Джон наклоняется, всматривается в мою карту и показывает, где был
поворот, потом -- на виадук после него.
-- Мы уже проехали виадук.
Я вижу, что он прав. М-да.
-- Вперед или назад? -- спрашиваю я.
Он думает.
-- Думаю, нет резона возвращаться. Хорошо, поехали вперед. Так или
иначе, доедем.
И вот теперь, пристраиваясь им в хвост, я думаю: с чего бы это? Я едва
заметил перекресток с трассой. А до этого забыл сказать им про грозу.
Как-то выбивает из колеи.
Край грозового облака вырос, оно движется не так быстро, как я
рассчитывал. Не очень хорошо. Когда тучи быстро надвигаются, они быстро и
проходят. Когда они подкрадываются медленно -- как сейчас, -- можно
прилично застрять.
Зубами стаскиваю перчатку, наклоняюсь и щупаю алюминиевый бок
двигателя. С температурой все в порядке. Слишком тепло, чтоб держать руку
долго, но не обожжешься. Ничего страшного.
У двигателей с воздушным охлаждением, как этот, от перегрева может
случиться "припадок". У этой машины был один такой... нет, три. Время от
времени я его проверяю, как проверял бы пациента с сердечным приступом,
если даже он, кажется, уже поправился.
Во время припадка поршни расширяются от перегрева, становятся слишком
велики для стенок цилиндров, застревают в них, иногда вплавляются, замыкают
двигатель и заднее колесо и бросают мотоцикл юзом. Когда так случилось в
первый раз, голову мне закинуло дальше переднего колеса, а мой пассажир
оказался почти верхом на мне. При тридцати двигатель опять расклинило, и он
заработал нормально, но я съехал с дороги и остановился посмотреть, что
произошло. Пассажир мой только и мог сказать: "А это ты для чего сделал?"
Я пожал плечами, поскольку недоумевал так же, как и он, и просто
таращился на мотоцикл, а машины мчались мимо. Мотор так раскалился, что
воздух вокруг него дрожал, и мы ощущали жар. Когда я коснулся его мокрым
пальцем, он зашипел, как горячий утюг, и мы медленно поехали домой. Звук у
мотора изменился: хлопки, означавшие, что поршни не соответствуют
цилиндрам, и тут нужен буксир.
Я отвез его в мастерскую, ибо не думал, что с ним произошло что-то
достаточно серьезное, чтобы оправдать меня, если я влезу туда
самостоятельно: придется изучать все эти сложные детали, может даже
заказывать запчасти и специальные инструменты, все это займет кучу времени,
хотя можно сделать так, чтобы мотоциклом занялся кто-то другой и сделал все
побыстрее, -- типа того, как к этому относился Джон.
Мастерская отличалась от тех, что я помнил. Если раньше все механики
выглядели древними ветеранами, то теперь походили на простых пацанов. Радио
орало во всю, а они болтали между собой, выпендривались и меня, кажется,
совсем не замечали. Когда один из них, наконец, подошел, то, едва послушав
хлопки поршней, сразу сказал: "Ах, да. Пальцы."
Пальцы? Кабы знать тогда, во что это выльется.
Через две недели я заплатил им по счету 140 долларов и начал
осторожненько ездить, переключая малые скорости, чтобы все в нем
приработалось, а, проехав с тысячу миль, врубил полный. При семидесяти пяти
его заело снова, а при тридцати опять отпустило, как и раньше. Когда я
привез его обратно, они обвинили меня, в том, что я неправильно ввожу его в
режим, но после долгих споров все-таки согласились заглянуть внутрь. Они
снова его разобрали и сами вывели на скоростные испытания.
На этот раз он заглох у них.
После третьего капремонта два месяца спустя они заменили цилиндры,
поставили здоровые жиклеры главного карбюратора, затормозили зажигание так,
чтобы он работал как можно спокойнее, и сказали мне: "Только не гоняйте его
чересчур".
Мотоцикл был весь в грязи и не заводился. Я обнаружил, что свечи
отсоединены, соединил их и завел; вот теперь в самом деле стучали пальцы.
Они их не отрегулировали. Я сообщил им об этом, пришел пацан с неправильно
установленным разводным ключом и быстренько срезал обе алюминиевые крышки
пальцев, тем самым окончательно их загубив.
-- Надеюсь, у нас на складе есть еще, -- сказал он.
Я кивнул.
Он принес молоток с зубилом и начал их расклепывать. Зубило пробило
алюминиевую крышку, и я увидел, как пацан вгоняет его прямиком в головку
двигателя. Со следующим ударом он промахнулся полностью и вместо зубила
попал молотком по радиатору, отколов часть двух охлаждающих ребер.
-- Ты погоди, -- вежливо сказал я, как в кошмарном сне. -- Ты мне
только новые крышки дай, и я его заберу, как он есть.
