Брат, ты не должен горевать, ведь вы с ним простились ненадолго. Останься на богослужении, брат, и возрадуйся. Ведь ты видел то, что дано видеть немногим.
«Я действительно много знаю, – думал я. – Я знаю, в частности, что смерть на земле есть рождение в Большую Жизнь. Я знаю также, что смерти не существует и что мы живем в Мире Иллюзий, и что наша подлинная жизнь начинается только после смерти. Ведь умирая, мы просто покидаем эту кошмарную сцену, эту землю, которая является всего лишь школой, куда мы пришли, чтобы подучиться. Смерть? Нет такой вещи. Почему же я так страдаю?»
Ответ пришел ко мне даже раньше, чем сформулировался вопрос. Я страдаю из-за собственного эгоизма, ведь я потерял человека, которого любил, и он теперь ушел туда, где я не могу с ним больше встретиться. Если я страдаю, значит, я и вправду эгоистичен, ведь этот человек ушел в прекрасные миры, и о нем не стоит беспокоиться. Я же по-прежнему привязан к этой грешной земле, оставлен здесь дерзать, страдать и выполнять задачу, которая является целью моей жизни. Подобно этому ученик школы учится в ней до тех пор, пока не сдаст выпускной экзамен. Затем, приобретя знания, он возвращается в большой мир для того, чтобы жить по-новому. Я эгоистичен, потому что хочу удержать моего возлюбленного Наставника на этой ужасной земле с тем, чтобы одному мне от этого было лучше.
Смерть? Ее нечего бояться. Нам следует бояться жизни, в течение которой мы можем совершить множество ошибок.
Нам не нужно бояться смерти. Ведь это всего лишь переход в Большую Жизнь. Нам не нужно бояться ада, потому что в действительности такого места нет, так же, как и не будет никогда никакого Страшного Суда. Человек сам себя судит, и не может быть более страшного обвинения, чем то, которое человек сам предъявляет своим слабостям и недостаткам, когда выходит за пределы земной жизни. Тогда ложность его системы ценностей становится ему очевидной, ведь он постигает Истину.
Поэтому Ты, если боишься смерти, внемли гласу того, кто был по ту ее сторону и вернулся. Смерти нечего бояться. Нет никакого Страшного Суда, если Ты сам не устроишь его себе. Нет никакого ада. Каждый, что бы он ни сделал и кем бы он ни был, имеет шанс. Никто никогда не погибает. Нет столь плохого существа, чтобы ему было отказано в еще одной попытке. Мы боимся смерти других, потому что она лишает нас возможности наслаждаться их присутствием. Мы боимся ее, потому что эгоистичны и думаем о своей собственной не сталь уж отдаленной смерти, которая представляется нам уходом в Неизвестное – то, чего мы не знаем и поэтому опасаемся.
Однако смерти нет, есть лишь рождение в Большую Жизнь. Когда-то в прошлом этому учили все религии: смерти – нет, есть лишь рождение в Большую Жизнь. Однако поколение за поколением жрецы искажали подлинное содержание учения до тех пор, пока не дошли до того, что пугают теперь людей сказками об аде. Все это они делают для того, чтобы получить власть над людьми.
– Мы – священники, – говорят они. – У нас ключи от врат рая. Подчиняйтесь нам, а то мы упечем вас в ад.
Однако я побывал по ту сторону смерти и вернулся, как и многие другие ламы. Мы знаем истину. Мы знаем, что у каждого есть надежда. Что бы человек ни сделал, каким бы виноватым он себя ни чувствовал, он должен продолжать жить и не терять надежду.
– Поприсутствуй на богослужении, брат мой, – попросил меня настоятель монастыря, – и расскажи мне, что ты сегодня видел.
Мне очень не хотелось оставаться в храме. Это было для меня настоящим испытанием. Я был разбит горем. Мне было невыносимо тяжело даже медитировать, сидя в своем углу. И все же я вернулся туда.
Так прошел этот ужасный вечер, в течение которого минуты тянулись, как часы, а часы – как дни, и мне казалось, что он никогда не закончится. Монахи входили в храм и выходили из него. Вокруг меня совершались всевозможные ритуальные действия, однако я оставался наедине со своими мыслями, цепляясь за прошлое, опасаясь будущего.
Однако в этот день мне было не суждено досидеть до начала полуночного богослужения. Как предупреждал меня ранее мой наставник, лама Мингьяр Дондуп, в этот вечер я должен был пережить еще один удар судьбы, ужасный удар. Я медитировал в своем уголке храма, мысленно обращаясь то к прошлому, то к будущему. Около одиннадцати часов вечера, когда на время все монахи удалились, я увидел, что ко мне приближается человек. Это был старый-старый лама из Лхасы, один из представителей элиты, живой будда, которому уже недолго оставалось ходить по земле. Он появился из глубокой тени, куда не проникает свет масляных ламп. Когда он приблизился ко мне, я заметил вокруг него тусклое голубоватое сияние, которое над головой становилось желтым. Он подошел ко мне с вытянутыми перед собой руками, держа их ладонями вверх.
