Утро понедельника — самое напряженное время, так как Сяо Чжуана надо отводить в ясли. Зато все другие дни недели дома оставался только Сяо Цян, и они могли встать в шесть двадцать. Хотя бы полчасика лишних поспать, и то хорошо.
Когда У Годун снова попал в больницу, Чэнь Юнмин, понимая, как Юйин трудно одной с двумя детьми, попросил отдел кадров связаться с управлением бытового обслуживания, и ее очень скоро перевели в другую парикмахерскую, ближе к дому. Теперь ей не приходилось ездить на автобусе, можно было пешком дойти за двадцать минут. К тому же и на билетах экономия — три с половиной юаня в месяц. И для Сяо Чжуана нашлось место в яслях поближе.
Лю Юйин — человек бесхитростный. «Спасибо, товарищ директор!» Вот все, что смогла сказать.
— Вы еще и благодарите меня? — сказал Чэнь Юнмин.— Уж больно вы учтивы, а ведь имеете право даже обидеться. Ведь только после того, как ваш муж опять оказался в больнице, я взялся за дело по-настоящему. Да и то всего лишь слово замолвил, а все хлопоты легли на отдел кадров.
Если бы мужа не мучила болезнь печени, Лю Юйин могла бы назвать свою жизнь прекрасной. Ей порою даже казалось, что теперь, когда У Годуна нет рядом, ей стало проще управляться с делами. Примерно такое же чувство у нее возникало в начальной школе во время ее любимых занятий — самоподготовки. Без присмотра учителя ее разум словно просыпался: и деление, и сложение — все ей становилось ясно с ходу, а когда она повторяла выученное наизусть, не сбивалась, не спотыкалась на каждой строчке, испытывая терпение слушавших. Нет, ее речь была красива и текла бойко, как ручеек, что пробился весной из-под корки льда...
Газовый баллон ей помогли сменить Ян Сяодун и У Бинь, принесшие в воскресенье зарплату мужа. И здоровый же парень этот Ян Сяодун! Один дотащил баллон до пятого этажа, даже передохнуть не останавливался ни разу. Они же купили муку и рис. Ян Сяодун предложил:
— Если надо что — вы скажите только. А то мы — люди темные, сами можем и не дотумкать. Короче, не стесняйтесь. Видали? — Он ткнул У Биня в грудь кулаком. Хотя был уже октябрь, на У Бине была лишь нейлоновая рубашка, под которой бугрились, как клецки, тугие мышцы.— Есть на ком воду возить!
— А полегче нельзя? — произнес У Бинь.— Это все- таки грудь, а не слесарный станок.
Лю Юйин вспомнила, как муж часто повторял: «Эти занозы из нашего цеха — ничего толком сделать не в состоянии, только хиханьки им да хаханьки». Что плохого он видел в этих живых ребятах?
Даже Ян Сяодун поражался энергии У Биня. Тот показывал детям фокусы, делал стойку на голове (причем чуть не разбил ногой лампочку), затем ухватил Сяо Чжуана под мышки и, подняв его, как мешок, закружил посреди комнаты. Бригадир заметил, что хозяйка ни жива ни мертва от страха за мальчика, но она по своей деликатности постеснялась вмешаться и лишь, разговаривая с Ян Сяоду- ном, беспокойно поглядывала на У Биня.
Разумеется, дети хохотали как ненормальные, им еще никогда не случалось так веселиться.
Когда У Годун был дома, никто не мог от души смеяться, громко разговаривать и вообще вести себя свободно. При нем дети играли как мышки, то и дело поглядывая на отца. Если он был хмур, дети сразу все понимали правильно и по
раньше лезли под одеяло. Лю Юйин уже столько лет прожила с У Годуном, но порою и она чувствовала себя скованной. А однажды, еще до свадьбы, был случай, когда в парке Бэйхай на скамейке он вдруг вытащил устав партии и гонял ее по нему два часа. Если б кто-то из нынешних молодых увидел такое, глаза вылезли бы на лоб. А тогда это считалось нормальным. Встретятся двое — сначала расскажут друг другу, каковы их последние успехи в учебе, достижения в идеологии, политике, от каких они избавились недостатков, и лишь затем гуляют, на лодочках катаются, любуются золотыми рыбками. Не то что современная молодежь: идут, прижавшись друг к другу, и, не обращая внимания на прохожих, целуются прямо на улице...
