— У меня сил на них не хватит. Их зоотехник развел. Мужская сила — она мужская сила и есть. Потом Мартин взяла машину и пошла доить, а Тыниссаар в проходе осталась, ругалась, грозила по-всякому.
— В заявлении Майре Мартин стоит черным по белому: «Потом тов. X. Тыниссаар стала угрожать, что мне голову проломит навозной лопатой и вообще сотрет с лица земли как антиобщественный элемент». Так это было?
— Эту гадину убить мало! Воздух чище будет. Так я сказала! — злобно крикнула Хельге Тыниссаар.— Мужиков чужих завлекает. Спаивает их! Бордель на дому устроила! Разобраться надо! Есть еще на земле справедливость или нет?
— Ийви Сярак, этим все и кончилось?
Немного поколебавшись, бригадир нехотя призналась:
— Нет.
— Может, расскажете, что еще было?
— Скотник пришел навоз убирать, с лопатой.
— Кто именно?
Калью Тыниссаар Хельге ему что-то сказала. Что — я по слышала. А он ее лопатой.
Ударил? Сколько раз?
— Два раза — это точно. Может, и три, я не видела. А что ударил он, по халату было видать, как печати поставил. Халат па ней свежий был, только надела.
— Хельге Тыниссаар, из-за чего возник конфликт? Что мы мужу сказали?
— Это дело личное! — отрубила доярка.
Драка произошла в общественном месте, так что дело по далеко не личное,— пояснил строитель.
Я не желаю об этом говорить!
Это важно для установления истины,— продолжал агроном.
Что же, для установления истины переворошить | « и? обратилась Хельге Тыниссаар к суду.— Всю личную ЖИЗНЬ?
Не всю. Но истина неизбежно причинит кому-то боль, уж ничего о поделаешь. Мы собрались тут не для того, чтобы кому то больно сделать, а чтобы дело поправить,— пояснил Йоханнес.— И если вы желаете все предать забвению и помириться, тем лучше.
Он подумал немного, полистал бумаги.
— Я поочередно буду спрашивать, кто согласен помириться и забрать назад свое заявление. Примирение в таком случае должно быть чистосердечное, примириться должны все, иначе пользы никакой не будет. Итак, по алфавиту. Блау Туули!
В третьем ряду поднялась большеглазая застенчивая девушка и, зардевшись, оглянулась кругом, ища поддержки.
— Согласны мириться?
— Нет...
— Возьмете назад заявление?
— Если другие не возьмут...
— А вы возьмете?
Девушка оглянулась на сидевшую рядом Сильви Хариметс, сухощавую длиннолицую женщину.
— Нет...
— Ваше решение твердое?
— Как камень! — неожиданно для самой себя выпалила девушка.
— Сильви Хариметс, вы согласны мириться?
— Нет. Если Тыниссаары останутся в коровнике, никакого мира не будет. И нечего тут торговаться.
— Заявление возьмете назад?
— Нет,— поджав губы, ответила доярка.
— Вам-то хорошо, рядом живете, камнем добросишь.
— Верно, живу недалеко. Но я лучше на пенсию уйду, чем в таких условиях работать. Возраст пенсионный, даже с хвостиком. Не позволю я, чтобы меня там били да облаивали!
— Это ваше последнее слово?
— Да.
— А если состав доярок изменится, тоже уйдете на пенсию?
— Тогда еще подумаю.
— Спасибо. Садитесь. Ийви Сярак, а вы как?
— С таким положением примириться не могу.
— Заявление об уходе заберете назад?
— Если положение не изменится, не заберу.
— Вы хорошо подумали?
— Очень хорошо. Я и ходить-то туда уже боюсь.
— Зоотехник защитит,— высказался строитель.
— Да где там их защитишь? — ответил великан из первого ряда.— Работать-то тоже надо, не могу же я все время над
ними стоять. Если дальше так пойдет, хоть курсы по каратэ открывай.
— Вы согласны помириться?
— Нет, не согласен. Но заявление об уходе я не подавал.
— Майре Мартин! — продолжал Йоханнес.
— Я ни с кем не ссорилась, мне и мириться не надо,— спокойно ответила чернявая доярка.— От добра добра не ищут. Я остаюсь!
— Не загадывай, еще не вечер! — злобно сверкнув на нее глазами, выкрикнула Тыниссаар.
— А вы, Хельге Тыниссаар, согласны помириться с товарищами по работе?
В зале повисла напряженная тишина.
— Помириться? — повторила та, будто не веря услышанному.— Да как же можно мириться с несправедливостью? Ни за что! Меня тут ославили, с умыслом причем, а теперь хотите, чтоб я на мировую пошла. Да как же это возможно? Я прошу передать дело в конфликтную комиссию, пускай там разберутся, если суд этот разобраться не может.
— Мы можем обратиться в профсоюзный комитет с просьбой образовать конфликтную комиссию и все это дело расследовать заново, — терпеливо стал объяснять Йоханнес.— Однако вариантов разрешения данного конфликта не так уж и много. Примирение, перевод на другую ферму, перевод на другую работу, в крайнем случае — увольнение. Нельзя же в самом деле воевать до бесконечности.
В тишине было слышно, как скрипит перо секретаря.
