Напрасно регент делал знаки, прося или не петь, или
вступить в пенье с хором. Начальствующие переглядывались.
Полицмейстер ждал сигнала принять меры.
Служба кончилась. Куликовский подошел к губернатору,
поздравил, протянул руку. Лицо у губернатора передернулось.
Губернатор овладел собой, и лицо его любезнейше заулыбалось.
Спектакль продолжался. Пришлось губернатору пожать ручонки
маленьким Куликовским. Ребятишки звонко проговорили заученные
слова поздравления.
Таким же чередом были поздравлены и другие в чине генерала
и полковника. Остальным Куликовский милостиво кивнул головой.
Громко высказал радость о чудесном спасении, повторяя на разные
лады сказанное.
Губернатор слышал в словах Куликовского, напыщенных и
нарочито громких, издевательство над высочайшими особами, но
счел более спокойным для себя не замечать этого.
Куликовский с губернатором вышел на Соборную площадь.
Появление Куликовского среди начальства никого не удивило. С
утра говорили в народе: -- Куликовский будет парад принимать!
Слушая рапорт, хотя и не к нему обращенный, Александр
Павлович, как и окружающие, козырял рукой д
белой перчатке. Со стороны было похоже: Куликовский
принимает парад. Разговоры в толпе продолжались:
-- Куликовский-то во всем новом, и ребята в обновках.
Деньги-то впрок пошли.
-- Александр-то Павлыч наш в таку пошел гору, что в гости
звать впору.
Сказанное оправдалось. После парада многие стали звать
Куликовского в гости. Кто звал обедать, кто кофею откушать.
Александр Павлович с поклоном благодарил: -- В другое
время -- ваши гости, а сегодня дома праздную, сегодня мой
праздник. Жена и в церковь не пошла, пироги печет, меня с
ребятами ждет. Не обессудьте! Соблазняли выпивкой:
-- Пойдем, Александр Павлыч, выпьем по одной-другой и все
по единой.
Куликовский показал на уходящее начальство: -- Сегодня их
очередь выпивать, обиду заливать. Сегодня мне и без вина
весело.
Вечером была иллюминация. На главной улице, на Троицком
проспекте, в окнах были поставлены зажженные лампы, свечи. В
окнах присутственных мест и в окнах губернаторского дома были
деревянные подставки, и на них свечи стояли елочкой.
В дни иллюминаций народ медленно идущей толпой гулял по
Троицкому проспекту.
В этот день гулянье было мимо жилья Куликовского. На улице
светил один фонарь у ворот дома Куликовского. Но нашлось много
желающих помочь "иллюминации в честь Александра Павловича": на
улице, к великому удовольствию мальчишек, загорелись плошки.
Иллюминация на этой улице была первый раз. Улица полна
народом, гуляющие двигались медленно, не было ни выкриков, ни
громких разговоров, была торжественная чинность. Гуляли в честь
Куликовского.
Обитатели улицы праздновали, в каждом домике -- гости.
Праздновали по уговору без выпивки, гостям объясняли: "Ежели
Александр Павлович не пьет сегодня, так и мы не будем -- мы с
ним одному и тому же радуемся"
НА СОЛОВЕЦКОМ ПОДВОРЬЕ
Из дальних концов России шли богомольцы в Соловецкий
монастырь. Пешком шли тысячи километров. Ветхая одежда от
солнца, дождя, от ветра у всех одинаково пыльно-серого цвета.
Лица обветренные, покорные, тоже казались серыми. Горели глаза,
будто идущие ждали чуда, которое освободит их от беспросветной
нужды, бесправия.
С котомками за плечами, запасными лаптями у пояса брели
богомольцы по городу. Останавливались перед памятником
Ломоносова, снимали шапки, крестились и кланялись. Не
спрашивали, какой святой, сами решали: кто-либо из соловецких
чудотворцев -- сподобились поклониться. Перед богомольцами за
небольшой зеленой оградой на высокой каменной подставке стоял
голый человек, тело покрыто простыней, в руках человек держал
лиру, перед ним ангел на одно колено стал и поддерживает лиру.
По углам зеленой оградки стояли четыре столба и на каждом
столбе по пять фонарей. Богомольцы решили: значит, святой
высокочтимый.
Не понравилось это начальству. Памятник стоял перед
присутственными местами. И вид бедноты, шествующей по главной
улице, вызывал беспокойство. Богомольцев стали направлять по
набережной.
Добирались богомольцы до Соловецкого подворья в Соломбале.
Дальше дорога шла морем. Среди богомольцев часто были неимущие,
без денег на билет. Иногда брали на пароход и безбилетных,
знали монахи, что в лохмотьях богомольцев зашиты деньги,
посланные в монастырь родными и знакомыми. Часто безденежные
богомольцы жили, сколько позволяла полиция, и шли обратной
длинной дорогой.
