Понимаешь?
Она задумывается, а потом, на фоне темно-зеленых деревьев, улыбается.
Сильвия понимает особый язык, который не имеет ничего общего с тем, что
произносишь. Дочка.
-- Да, -- говорит она. -- Они прекрасны.
-- Понаблюдай за ними.
-- Ладно.
Появляется Джон и проверяет багаж на мотоцикле. Поправляет веревки,
потом открывает седельную сумку и начинает в ней копаться. Выкладывает
что-то на землю.
-- Если вам когда-нибудь понадобится веревка, не стесняйтесь, --
говорит он. -- Боже, да у меня ее, кажется, в пять раз больше, чем нужно.
-- Пока не надо, -- отвечаю я.
-- Спички? -- спрашивает он, продолжая копаться. -- Лосьон от загара,
расчески, шнурки... шнурки? Зачем нам шнурки от ботинок?
-- Давай не будем , -- говорит Сильвия. Они каменно смотрят друг на
друга и оба поворачиваются ко мне.
-- Шнурки могут сломаться в любой момент, -- торжественно произношу я.
Они улыбаются, но не друг другу.
Вскоре возвращается Крис, и нам время ехать. Пока он собирается и
влезает в седло, они выезжают, и Сильвия машет нам рукой. Мы снова на
шоссе, и я смотрю, как они впереди набирают дистанцию.
Шатокуа, пришедший мне в голову на это путешествие, вдохновила много
месяцев назад эта парочка, и, возможно, -- хоть я точно и не знаю, -- он
соотносится с некоторым подводным течением дисгармонии между ними.
Дисгармония наверняка довольно обычна при любом браке, но в их случае
она трагичнее. Мне, во всяком случае, так кажется.
Это не столкновение личностей; между ними тут нечто другое, за что ни
одного нельзя винить, но решить это никто из них не может. Не уверен и я,
есть ли решение для них и у меня -- так просто, мысли разные бродят...
Мысли эти начались с, казалось бы, незначительной разницы моего и
Джона мнений по совершенно не важному поводу: насколько следует заботиться
о своем мотоцикле. Для меня естественно и нормально пользоваться небольшими
наборами инструментов, читать инструкции, прилагающиеся к каждой машине,
настраивать и регулировать ее самому. Джон возражает. Он предлочитает,
чтобы об этом заботился компетентный механик, чтобы все делалось правильно.
Обе точки зрения совершенно нормальны, и это незначительное расхождение во
взглядах никогда бы не увеличилось, если бы мы не тратили столько времени в
совместных путешествиях и не сидели бы в придорожных забегаловках за пивом,
болтая о том, что приходит в голову. А в голову лезет обычно то, о чем
думаешь последние полчаса с тех пор, как в последний раз поговорили. Когда
думаешь о дороге, погоде, людях, старых временах или о том, что пишут в
газетах, разговор вполне естественно выстраивается приятным образом. Но
каждый раз, когда речь заходит о работе машины, всякая конструктивная
беседа прекращается. Разговор тормозится, наступает молчание и пауза в
общей непрерывности. Сидят, например, два старых друга, католик и
протестант, пьют пиво, и тут вдруг чего-то ради возникает тема контроля
рождаемости. Все вымерзают.
Когда такое случается, это напоминает зуб с выпавшей пломбой.
Невозможно оставить в покое. Его надо осторожно пробовать, разрабатывать
местность вокруг, пихать его языком, думать о нем -- и не потому, что это
доставляет удовольствие, а потому, что он лезет в голову, а вылезать никак
не хочет. И чем больше я щупаю и пихаю тему ухода за мотоциклом, тем больше
он раздражается, а это, разумеется, вдохновляет меня щупать и пихать еще
больше. Не чтобы подразнить его, а потому что это раздражение кажется
симптомом чего-то более глубокого, чего-то лежащего под поверхностью. Того,
что не очевидно немедленно.
Когда болтаешь о контроле рождаемости, разговор замораживает не сам
предмет спора: больше или меньше следует рожать детей. Он лишь на
поверхности. Внутри же -- конфликт веры: эмпирическое планирование общества
против авторитета Бога, как учит католическая церковь. Можешь доказывать
практичность рассчитанного отцовства, пока самого себя слушать не устанешь,
-- это ни к чему не приведет, поскольку твой антагонист не приемлет
допущения, что все общественно практичное хорошо само по себе. Хорошесть
для него имеет иные источники, которые он ценит так же -- если не выше, --
как и общественную пользу.
Так и с Джоном. Я мог проповедовать практическую ценность и
достоинства ухода за мотоциклом до хрипоты -- на нем не оставалось ни
вмятины. После первой же пары фраз на эту тему его глаза совершенно
стекленеют, и он меняет предмет беседы или просто смотрит в сторону. Он не
хочет об этом слышать.