– Сын мой, сын мой, у меня грустная весть для тебя, – сказал он. – Высочайший, наш 13 Далай-Лама, последний представитель своей линии вскоре должен покинуть этот мир.
Старик-лама, посетивший меня, сообщил, что приближается конец этого земного воплощения Далай-Ламы и что вскоре он должен будет на время покинуть нас. Он сказал, что мне следует поторопиться с возвратом в Лхасу с тем, чтобы еще успеть повидаться с ним. Он сказал мне об этом, а затем добавил:
– ТЫ должен поторопиться. Не теряй ни минуты. Тебе следует отправиться в дорогу прямо сейчас, ночью.
Он посмотрел на меня, и я поднялся на ноги. Однако после этого он сразу же исчез, вернувшись в затененный угол. Духа старого ламы больше не было поблизости. Он улетел к своему телу, которое все это время не покидало храма Джо Кант в Лхасе.
События следовали одно за другим слишком стремительно – трагедия за трагедией, несчастье за несчастьем. Происходящее не укладывалось у меня в голове. Судьба действительно не щадила меня. Когда-то меня учили тому, что такое жизнь и что такое смерть. Меня учили не проявлять никаких эмоций при столкновении со смертью, но как я мог не проявлять эмоций, когда мои самые добрые друзья умирали один за другим? Можно ли в такой ситуации остаться бессердечным, бесстрастным, незадетым? Можно ли при этом не проявить человеческих чувств? Ведь я любил всех этих людей. И я узнаю в течение одного дня, что все они – старик Тсонг-тай, мой наставник – лама Мингьяр Дондуп – и 13 Далай-Лама – умерли или находятся при смерти. Двоих из них уже нет, а третий… кто знает, сколько ему еще отмерено? Возможно, несколько дней. Я должен торопиться, думал я. Я повернулся и вышел из центральной части храма в ту его служебную часть, где находилась комната настоятеля. Однако не успел я в нее войти, как до меня донесся какой-то шум, а затем звук падения. Я поспешил в направлении звука.
Оказалось, что еще один тибетский лама. Джерси, приехавший не из Лхасы, а из Чамбо, тоже получил только что телепатическое сообщение из Тибета от другого ламы. Ему тоже велели покинуть Чунцин и вернуться в Тибет в качестве моего спутника. Это был человек, который изучал устройство автомобилей и других видов современного транспорта. Однако он слишком поторопился. Как только посланец из Тибета исчез, он вскочил и побежал по коридору в направлении комнаты настоятеля. Но на одном из поворотов коридора какой-то нерадивый монах пролил масло. Лама, который должен был стать моим спутником, поскользнулся на нем и тяжело упал. В результате падения и удара о пол он сломал себе руку и ногу. Подоспев к месту происшествия, я увидел, что он лежит, тяжело дыша, а из открытой раны торчит конец сломанной кости.
Настоятель тоже вышел на шум из своей комнаты.
Вместе с ним я склонился над пострадавшим братом. Настоятель держал его за плечи, пока я, оттягивая кисть упавшего, возвращал сломанную кость на место. Затем я велел принести лубки и повязки. Вскоре Джерси был перевязан по всем правилам – и рука, и нога. С ногой, правда, пришлось сложнее, потому что кость в ней была сломана в нескольких местах, и нам пришлось отнести пострадавшего в келью и уже там оказать ему помощь. Затем я оставил его на попечении других.
Потом мы с настоятелем отправились в его комнату, и я поведал ему о том сообщении, которое получил из Тибета. Я описал ему свое видение, и он согласился, что мне следует срочно отправляться в путь. Было решено, что я безотлагательно выеду из монастыря. Настоятель тут же послал одного из монахов на лошади в Чунцин с особым заданием. Я задержался на несколько минут, чтобы поесть и взять себе еды на дорогу. Прихватив в собой также несколько одеял и смену одежды, я вышел из монастыря и направился вниз по тропинке в сторону большой дороги. Я прошел мимо поляны, где в этот вечер в последний раз встретился со своим наставником, ламой Мингьяром Дондупом. Я шел и чувствовал глубокие человеческие эмоции, которые мне приходилось сдерживать, чтобы не потерять бесстрастный вид, приличествующий ламе. Так я пришел к концу тропинки в том месте, где она сливается с главной дорогой. Как мы и договорились с настоятелем, здесь я остановился и стал ждать.
На холме у меня за спиной я услышал звук бронзовых гонгов, которые возвещали о начале полуночного богослужения. Звон серебряных колокольчиков перемежался мелодиями, исполняемыми на флейтах и трубах. Вскоре из темноты ночи донесся гул мощного мотора, а далекие холмы осветил серебристый луч фар. Быстроходная легковая машина подкатила ко мне и остановилась рядом, взвизгнув тормозами.