В жаркий летний день на подворье толпа безденежных
богомольцев ждала выхода архимандрита.
Богомольцы сбились кучей перед крыльцом, с надеждой:
"Авось смилостивится, сдобрится, примет на пароход". И увидят
они монастырь, среди моря стоящий, и над ним солнечный свет и
днем и ночью все лето. Увидят чаек, устраивающих свои гнезда на
папертях церквей и по дорогам, где проходят богомольцы. Увидят
морские камешки с морской травой, кустами на них растущей.
Увидят много чудесного, о чем рассказывали побывавшие в
монастыре, и сами будут рассказывать, украшая виденное
придуманными красотами. Только бы взяли на пароход!
На этом пароходе возвращался в монастырь архимандрит,
ехали важные и именитые гости из Архангельска. Все каюты
первого и второго классов заняты. И в третьем классе, в трюме и
на палубе все места будут заняты пассажирами, купившими билеты.
Для бесплатных пассажиров места нет.
Распахнулись двери. Монастырские послушники вынесли на
крыльцо и развернули большой ковер во всю ширину крыльца.
Медлительной поступью вышел, будто выплыл, архимандрит. Весь
)он лоснился, светился, сиял и сверкал! Лоснилось моложавое
лицо, обрамленное пышной русой бородой, лоснились волосы,
слегка подвитые. Светились сытые глазки, при солнце светилась
шелковая ряса. Блестел отполированный посох с серебряным
набалдашником. Сверкали янтарные четки, сверкал золотой
наперсный крест с драгоценными камнями.
Архимандрит красивым, хорошо разученным взмахом руки
благословил богомольцев. На крыльцо вынесли большое мягкое
кресло и осторожно придвинули к архимандриту. Поддерживаемый
дюжими монахами-телохранителями архимандрит колыхнулся и
погрузился в кресло. Весь вид архимандрита полон благостыни и
милосердия, от него несся легкий аромат розового масла и запах
росного ладана. Архимандрит одной рукой перебирал четки, другой
рукой слегка передвигал золотой крест на груди. Было похоже,
что он непрестанно молится. На самом деле крест холодил -- так
казалось архимандриту. Под шелковой рясой была пуховая
подушечка, к кресту приделана тонкая кипарисовая дощечка, а
холод чувствовался мучительно. Доктора прописали ежедневные
морские ванны (запас морской воды для сего был на пароходе).
Архимандрит не переносил горячей воды и боялся холодной, для
него делали "летнюю воду".
После такой ванны и после обеда благорасположение ко всем
и ко всему помогало выслушивать слезные просьбы безденежных
богомольцев.
У Соловецкого подворья была пристань для пароходов,
бегающих между городом и Соломбалой. С парохода сошел
Куликовский. Он торопился по каким-то делам, но увидал монахов,
высящихся на крыльце, и, забыв о своих делах, стал
всматриваться и вслушиваться.
Архимандрит не утомлял себя, говорил не очень громко, но
четко, всеми хорошо слышимо. Говорил о монашеском бытии, о
непосильных трудах, о неустанном молитвенном бдении, об
изнурительных постах, особо строго соблюдаемых. Говорил так
убедительно, что и сам верил своим словам; в его голосе
слышалась настоящая скорбь о всей монашеской братии.
Куликовский оглядел монахов, как на подбор откормленных.
Есть же в монастыре не поддающиеся полноте при всем обилии яств
-- таких не нашел. Справа и слева кресла стояли два образца
"постников": ремни не сходились на их животах. Один монах
опоясался ремнем выше вал на пароход по трапу, устланному
ковровой дорожкой, которая свертывалась следом за
архимандритом.
На звоннице у часовни забрякали колокола, пароход дал
третий свисток и тронулся от стенки.
Куликовский был доволен своей победой, снял шляпу и
поклонился архимандриту глубоким, почти монашеским поклоном,
оказывая свое "почтение".
Архимандрит счет уместным ответить на поклон поклоном.
Тяжелый живот не позволял ему делать обычный поклон, и
архимандрит приспособился слегка приседать и наклонять голову
-- похоже на поклон и картинно. Старухи говорили: "Умилительно
кланяется".
Ответив умилительным (и примирительным) поклоном,
архимандрит послал благословение Куликовскому и второе -- всем
оставшимся на берегу. Богомольцы с парохода кричали
Куликовскому: -- Спасибо, заступник, век помнить будем!
ХВАЛЕНКИ
Село Веркола на реке Пинеге. 1905 год. Заканчиваю этюд
старого дома. Подходит старуха. Оглядела меня внимательно: --
Здорово посиживаешь! -- Здорово похаживаешь! Этим мы
поздоровались.
- Чей? -- Из Архангельска.
- Мм... Женат?
Старуха поглядела на мою работу. -- Скажи на милость, чего
ради сымашь дом, старо которого нет? Наизгиль али понасердки?