Сильвия тут совершенно на его стороне. На самом же деле она еще
выразительней. "Это просто все... другое", -- говорит она, если у нее
задумчивое настроение. "Как мусор", -- отмахивается, если нет. Они не хотят
понимать. Хотят не слышать про это. И чем сильнее я пытаюсь понять, что
именно заставляет меня наслаждаться механической работой, а их -- ее
ненавидеть, тем более неуловимым оно становится. Конечная причина этой,
поначалу небольшой, разницы мнений, оказывается, залегает глубже, намного
глубже.
Их неспособность вычисляется моментально. Они оба более чем достаточно
сообразительны. Любой мог бы научиться отлаживать мотоцикл за полтора часа,
если бы приложил сюда ум и энергию, а сбереженными деньгами, энергией и
отсутствием всяких задержек им за эти усилия отплатилось бы стократно. И
они это знают. А может, и нет. Трудно сказать. Я никогда не задаю им таких
вопросов. Лучше просто смириться.
Но помню, как-то раз перед баром в Сэвидже, Миннесота, на просто
испепеляющей жаре я чуть было не сорвался. Мы просидели внутри где-то около
часа, а когда вышли, машины так раскалились, что на них едва можно было
сесть. Я уже завелся и готов ехать, а Джон еще давит на педаль ножного
стартера. Бензином воняет так, будто рядом нефтебаза -- я говорю ему об
этом, думая, что он и так поймет: его двигатель залит горючим.
-- Да, я тоже чувствую, -- отвечает он и продолжает качать. Все
качает, качает, качает и качает, я уже не зиаю, как еще ему сказать.
Наконец, сам заводится уже по-настоящему, по лицу катится пот, сил жать на
педаль больше нет, поэтому я предлагаю ему вытащить свечи и просушить их,
проветрить цилиндры, а мы пока сходим и возьмем еще по пиву.
О, Бог ты мой, нет! Он не хочет влазить во все это.
-- Во что -- "в это"?
-- Ну, доставать инструменты там и все такое... Чего ради ему не
заводиться? Совершенно новая машина, а я все делаю по инструкциям. Смотри
-- по самые свечи, как говорится.
-- По самые свечи?
-- Так в инструкции написано.
-- Так то когда холодно!
-- Но мы же там всего каких-то полчаса просидели, -- недоумевает он.
Ну, это меня совсем...
-- Сегодня жарко, Джон, -- говорю я. -- А им надо остывать дольше даже
в мороз.
Он чешет голову:
-- А почему тогда об этом в инструкции не пишут?
Он открывает заглушку, и мотоцикл заводится со второго качка.
-- Так вот в чем дело, наверное, -- радостно говорит он.
На следующий день мы проезжали мимо того же самого места, и история
повторилась. Но я был полон решимости не произносить ни слова, и когда моя
жена попросила сходить и помочь ему, я покачал головой. Я сказал ей, что
пока он действительно глубоко свою нужду не прочувствует, любую помощь он
будет просто отвергать. Поэтому мы отошли в сторону, сели в тенечке и стали
ждать.
Я заметил, что, качая педаль стартера, от был сверхвежлив с Сильвией,
что означало крайнюю степень гнева, а она взирала на все это с выражением
"О, боги!" на лице. Задай он один-единственный вопрос, я бы подскочил к
нему поставить диагноз через секунду же, но он этого не сделал. Прошло,
должно быть, минут пятнадцать, прежде чем он завелся.
Потом мы снова пили пиво у озера Миннетонка, и все за столом болтали,
а он молчал, и я видел, как внутри он весь скручен в узлы. Хотя столько
времени уже прошло. Может, чтобы развязаться, он, наконец, сказал:
-- Знаешь... когда он не заводится вот так, это просто... Я на самом
деле превращаюсь в такого монстра внутри. У меня просто паранойя начинается
из-за этого.
После этих слов он, кажется, расслабился и добавил:
-- У них ведь был только этот мотоцикл, понимаешь? Вот этот лимон. И
они не знали, что с ним делать: отослать обратно на завод, сдать в
металлолом или еще что-нибудь... А в последний момент они увидели, как
подошел я. С восемнадцатью сотнями в кармане. И они поняли, что проблем у
них больше нет.
Я этак вот нараспев повторил ему свой призыв к собственноручной
регулировке мотоцикла, и он очень старался слушать внимательно. Иногда он
действительно очень старается. Но потом опять все блокировалось, он отошел
к бару взять всем нам выпить, и тема закрылась.
Он не упрям, не ограничен, не ленив, не глуп. Легкого объяснения
просто не было. Поэтому все так и повисло в воздухе. Тайна, разгадывать
которую прекращаешь, поскольку нет смысла ходить вокруг да около, а потом
опять вокруг в поисках ответа, которого все равно нет.
Меня осенило: может, это я -- такой странный? Но мысль отпала сама
собой: большинство мототуристов знают, как регулировать свои машины.