– Достопочтенный Лобсанг Рампа, машина в вашем распоряжении, – сказал шофер. – Разворачиваемся?
– Нет, – ответил я, – поедем в долину, а затем повернем налево. – И я вскочил в кабину.
Специальное поручение, с которым настоятель отправил монаха в Чунцин, состояло в том, чтобы нанять там эту машину. Автомобиль был действительно очень хорошим. Это был большой черный американский монстр. Я сидел рядом с шофером, и мы сквозь темноту мчались по дороге в Ченгту – городок, находившийся миль за двести от Чунцина. Лучи от фар метались перед нами, как два больших светящихся призрака. Они освещали выбоины на дороге и деревья на обочинах. Причудливые тени, отбрасываемые окружающими предметами, казалось, хотели, чтобы мы ехали все быстрее и быстрее, но все же никогда не догнали их. Эжен был хорошим водителем. Чувствовалось, что он опытен и может вести машину долго, не подвергая пассажиров риску. Мы ехали очень быстро и едва могли разглядеть что-то по сторонам – все вокруг сливалось в одно большое размытое пятно. Я откинулся на спинку сиденья и думал, думал.
У меня в голове вертелись мысли о моем возлюбленном наставнике, ламе Мингьяре Дондупе, о том, как он обучал меня, и о том, как много он сделал для меня. Этот человек значил для меня больше, чем мои собственные родители. Кроме того я думал о своем возлюбленном повелителе, 13 Далай-Ламе, последнем в своей линии. Его считали последним, потому что, согласно древнему Пророчеству, вскоре после его смерти в Тибете должен был воцариться новый общественный строй. Так и произошло. В 1950 году китайские коммунисты начали вторжение в Тибет, но коммунистическая третья колонна действовала в нем задолго до этого. Тогда, в 1933 году, я думал обо всем этом, потому что знал о неизбежности такого поворота событий. В действительности я узнал обо всем этом задолго до 1933 года – когда познакомился с Пророчеством, в точном соответствии с которым происходили все эти перемены.
В темноте мы проехали двести миль и прибыли в Ченгту, где заправились бензином, отдохнули десять минут и перекусили. И снова в дорогу. Нам предстояло проследовать в темноте еще сто миль от Ченгту до Яана. Там нас встретила утренняя заря. С первыми проблесками солнца на востоке дорога кончилась, и дальше машина везти меня не могла. Я зашел в местный ламаистский монастырь, в котором уже получили телепатическое известие о моем скором прибытии. Здесь меня ждала оседланной хорошая лошадь, она била копытом землю, но у меня не было времени приноравливаться к ней. Я вскочил на нее и почувствовал, что лошадь понимает всю важность моей миссии и сделает все от нее зависящее, чтобы я прибыл в Тибет вовремя. Конюх передал мне в руки узду, и я понесся вдаль, поднимаясь на горные перевалы и спускаясь в долины, отделявшие Китай от Тибета. Шоферу предстояло вернуться в Чунцин на комфортабельной скоростной машине, а мне нужно было скакать в высоком деревянном седле все дальше и дальше, меняя по пути лошадей. Поскольку я не мог терять ни минуты, после изнурительного многочасового переезда мне каждый раз давали в местном ламаистском монастыре свежего скакуна, который нес мета дальше.
Не стоит вспоминать все трудности, которые выпали тогда на долю одинокого всадника. Не стоит сейчас описывать переправу через реку Янцзы и подъем на перевал Верхний Сальвин. Я все скакал и скакал вперед. Я невероятно устал в пути, однако вернулся в Тибет вовремя. После очередного поворота на горной дороге перед моим взором вдруг открылись золотые купола Поталы. Я смотрел на купол усыпальницы Далай-Ламы, где почивали останки его многих тел, и думал, что вскоре к ним прибавиться еще одно.
Я скакал дальше и вновь пересек Счастливую Реку. Однако в этот раз она не была такой счастливой, как когда-то. Когда мое стремительное и изнурительное путешествие подошло к концу, я узнал, что торопился не зря. Я принял участие во всех традиционных церемониях, и притом играл в них одну из главных ролей.
В эти дни произошел еще один неприятный случай. Время от времени я сталкивался в храме с одним иностранцем, который хотел, чтобы все на него обращали внимание. Ему казалось, что мы все – дикари, а он – цивилизованный человек и поэтому вправе указывать нам, что нужно делать. Он везде совал свой нос и хотел быть в центре внимания. Поскольку я не мог этого выносить, он даже попытался подкупить меня и моего друга, предлагая взять его часы! Этот номер не прошел, и с тех пор он стал относиться ко мне враждебно и делать все для того, чтобы досадить и помешать мне. Однако об этом можно было бы и не упоминать, если бы не подтверждалась еще раз правильность слов моих учителей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34