и Ану этот похотливый юнец?
Какими заслугами он получил их благословение? Почему Гильгамеш,
не сделавший ничего для Шумера, лучше Аги, разнесшего славу
шумерских богов за пределы известных земель? Киш - город
богобоязненный, был ли хоть один случай, чтобы его жители не
почтили Небеса? А Урук? Урук всегда был известен небрежением к
богам, да и сам Гильгамеш, говорят, отличается аккуратным
посещением только тех храмов, где есть блудницы!
Ревность разбередила самолюбие. Оно полыхнуло раздражением,
злобой на весь мир, и Ага почувствовал, как проясняется,
становится яростно отчетливым его взгляд. Лодки, оставленные у
бокового канала, охраняло десятка два человек, но, даже если
вызвать их, кишская дружина будет бессильна против стен. Здесь
нужны лестницы, очень длинные лестницы, а еще длинные, крепкие
веревки с петлями, которые можно было бы накинуть на зубцы. Или
нужен богатырь с силой нескольких буйволов, богатырь, способный
топором разнести ворота. Ага испытывал странное удовлетворение,
что его злость не затмевает рассудок, а делает мысль еще более
четкой. Но никакое удовлетворение не могло победить горькое
предчувствие поражения.
"Что делать? - спрашивал себя господин Киша.- Если
Гильгамеш не выйдет сразиться, то нам останется только махать
кулаками перед стенами, да ругаться в полном бессилии. Два-три
дня - на большее пищи в лодках не хватит, да и в воинах
терпения тоже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25