У Годун не курил, не пил. Деньги ей приносил исправно, себе ни монетки не оставлял. Да и вообще... В других семействах бывает, что поел отец, закурил сигарету — и на боковую. А жена и крутись, и вертись, умотается так, что падает, шевельнуться нет мочушки. Или, скажем, еще: иных мужей не касается, есть деньги в доме или нет, подавай им к обеду курочку и две рюмки водки. Пьют, едят себе да причмокивают, а жена с детьми в уголке соленую репу и черствый хлеб жуют да на хозяина поглядывают. Нет, Годун таким не был. Лю Юйин им довольна. Много ль нынче таких мужиков, как он? Только отчего с ним так тяжело вместе? К примеру, несешь ему чашку горячей похлебки. Ну, нормально несешь вроде. А он? «Смотри под ноги, под ноги, не наткнись на стул... Неси ровно, ровней неси, не пролей...» До того донудит, что она и вправду споткнется, уронит чашку или расплещет похлебку... в общем, что-нибудь да случится.
Лю Юйин, засучив рукава, приготовилась замешивать тесто, чтобы угостить У Биня и Ян Сяодуна пельменями. Те вдруг начали со смешками отнекиваться.
— Да, нам У Годун говорил, что ваши пельмени — во! — Бригадир выставил большой палец.— Но у нас сейчас дело срочное, опоздать боимся.
— Погодите, погодите,— сказала Лю Юйин.— За полчаса поедите, успеется ваше дело.
У Бинь с полной серьезностью, будто и впрямь у них было что-то важное, проговорил:
— Нет, наше дело никак отложить нельзя.
Лю Юйин наконец поверила:
— Что за дело-то?
Ян Сяодун наклонился и с таинственным видом шепнул ей на ухо:
— Надо помочь ему подыскать невесту!
И они тотчас убежали.
Лишь позднее Лю Юйин догадалась, что у них не было никакого дела; они просто не хотели вводить ее в расход.
Когда парни ушли, она долго ломала голову, но так и не поняла, почему муж не выносит их. Золотые ребята! У Годун не прав или все же они с изъяном? У нее зародилось сомнение в словах мужа. Она так прикидывала и этак и вдруг словно распутала моток спутанных ниток: ей стало ясно, что Годун в чем-то несправедлив. Эта мысль ужаснула ее, ей казалось, что, думая так, она предает мужа, ведь что там ни говори, а он болен, как же она смеет сейчас выискивать у него слабые стороны?
Лю Юйин, с трудом неся большой узел, шла впереди сына. Начались холода, надо было отнести в ясли матрасик и одеяльце. Она бросила взгляд на часы. Если не прибавить шагу, опоздают. Не оборачиваясь, крикнула сынишке:
— Сяо Чжуан! Быстрей!
Не услышав его шажков, оглянулась. Малыш, задрав кверху попку, завязывал шнурок на ботинке.
— Поживее! Не упади!
За спиной послышался топоток. Она глянула. О господи, так и не завязал шнурок. Наступит и свалится.
— Нет, давай-ка завязывай!
Сяо Чжуан — послушный ребенок. Нагнулся и пыхтит. Тык-пык ручками — ну никак! Лю Юйин вздохнула. Пришлось вернуться и, положив груз на землю, завязать малышу шнурок. Ей хотелось его отругать. Но за что же? Он еще так мал, рано утром, не дав ему доспать, вырвали крохотного из постели, а он и не плакал, не бунтовал. Чего еще требовать от ребенка?
