Каникулы, проведенные в Бельгии, в небольшом городке Ставло, один из самых ярких периодов в жизни Аполлинера. Он и его брат Альбер жили сначала под опекой дяди Вейля, потом одни. Неоднократно навещали они мать в Спа и Остенде, она же никогда к ним не рвалась, сохраняя для окружающих свое материнское инкогнито. Инкогнито очень пригодится по возвращения мальчиков в Париж, где будет возбуждено судебное дело против мадам Костровицкой, назвавшейся Ольгой Карповой (любопытно, что она взяла имя русского, которому царское правительство передало конфискованное у Костровицких родовое имение Оряны), из-за неоплаченного счета за проживание ее несовершеннолетних сыновей, Вильгельма и Альбера, в пансионате в Ставло.
Дело это не лишено пикантности. Оба мальчика считались в Париже кузенами мадам Карповой, что объясняется, очевидно, вопросами приличия (присутствие мсье Вейля!) и опасением перед бельгийскими кредиторами.
Дело кончится ничем, но весь этот досадный инцидент свидетельствует о постоянных финансовых затруднениях мадам Костровицкой и отсутствии у нее щепетильности там, где речь идет о повседневных житейских обязанностях.
В Ставло Вильгельм, уже юноша, ему девятнадцать, он пытается ухаживать за девушками и особым вниманием окружает красивую дочку тамошнего ресторатора, Мирейр, самую красивую девушку в городе. Ученические стихотворные начинания (он уже напечатал одно стихотворение в Ницце) становятся здесь настоящей поэзией, создается целый цикл весьма недурных стихов, посвященных Мирейр, насыщенных тонким чувством и тем великолепным ощущением атмосферы города, которое будет характерно для будущего Аполлинера. Мирейр явно льстят ухаживания молодого иностранца, который слывет в Ставло, русским графом, старательно хранит его стихи, и сохранит, перевязанные розовой ленточкой, на всю жизнь, конец которой романтично и трогательно совпадет со смертью поэта.
Ставло — это первое столкновение Вильгельма Костровицкого с северянами. Острый, так хорошо знакомый ему по Ницце запах чеснока и оливкового масла уступает место едкому дыму, тянущемуся по рано отмеченным осенью окрестностям, темноволосые огневые девушки юга уплывают вдаль на барках памяти, на танцевальных вечерах в Ставло ему протягивают руки светлые, крупные девицы, одни розовые, пухлые и хихикающие фламандки, другие — гибкие и меланхолические, с голубым затуманенным взглядом. Он танцует с ними, шутит и считается одним из самых элегантных юношей в городе. По вечерам пьет со взрослыми мужчинами в трактире пиво и закусывает хрустящим картофелем, у которого здесь совсем иной вкус, чем на узких уличках старой Ниццы. По грубым шуткам, непритязательным анекдотам учится он новому стилю наслаждения жизнью у преклонного возраста Тилей Уленшпигелей, выросших па тяжелых мучных блюдах среди холодных ветров, дующих с северного моря.
Проходит лето, пребывание юношей в Ставло затягивается до поздней осени. Владелец пансионата терпеливо ждет платы за кушанья, которых не жалеет для модных людей с великолепным аппетитом, даже не подозрений, что с ним никогда не расплатятся. Однажды Вильгельм, от матери письмо с наказом уложить самые ценные вещи и, не предупредив хозяина, ускользнуть с братом из Ставло. Задание ответственное и рискованное. Что скажет почтенный владелец пансионата, мсье Констап, если поймает их с чемоданами в коридоре, когда они будут красться к дверям, еще до того как рассвет заглянет в окна? С каким видом придется возвращаться от станции, где их знают все и где с недоверием отнесутся к этому неожиданному решению уехать одним, без взрослых? При мысли об этом у юнцов мурашки пробегают по спине. План, однако, удался превосходно. Братья покидают дом незамеченными, после чего, волоча тяжелый багаж, бредут до следующей станции, откуда без больших затруднений пересекают на поезде бельгийско-французскую границу. Но почтенный мсье Констан, уязвленный подобным неджентльменским отношением, начинает разыскивать молодых беглецов, привлекает опекунов к суду и выигрывает дело, хотя денег так и не получает.
Бельгийский поэт Робер Гоффен, собравший много материала о бельгийском периоде и периоде, связанном с Анни, в биографии Аполлинера, попытался завязать переписку с бывшими владельцами пансионата, где летом 1899 года жили братья Костровицкие. Владельца, которому было направлено письмо, уже не было в живых, ответил его сын Жан Констан, который, как видно по тону письма, унаследовал от отца все еще не утоленный семейный гнев и возмущение обманщиками, которые не только лишили старого Констана причитающихся ему денег, но еще и сделали посмешищем в глазах жителей городка.