Владельцы автомобилей обычно не трогают двигатель, но в каждом городе
абсолютно любых размеров есть гараж с дорогими подъемными устройствами,
специальными инструментами и диагностическим оборудованием, которых не
может себе позволить средний автомобилевладелец. А двигатель автомашины
гораздо сложнее и недоступнее двигателя мотоцикла, поэтому смысла здесь
больше. Для мотоцикла же Джона -- БМВ Р60, -- спорить готов, -- механика
отсюда до Солт-Лейк-Сити не найдется. Если его иглы или свечи полетят, ему
хана. Я знаю, что у него не найдется с собой набора запасных иголок. Ему не
ведомо, что такое иголки. Если мотоцикл подведет его на западе Южной Дакоты
или в Монтане, прямо не знаю, что он будет делать. Там его можно только
индейцам его продать. Чем он занимается сейчас, я знаю: старательно
избегает вообще об этом думать. БМВ известен тем, что в дороге не создает
хозяину никаких механических проблем, и именно на это Джон рассчитывает.
Сначала я думал, что таково их особое отношение к мотоциклам, но позже
обнаружил, что оно простирается и на другие вещи... Сидя как-то утром у них
на кухне и ожидая, пока они соберутся ехать, я заметил, что кухонный кран
течет, и вспомнил, что из него капало и в прошлый раз -- фактически, он
капал, сколько я могу себе припомнить. Я что-то сказал им по этому поводу,
а Джон ответил, что пытался заменить его новым смесителем, но тот не
работал. Вот и все, что он сказал. Подразумевалось, что вопрос исчерпан.
Если пытаешься починить кран, и починка не удается, значит тебе просто
суждено жить с капающим краном.
Тут я вынужден был задать себе вопрос: а не действует ли им на нервы
это кап-кап-кап -- неделю за неделей, год за годом? Но никакого
раздражения, никакой озабоченности этим с их стороны я не заметил, поэтому
заключил, что их просто не беспокоят вещи вроде капающих кранов. Есть такие
люди.
Почему именно я изменил это заключение, не помню... но как-то
интуитивно я понял; возможно, по легкой перемене в настроении Сильвии как
раз в тот момент, когда кран капал особенно громко, а она что-то говорила.
У нее очень тихий голос. И вот однажды, когда она пыталась перекричать
падавшие капли, а дети вбежали и перебили ее, она вышла из себя. Ее злость
на детей не была бы, наверное, такой сильной, если бы кран не капал. Ее
взорвало капанье, объединенное с громкими детьми. Но что меня особенно
поразило -- она не возлагала вины на кран, она намеренно не возлагала вины
на кран. Нет, она не игнорировала кран вовсе! Она подавляла ярость на него,
а этот распроклятый капавший кран почти что убивал ее! Но она почему-то не
могла признать важность этого крана.
Зачем подавлять ярость на капающий кран? -- удивлялся я.
Потом же это наложилось на уход за мотоциклом, и у меня над головой
вспыхнула одна из таких маленьких электролампочек; я подумал: А-а-а-а-а!
Дело не в уходе за мотоциклом, не в кране. Они не приемлют всю
технологию вообще. Потом же все это начало совпадать, и я уже понимал, в
чем дело. Раздражение Сильвии, когда один приятель сказал, что считает
компьютерное программирование "творчеством". На всех рисунках, картинах и
фотографиях у них нет ни единого технологического предмета. Конечно, к чему
ей злиться на этот кран, подумал я. Всегда подавляешь единичные вспышки
ярости на то, что ненавидишь глубоко и постоянно. Конечно, Джон устраняется
всякий раз, когда речь заходит о ремонте мотоцикла, даже если очевидно, что
он от этого страдает. Это технология. Конечно же, естественно, очевидно.
Так просто, когда это видишь. Сбежать от технологии в деревню, на свежий
воздух, на солнышко -- вот первейшая причина того, что они взобрались на
мотоцикл. И когда я заставляю их о ней вспомнить как раз в тот момент и в
том месте, когда и где они считают, что наконец от нее избавились, оба
мгновенно замораживаются напрочь. Вот почему разговор прерывается и
останавливается, когда возникает эта тема.
И другое сюда подходит. Они лишь изредка -- да и то самым возможным
минимумом вымученных слов -- говорят об "этом" или про "все это", как,
например, во фразе: "От этого просто никуда не деться". И если я спрашиваю:
"От чего -- этого?" -- ответ может быть "От всего этого вместе", или "От
всего организованного", или даже "От системы". Сильвия однажды сказала, как
бы обороняясь: "Ну, ты-то знаешь, как справиться с этим", -- что заставило
меня в тот момент так возгордиться, что я просто не решился спросить, что
"это" означает, а посему оставался несколько озадачен. Я сначала думал,
дело в чем-то более таинственном, нежели просто в технологии. Но теперь
вижу, что это в основном (если не полностью) и было просто технологией.
Однако, даже так говорить не совсем правильно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9