В этот момент к ним подъехал на велосипеде Мо Чжэн. Затормозив, опустил на землю длинные ноги.
— Тетушка Лю! Давайте мне узел, я его свезу в ясли. А вы с сынишкой автобусом поезжайте.
Лю Юйин слегка удивилась, но в то же время встревожилась. Когда У Годун был дома, Мо Чжэн редко к ним приходил. Она чувствовала, что муж держится как-то настороже с ним, точно они в своем бедном доме прячут десяток золотых кирпичей и У Годун боится, что Мо Чжэн украдет их. Как говаривал муж, Мо Чжэн — это «камень из выгребной ямы: и вонючий, и скользкий». А Е Чжицю? У Годун и ее считал странной: «Старая дева воришку усыновила. Это что еще за причуды?!»
А теперь, поглядите-ка, этот «вонючий и скользкий» о ней заботится!
— На работу б не опоздать вам,— сказала Лю Юйин.
— Ничего, поднажму и успею.
— Берегитесь машин.
— Ладно!
Мо Чжэн привязал узел к багажнику, нажал на педали и скрылся из виду.
У Годун, громко вскрикнув, проснулся. Его крик разбудил и других больных, отдыхавших после обеда.
С разных коек послышались голоса:
— Эй, Годун! Что случилось, а? Что с тобой?
— Ничего, ничего,— объяснил начальник цеха виноватым голосом.— Страшный сон приснился.
Бормоча «ох, как же перепугал», все улеглись и опять заснули. Только парень с соседней койки, снедаемый любопытством, решил все-таки дознаться, в чем дело:
— Мастер У! А что вам приснилось?
Что приснилось! Больно надо рассказывать всякому! Этот парень, работавший в мастерской по ремонту зонтиков, вместо того, чтоб думать о своей работе, день за днем кропал какой-то опус. Он, наверное, все деньги свои расходовал на бумагу, и то небось не хватало. За пачкой пачку исписывал. За один только месяц при У Годуне его сочинение раздулось до толщины кирпича. День-деньской он лежал с тетрадкой в руке, и, стоило кому-нибудь рассказать что-то смешное или необычное, он — сейчас же
в тетрадочку; а больше всего любил, когда кто-то жаловался или возмущался.
Улучив момент, когда «писатель» ушел в туалет, У Годун достал у него из тумбочки пару книжек. Так-так... «Об искусстве». Плеханов какой-то... А, вспомнил! О Плеханове им рассказывали в партшколе. Он с Лениным вроде боролся, был ревизионистом... На кой черт читать его книги? Что за мировоззрение у этого недоросля?
Другая книга — «Искусство ваяния»... Мужики, бабы голые... У Годун залился краской. Он торопливо захлопнул книгу и воровато оглядел всех больных в палате. К счастью, каждый был занят своим делом, на него никто не смотрел. Видно, этот малый — такой же прохиндей, как Ян Сяодун. И на работе с ним так же маются. У Годун стянул с вешалки полотенце, вытер щеки и лоб, покрывшиеся испариной, и отвернулся к стенке. Не желает он встречаться с чуть насмешливым и вечно оценивающим взглядом этого зонтоправа. Неприятный он человек. Такой может и сглазить.
Пот прошел, но на грудь как будто легла тяжелая гиря. Ну и сон же был, право. Совершенно нелепый.
Сначала приснилось, будто Ян Сяодун со своими дружками, стоя на самом верху мостового крана, мочатся и гадят оттуда вниз. Затем цех превратился в большой каток, а янсяодуновцы все на коньках. Поработают у станка — покатаются. А станки, заготовки, детали — все какое-то ненормальное. Особенно готовые детали. Только их выточат, как они прыг со станка, словно у них есть ноги, и бегут к ящику. Будто ягнята, которые, едва родившись, могут уже ходить. И вообще, все в цехе двигается и прыгает. У него, У Годуна, аж в глазах зарябило и голова закружилась. Затем кто-то включил громкоговоритель, и послышался голос:
— А сейчас предлагаем вам выступление товарища Гэ Синьфа! Звукоподражание!