Нет справедливости на этом свете! Сразу же после второй мировой войны бельгийские почитатели поэта повесили в память о пребывании Аполлинера в Ставло доску с надписью: «На рассвете 5 октября 1899 год поэт Гийом Аполлинер покинул этот дом, где прожил часть своей молодости». Как видим, некоторые компрометирующие детали затушеваны, а почтения вполне достаточно. Можно представить, что скорбящий сын Констана не был доволен этими почестями и не раз, хлебнув пива, грозил палкой мемориальной доске, которую укрепили тут, ничуть не думая о пострадавшем, а лишь почитая обидчика, должника и беглеца. Так вот, этот мсье Констан-младший, впрочем уже не очень молодой, в ответ на письмо Робера Гоффена разразился следующей эпистолой:
«С прискорбием уведомляю Вас, что единственная информация, которую я могу представить о почтенном мсье Аполлинере, ограничивается фактом, что эта бесчестная личность после трех месяцев Пребывания у моих родителей улетучилась однажды ночью на английский манер, не расплатившись, что заставило мою бедную проливать горькие слезы. Вы только представьте: по меньшей мере сто франков в 1899 году!
Вот Вам облик этого господина, о котором Вы собираете сведения, самый обычный мошенник, и ничего больше! Тогда как имеется столько порядочных, честных бельгийцев, которыми никто не изволит интересоваться. Что касается адреса моей сестры, то я не вижу оснований давать его, а пересылаю ей Ваше письмо.
Ж. Констан»
Трудно отказать в правоте добропорядочному бельгийцу, случай был довольно неприятный. Молодой поэт взял это происшествие за основу литературного произведения, для юношеской штучки под названием которая, как говорится, никогда не увидела огней рампы.
Приехав из Ставло в Париж, братья Костровицкие поселились с матерью в небольшой квартире на улице Амстердам, живя скромно, даже иногда чересчур скромно. Это был, пожалуй, самый тяжелый период в жизни Аполлинера. Беззаботное детство, школьные успехи, отличия и похвалы сменились надоедными домашними заботами; денег все время не хватало, Альбер еще не кончил школу, надо было думать о заработке, а найти его иностранцу без всякой профессии было нелегко. Альбер какое-то время продает театральные билеты в частном агентстве, Вильгельм занимается тем, что подвернется: пишет фельетоны для какого-то посредственного журналиста, который печатает их под своим именем, подсовывает какому-то директору театра, просиживает целые дни и библиотеках, начинает роман, влюбляется в семнадцатилетнюю сестру своего товарища.
Линду Молима да Сильна. Разумеется, мадемуазель получает от молодого поэта соответствующие выражения чувств в виде многочисленных стихов, которые ныне можно увидеть в полном собрании сочинений Аполлинера. Шепелявая Линда, Линда, так называет ее в одном из произведений, видимо считая этот недостаток речи особой прелестью данной девицы. Это, пожалуй, наиболее литературное, выдуманное чувство в его жизни. Да и кто из юнцов не влюблялся в сестру своего приятеля! Молодой Вильгельм явно томится, пытается заполнить свою парижскую жизнь, подчинить ее себе и согреть более теплыми чувствами.
В Молина да Сильва он нашел приятеля, в доме его родителей, так же как в доме Никосии, нашел второй родной дом, более родной, чем собственный, с милым отцом, очаровательной матерью и двумя ровесниками. Его восхищают ужины за общим столом и вечерние беседы, в которых он принимает живое участие, посвященный во все семейные тайны. Юмор, ум и вежливость делают его желанным и почти ежедневным гостем. Литературные дарования его находят здесь признание, мсье Молина просит Гийома написать предисловие к его руководству: «Как быть элегантным и владеть хорошими манерами», которое он готовит для своих воспитанников, и молодой Костровицкий справляется с этим заданием на редкость хорошо.