Я выбрался оттуда как можно быстрее: стучащие пальцы, пробитые крышки,
грязная машина, все потом, потом -- и почувствовал плохую вибрацию при
скоростях выше двадцати. На обочине я обнаружил, что из четырех болтов,
крепящих двигатель, недостает двух, а у третьего не хватает гайки. Весь
мотор болтался на одном винтике. Болта верхнего кулачка натяжного
устройства цепи тоже не было, а значит регулироватъ пальцы все равно было
бы бесполезно. Ужас.
И Джон еще может передавать свой БМВ в руки таких людей. Я никогда ему
об этом не рассказывал. Наверное, следовало.
Причину "припадков" я нашел через несколько недель, ожидая, что это
случится снова: маленький 25-центовый штифт во внутреннем маслопроводе,
который срезло, и он не пропускал масло в головку при больших скоростях.
Вопрос почему приходит в голову снова и снова; именно из-за него мне
хочется сделать этот Шатокуа. Почему они его так искромсали? Они не бежали
от технологии, как Джон и Сильвия. Они сами были технологистами. Перед ними
стояла цель: сделать работу, -- а делали они ее, как шимпанзе. Ничего
личного. Никаких видимых причин. И я пытался мысленно вернуться в ту
мастерскую, в то кошмарное место, и попробовать вспомнить что-нибудь, что
могло бы оказаться причиной.
Радио -- вот ключ. Нельзя одновременно сосредотачиваться на том, что
делаешь, и слушать радио. Может, они не считали, что их работа имеет
отношение к сосредоточенной мыслительной деятельности, а думали, что это
просто ворочанье гаечным ключом: ворочать ключом под радио всяко приятнее.
Их быстрота -- вот еще один ключ. Они ляпали все в спешке, даже не
глядя, где лопухнулись. Так получается больше денег -- если не
останавливаешься подумать (что обычно занимает больше времени или же просто
получается хуже).
Но самое главное, наверное, -- выражения их лиц. Их трудно объяснить.
Добродушные, дружелюбные, свойские -- и невовлеченные. Как зрители. Такое
чувство, что они сами туда только что забрели, а им сунули в руки по
гаечному ключу. Нет идентификации с работой. Нет такого, мол: "Я --
механик". Знаешь, что в 17.00 или когда там у них заканчиваются их восемь
часов, они отключаются, и больше ни единой мысли о работе. Они и так уже
стараются, чтобы ни одной мысли о работе у них не было на самой работе.
По-своему они достигают того же, что и Джон с Сильвией, живя бок о бок с
технологией, но не имея с ней в действительности ничего общего. Или же у
них что-то общее с ней-таки было, но их собственные "я" лежали где-то вне
ее, отстраненно, удаленно. Они вовлекались в работу, но не настолько, чтобы
она их заботила.
Эти механики не только не нашли срезанный штифт; напротив, совершенно
ясно, что именно механик и срезал его в самом начале, неправильно надевая
боковую крышку. Я вспомнил, как бывший владелец говорил, что его механик
жаловался, что крышка плохо садится. Вот и причина. Инструкция в мастерской
предупреждала об этом, но, как и остальные, он наверное слишком торопился
-- или же ему было наплевать.
За работой я думал как раз об этом наплевательстве в инструкциях к
цифровым компьютерам, которые я редактировал. Остальные одиннадцать месяцев
в году я зарабатываю на жизнь тем, что пишу и редактирую технические
инструкции, и знаю, что в них полно ошибок, двусмысленностей, упущений и
информации, настолько исковерканной, что приходится перечитывать по шесть
раз, чтобы хоть что-то в них понять. Но вот что поразило меня в самый
первый раз -- согласованность этих инструкций со зрительским отношением, с
которым я столкнулся в той мастерской. Эти инструкции -- для зрителей. Они
подобраны под их формат. В каждой строчке сквозит идея: мол, "вот вам
машина, изолированная во времени и пространстве от всего остального во
вселенной; она не имеет отношения к тебе, ты не имеешь отношения к ней,
если не считать верчения определенных ручек, поддержания уровней питания,
проверки условий возникновения ошибки..." и так далее. Вот в чем дело.
Механики по своему отношению к машине на самом деле ничем не отличались от
отношения инструкции к машине или от меня, привезшего ее к ним. Мы все были
зрителями. И меня осенило, что не существует инструкции по настоящему уходу
за мотоциклом, то есть по самому важному аспекту. Забота о том, что
делаешь, либо считается несущественной, либо принимается как должное.
Наверное, в нынешнем путешествии нам следует это замечать, чуть-чуть
исследовать: найдутся ли у нас в этом странном разграничении того, что
человек есть, и того, что он делает, какие-то ключи к тому, что же, к
чертям собачьим, пошло не так в нашем двадцатом столетии. Я не хочу
торопить события. Спешка сама по себе -- отрава двадцатого века. Если
хочешь что-то поторопить, значит, тебе больше нет до этого дела, и ты
хочешь перейти к чему-то другому. Мне хочется приступить к этой задаче
медленно, но осторожно и тщательно -- с тем же отношением, которое
появилось у меня перед тем, как я нашел срезанныи штифт. Не я, а то мое
отношение нашло его -- и ничто иное.