И тотчас залаял пес:
— Гав-гав-гав!.. Гав-гав-гав!
А затем заорала кошка:
— Ми-а-а-у!
Потом кошка и пес сцепились между собою:
— Гав-гав!.. Мяу-мяу!..
У Годун словно видел перед собою пса с прижатыми к голове ушами, оскаленными зубами и кошку с вздыбленной шерстью, схватившихся так, что трудно понять, где кто...
Он крикнул что было сил:
— Прекратите! Сейчас же остановите цех!
Но никто не услышал и не послушался. Больше того, все стали дразнить его, строить рожи, высовывать языки.
Люй Чжиминь, оттолкнувшись коньком, подкатил к нему:
— Вы в этом ничего не смыслите! Учитесь у нас!
У Г оду ну пришлось самому побежать к рубильнику, но, сколько ни искал, рубильника не нашел.
У Бинь погрозил ему пальцем.
— А рубильником мы заведуем! Это новая технология, вам надо бы подучиться сперва пару дней!
Начальник цеха в ярости затопал ногами, поскользнулся и грохнулся вверх тормашками. Заорал:
— Я вам покажу!
И... проснулся.
Вот такой был сон. Разве станешь его кому-нибудь рассказывать?
У Годун тяжело вздохнул. Его взгляд упал на маленький белый стул у окна, где сидел этим утром Ян Сяодун, пришедший его проведать. Ян Сяодун теперь стал начальником цеха. Быстро в гору, однако, двинулся. А какой из него начальник? И сидеть-то не может по-человечески. Раскорячил ноги, уселся, как на бревно, передние ножки стула задрал, а спинкой к стене привалился. Стул все скрип да скрип. У Годун даже разговаривать не мог спокойно:
— Сяодун, ты бы сел нормально. Сломаешь же.
Как ни странно, тот сразу послушался. Ни слова не говоря, повернул стул спинкой вперед и снова сел верхом. О господи, это же стул, а не осел! А еще, видите ли, начальник цеха! Он — начальник, а кто будет отвечать за идеологическое воспитание? Говорят, Чэнь Юнмин сказал: «Пусть Ян Сяодун пока и займется».
Не член партии! Он станет других воспитывать, а его самого кто?!
— Ну, что нового на заводе?
У Годун, находясь в больнице, думал больше всего не о детях или жене. Что о доме-то беспокоиться? Это — женское дело. Тем более что его Лю Юйин — и мать, и жена прекрасная. Дети сыты, одеты, здоровы, чего еще надо?
Нет, он больше всего тревожился за свой цех. Там ведь у каждого рабочего свой характер, а для любого дела нужен глаз да глаз.
— На Первое октября 1 устроили танцы.
Новоявленный начальник цеха как нарочно выбрал, чем
побольней задеть его.
— Танцы?! — У Годун тотчас оторвал голову от подушки.— Кто организовал?
— Комитет комсомола.— Ян Сяодун поскреб подбородок пальцем, кося глазами на У Годуна. А в глазах его ясно читалось: «Чему ты, собственно, удивляешься?»
— И партком разрешил? — Против этого восставало все нутро У Годуна.
— Еще бы! Сам директор предложил.— Ян Сяодун так легко отражал все его наскоки, будто держал в руке волшебный меч. Ну дела! Мало им безобразий. Лягушачьи очки, брюки-дудочки, магнитофоны, а теперь еще танцульки! Совсем замечательно! Ох, чем дальше, тем больше беспорядка. У Годуну не верилось, что на всем заводе не отыскалось ни единого здравомыслящего человека, способного возмутиться.
— А как массы прореагировали?
— Что массы? Им весело было очень, директор сам танцевал... Инженеры и техники — вот танцуют! Не то что мы, прыгаем да трясемся. Все, конечно, было культурно, как полагается... А директор с женой — ну давали! Так плясали фокстрот — по всему залу скакали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48