Линде надо было быть исключительно уродливой и непривлекательной девицей, чтобы ею в этих условиях не увлекся юнец — молодой, впечатлительный и влюбчивый, как раз никем не занятый и ищущий тем для стихов. А Линда хороша собой, даже очень хороша, если поэтические восторги Вильгельма не слишком преувеличены. В стихах, посвященных ей, можно найти подробности, позволяющие набросать примерный портрет этой девушки: бледная, черноволосая, несколько грустная, во всяком случае редко улыбающаяся, стройная, слегка сутулящаяся, из-за чего ее внешность имеет болезненную и одухотворенную привлекательность. Так что лишь в стихах о Линде найдет место столько раз повторенное слово душа, которое созревающий и становящийся все более современным поэт вскоре оставит, притом навсегда, в литературных запасниках. Варьируя тему «Линды», Вильгельм Костровицкий пробует самые различные поэтические формы, начиная от анаграммы, которая еще не раз появится в его поэтических шутках, и кончая искусным рондо; даже в выборе тем он следует канонам старых мастеров, имеются там и угрозы отвергнутого влюбленного, о котором она когда-нибудь пожалеет, да будет уже поздно, и злая дева, и горацианско-ронсаровское предвидение старости,, которая лишит красоты прекрасную ныне деву, и рассказец в стихах для увеселения избранницы, и мелодраматическое уверение, что во время ее отсутствия он «как собака придет скулить к ее дверям». Письма, посылаемые Линде во время летнего отдыха, выдержаны в духе шутливой галантности и почтительной чувствительности, эти попытки завоевать расположение мадемуазель Молина следует расценивать как литературную вату, заполняющую пустоту строф в ожидании более искренних рифм.
Дружба с семейством Молина да Сильва вносит что-то новое в жизнь поэта. Культурная семья, которая может гордиться почетным происхождением от старинного рода испанских евреев, осевших во Франции в период инквизиции, пробудила в Аполлинере уже никогда потом не остывающий интерес к экзотическому еврейскому фольклору, который не раз будет будоражить его воображение, возвращаясь в качестве фона, главной темы либо одного из элементов его стихов и прозы: в «Иере-сиархе и К0», в рейнских стихах и в повести «Убийство поэта». Гетто Праги и немецких городов то и дело всплывают на поверхность памяти, во время каждого пребывания в Амстердаме он будет заглядывать в живописные еврейские кварталы, в Париже к числу традиционных прогулок с Сандраром будет принадлежать посещение улицы Розье, а отрывок из «Зоны», в котором он скорбит над бедными старыми еврейками в париках и эмигрантами, отправляющимися в широкий мир с красной периной, один из самых волнующих в его творчестве.
Пребывание на берегах Рейна возвращает молодому поэту материальную беззаботность, вводя его в пленительный мир достатка, элегантных манер и даже некоторой роскоши. Новый пейзаж, новые люди, много свободного времени и путешествий, благодаря которым он довольно основательно знакомится с Германией и Прагой, создают великолепные условия для развития таланта. Встреча с Лини Плейден является поворотным пунктом и его жизни и поэзии. Любовь, страдание, грусть, которые все в новых и новых вариантах будут звучать в поэзии Аполлинера, впервые достигнут здесь мужской зрелости, зазвучат голосом глубоким, как колокол среди взгорий.
Мысль об Алии не оставляет Аполлинера и по возвращении из Лондона. Ее красота царит над ним неустанно, раздирающая тоска овладевает им, как только он остается один, грызет его, издевается, насмехается над его бессилием.
Так проходит зима. А когда в мае поэт снова садится на корабль, отплывающий к белым скалам Дувра, решение уже окрепло: он похитит Анни. Если родители против него, то она даст себя уговорить, не сумеет противостоять его воле. Но Анни обезопасила себя. Она не только не соглашается на похищение, но и выдвигает свой контрпроект, романтический, поражающий, отчаянный для такой холодной, придерживающейся приличий девушки: она уезжает в Америку, Воистину, говоря библейским языком, велик был ее страх отдаться в руки Гийома, если она решила пересечь грозный океан, лишь бы бежать его просьб, молений и бурной, пугающей ее любви. Когда Анни, подгоняемая известием о приезде Аполлинера, является в посредническое бюро, там как раз имеется место гувернантки в богатом американском доме. Она соглашается, дело уже решено. Гийом первоначально этому не верит, смеется над ее детской затеей, но в голосе его уже смятение, он чувствует, что решение Анни серьезно, что его уже не удастся переменить. Он предполагает дать решающий бой, снова уводит Анни в Гайд-парк, хочет поговорить с нею на лоне природы, которая уже однажды, на берегах Рейна, содействовала его намерениям. Он рассказывает возлюбленной о своих литературных успехах, читает новые рейнские стихи, рожденные чувством к ней, навеянные ее присутствием, а потом воспоминаниями и разлукой с нею. Необычный тон его голоса трогает Анни, он звучит, как жалоба, как вопль о помощи, как мольба. Она не пытается даже понять смысла этих стихов, отдельные слова, уловленные ею на слух, настраивают ее лирически и обезоруживают... Май, Рейн, колокола, лодки, девушки, стоящие на берегу, и наша любовь тоже со смертью смешалась, спокойной ночи, друзья, я уже слышу плеск весел— мое сердце так страдает, будет лучше, если умру... Анни внимательно вглядывается в лицо Гийома.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39