Я вдруг замечаю, что земля сплющилась в эвклидову плоскость. Ни
холмика, ни бугорка. Значит, въехали в Долину Ред-Ривер. Скоро окажемся в
Дакотах.
3
К тому времени, как мы выезжаем из Долины Ред-Ривер, грозовые тучи --
повсюду; они чуть ли не накрывают нас.
Мы с Джоном обсудили ситуацию в Брекенридже и решили двигаться дальше,
пока не придется остановиться совсем.
Осталось уже недолго. Солнце скрылось, ветер дует холодом, и нас
окружает призрачная стена различных оттенков серого.
Она громадна и подавляет собой все остальное. Прерия здесь тоже
огромна, но огромность этой серой массы, готовой опуститься сверху, пугает.
Мы полностью в ее власти. Когда и где она обрушится на нас -- не нам
определять. Мы можем только наблюдать, как она придвигается все ближе и
ближе.
Немного раньше -- там, где самая темная часть серого сомкнулась с
землей, -- виднелся городок: какие-то домики, водокачка; теперь они
исчезли. Скоро нас накроет. Я уже не вижу никаких населенных пунктов, и
просто придется мчаться во всю.
Я подтягиваюсь к Джону и выбрасываю вперед руку: полный вперед! Он
кивает и рвет вперед. Я даю ему небольшую фору и приноравливаюсь к его
скорости. Машина реагирует прекрасно -- семьдесят... восемьдесят...
восемьдесят пять... Вот теперь мы по-настоящему чувствуем ветер, и я
опускаю голову, чтобы уменьшить сопротивление... Девяносто. Стрелка
спидометра качается туда-сюда, но на тахе -- постоянные девять тысяч... под
девяносто пять миль в час... а мы держим эту скорость... движемся. Уже не
сосредоточишься на обочинах... Я протягиваю руку и щелкаю выключателем
фары. Все равно нужно. Безопасности ради. Слишком темно.
Мы несемся по открытой плоской равнине: ни единой машины, лишь кое-где
-- деревья, но дорога -- гладкая, чистая, и двигатель звучит плотно, как
при высоком числе оборотов в минуту: с ним все в порядке. Становится все
темнее и темнее.
Вспышка и "бу-буммм" грома: одно сразу за другим. Я вздрагиваю, голова
Криса прижата к моей спине. Несколько предупредительных капель дождя... при
такой скорости они -- как иголки. Вторая вспышка -- БАММ, и все вокруг --
ясно... а потом, в ясности следующей вспышки -- та ферма... та мельница...
о Господи, он был здесь!.. сбросить газ... это его дорога... забор и
деревья... а скорость падает до семидесяти, потом -- шестьдесят, пятьдесят
пять, и я держу ее.
-- Почему мы тормозим? -- кричит Крис.
-- Слишком быстро!
-- Нет!
Я киваю, что да.
Домик и водокачка промелькнули мимо, и теперь появляются небольшая
дренажная канава и перекресток с дорогой, уводящей к горизонту. Да...
думаю, правильно. Так оно и есть.
-- Они уже далеко! -- вопит Крис. -- Догоняй!
Я мотаю головой из стороны в сторону.
-- Почему? -- вопит он.
-- Опасно!
-- Они уехали!
-- Подождут.
-- Быстрее!
-- Нет. -- Я качаю головой. Просто смутное чувство. На мотоцикле таким
чувствам начинаешь доверять, и мы остаемся на пятидесяти пяти.
Начинается дождь, но впереди я замечаю огоньки города... Я знал, что
он здесь будет.
Когда мы подъезкаем, Джон и Сильвия уже ждут нас под первым деревом у
дороги.
-- Что с вами случилось?
-- Сбросили скорость.
-- Это мы поняли. Что-то не так?
-- Нет. Давайте выбираться из-под дождя.
Джон говорит, что на противоположной окраине есть мотель, но я
отвечаю, что есть мотель и получше, если повернуть направо по дороге,
обсаженной тополями, через несколько кварталов отсюда.
Мы сворачиваем к тополям и проезжаем несколько кварталов -- появляется
небольшой мотель. Внутри, в конторе, Джон озирается и произносит:
-- Это действительно хорошее место. Когда ты здесь был до этого?
-- Не помню, -- отвечаю я.
-- Откуда ты тогда про него знаешь?
-- Интуиция.
Он смотрит на Сильвию и качает головой.
Сильвия уже некоторое время наблюдает за мной. Она замечает, как
слегка дрожат мои руки, когда я расписываюсь в книге регистрации.
-- Ты ужасно бледный, -- говорит она. -- Это на тебя молния так
подействовала?
-- Нет.
-- Ты как привидение увидел.
Джон и Крис смотрят на меня, и я отворачиваюсь от них к двери. Дождь
по-прежнему как из ведра, но мы делаем рывок к своим комнатам. Все наши
вещи на мотоциклах укрыты, и мы пережидаем грозу -- потом заберем.
Дождь заканчивается, небо немножко светлеет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9