-- Нет, бабушка, не издеваюсь, не изгиляюсь я над хозяином
и на сердце против него не несу ничего. Сымаю
жавота и пухлые ручки уместил на сей возвышенности; другой
опоясался ниже живота,-- казалось, у него над ремнем или бочка,
или туго стянутая перина.
Архимандрит закончил свое "слово" особенно проникновенно и
ласково и -- отказал взять на пароход безбилетных.
Куликовскому хотелось тряхнуть сытых монахов, заставить
услышать голодных, хотелось ударить монахов если не кулаком, то
хотя бы словом. Он вскинул голову, готовясь что-то громко
крикнуть, и остановился. Все, что могло быть последствием,
одним взмахом пронеслось в голове: у монахов и власть и сила,
его. Куликовского, привлекут за оскорбление монашествующих и
припишут еще ряд статей. Александр Павлович рванул с головы
шляпу -- это можно счесть за почтение к монашествующим,--
забежал в часовню, схватил евангелие и с евангелием, высоко
поднятым над головой, подбежал к архимандриту. Не сдерживая
себя, крикнул на все подворье:
-- Помнишь ли, что здесь сказано: "Приходящих ко мне -- не
отрину!"
На какую-то часть минуты архимандрит рассвирепел, но,
вспомнив наставление доктора не волноваться, беречь сердце,
овладел собой, вернул себе благостный вид, взял из рук
Куликовского евангелие, приложился, благословил безденежных
богомольцев и разрешил им погружаться на пароход.
Провожая ликующих богомольцев, Куликовский успокаивал
архимандрита:
-- Свое возьмешь. В море, если будет качка, устроишь
моление об избавлении от погибели. Если будет тихо -- моление
благодарственное, вот и добавочный доход!
Архимандрит рад, что Куликовский не вздумал сам ехать в
монастырь. Это вернуло хорошее настроение. Поддерживаемый
монахами, архимандрит прошество
для памяти, чтобы знать, каки дома раньше строили. Теперь
таких уже не строят. -- Верно твое слово, новы дома ишь
курносы. Старуха показала на новые дома с вышками. Раздалось
пение на высоких нотах. -- Бабушка, что это? Или поет кто? --
Хваленки на передызьи поют. -- Я тебя не понял, что ты сказала.
-- Чего не понял, я по-русски сказала. -- По-русски, да слова
мне не знакомы. -- Которо слово незнакомо? -- Кто поет-то?
-- Хваленки, понимать, девки-невесты, на выданьи которы;
их сватьи хвалят -- вот те и хваленки. Слышь, сколь ни тонко
тянут.
-- А где поют? Я даже повторить слово не умею. --
Передызье-то? Да звоз на повети, перед избой, значит.
Пенье стало слышнее. Хваленки шли к нам. В пестрых
безрукавках, в ярких красных сарафанах, как огнистый
развернувшийся венок. Цвета были красные, желтые, разных
оттенков. Хваленки шли, взявшись за руки. Подошли, остановились
полукругом, поклонились. День стал праздничным. -- Торговый?
-- Молчите, девки,-- сымальщик из Архангельскова. Гляньте,
сколь дотошно дом Онисима Максимовича снял. Хваленки подошли,
рассматривали и работу, и меня. -- Ох ты мнеченьки, дом-то исто
капанный, и окошко разбито. Вставь стекло-то, вставь, не обидь
хозяина, подрисуй.
-- Ладно, вставлю, дома закончу.
Одна из хваленок не то смущенно, не то кокетничая
спросила: -- А можно к Вам прийти рисоваться?
-- Можно, рад буду. Кисти уложены, этюд закончен. Хваленки
собрались уходить. -- Хваленки, вы куда? -- За реку, на ту
сторону. -- Возьмите меня с собой?
-- С хваленками ехать дорого стоит. Коли по полтине на
рыло дашь, поедем. -- Мое дело казной трясти.
Денег лишних нет. Решаю занять на дорогу домой у почтового
чиновника.
Идем деревней, открылось окно, и звонкий голос догнал нас:
-- Девоньки, вы куда? Нате-ко меня! -- Прибавляйся. Девица
прибавилась.
Старик перевозчик сел к рулю и меня остановил: -- Не
садись, парень, в весла. Мужиково дело править, бабье дело в
веслах сидеть. -- Хваленки, песню споете? -- Андели, да разве
хваленки без песни ездят? -- Тут и петь-то негде, и вся-то
Пинега не широка. -- А мы не по реки, а по песни поедем.
Повернул старик лодку вверх. Затянули хваленки песню старинную,
длинную, с выносом. Все зазвенело: и солнечный день, и яркие
наряды хваленок, и песня... Допели. Старик повернул лодку,
запели песню другую -- веселую. Подъехали к берегу. Девицы в
гору.
-- Девушки, хваленки, стойте, погодите, деньги возьмите!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10