— Так что же делать будем?.. Имеет ли Хельге Тыниссаар или другие что-нибудь против состава суда? Может быть, кто считает, что суд некомпетентен? Или личные какие причины? Кто хочет сказать, бросайте камень сейчас, потом поздно будет.
Народ молчал.
— О примирении и говорить нечего, — сказала наконец Сильви Хариметс.— Разве Хельге одна виновата... Надрываешься, работаешь, а тебя же и бьют... За что? Это дело давно бы в суд передать, да нет, никому неохота, все больно покладистые. Но теперь — всё, сыты по горло.
— А Калью Тыниссаар здесь? — спросил агроном.
— Не явился,— со значением ответил Руут Амбос.
Йоханнес повернулся к секретарю:
— Девушка, у вас ноги скорые, слетайте за ним. Айгар у агрономов сидит, машина на улице, доставьте его сюда.
— А если не пойдет?
— Скажите, не пойдет, ему же хуже будет.
— А если пьяный он?
— Ну, совсем трезвым он никогда не бывает. Доставьте сюда, суд решит, в состоянии он отвечать за свои поступки или нет.
— А нельзя без него как-нибудь? Я очень прошу! — неожиданно для всех обратилась к суду Хельге Тыниссаар.
— Нельзя. Да вы ведь сами сказали, он вас лопатой ударил.
— Я не говорила. Это бригадир.
— Хорошо. Но ведь ударил?
— Не бил он меня вовсе. Так, попугал.
Йоханнес усмехнулся:
— Что же вы хотите, чтоб он вас со всей силы огрел? Или вовсе убил?
— Он и раньше меня бил. Ничего, пройдет.
— Вот видите! Тем более. Ничего не поделаешь, пускай ответ держит за свои геройства.
— Да ведь несчастный он человек, если поглядеть,— не унималась доярка.
— С чего бы это ему несчастным быть? — вмешалась угрюмая Эльфрида Аганик.— Если муж на жену руку подымет, не несчастный он, а скотина скотиной. Давайте уж скажем, как есть на самом деле.
— Оттого и несчастный, что скотина,— сказал агроном.
— Не руку он поднял, он лопатой...— продолжала спорить Хельге Тыниссаар.— Он всегда чем-нибудь. Рук, говорит, марать не хочу. Если Калью позовут, я уйду с заседания. Уйду!
— Мы тут не ради шуток заседаем. У каждого дома найдется что делать, чем ваши свары разбирать, — сурово ответил агроном.— Может, посоветуете все-таки, что нам с вами делать?
Доярка молчала.
— Мы ждем! — сказал Йоханнес.
Из зала не последовало, однако, не то что совета, а вообще
ни единого слова. Всхлипнув, Хельге Тыниссаар вынула из сумки кружевной платок.
Йоханнес кивнул ожидавшей его знака секретарше. Та исчезла.
— Сделаем перерыв на обед, пока Калью Тыниссаара доставят. Столовая специально открыта, чтобы никто без обеда не остался.— Он поступал костяшками пальцев по столу. Загремели стулья, все поднялись с мест.
— Я все сделала, чтобы детей воспитать! — сказала Хельге Тыниссаар зоотехнику.— А жизнь такая, хоть вешайся. Меня преследуют!
Всхлипывая, она направилась к выходу.
Майре Мартин, крупная, чернявая, спокойно оставалась на своем месте, пока ее неприятельница не исчезла из вида. Только после этого поднялась и она. Следивший за ними зоотехник Руут Амбос, видя, что рукопашной опасаться больше не приходится, зевнул, посмотрел на часы с металлическим браслетом.
— Отсюда так просто не выберешься, — сказал он бригадирше.
-- Да уж, хмуро ответила та.— А у меня работы сегодня пропасть.
— Суд тоже работа.
, — Если женщины не помирятся, ничего с ними не сделаешь. Вам с главным зоотехником и ветеринаром самим придется коров доить. Работа как раз на троих мужиков... А я ни за что не останусь, если ничего не изменится. Я человек вольный, мне все равно куда идти.
— И долго ты будешь вольная? — усмехнулся зоотехник.
— Да хоть старой девой останусь.
— Был же у тебя кавалер, с машиной.
— Это прошлое.
— Неужто?
— Куда замуж на такой работе, придется другую искать. В навозе копаешься тут, кто возьмет такую? — осталась Ийви Сярак при своем мнении.
Агроном махнул задумавшемуся Ра, чтобы тот подошел.
— Ну как, не скучно было?
— И каково вот так-то суд вершить? — вопросом на вопрос ответил Ра.
— Я с большим удовольствием в лес бы ушел, сел бы на пенек, погрелся бы на солнышке, послушал, как деревья шумит, а то пошел бы просто куда глаза глядят...
— С ружьем, а?
— Нет, без. Охотников губить братьев наших меньших и без того достаточно...
Они направились в столовую.
— Куда идем! — вздохнул Йоханнес, расправляясь со свиным жарким.— Я думаю порой, куда б совхоз наш зашел, если б не тянуть его спереду да сзаду не подталкивать.
— Л никуда бы не зашел,— заявил директор.— Тут тебе не саморегулирующийся процесс. Крупное производство, как
фабрика. Сельскохозяйственный рабочий уже не думает, что для него земля значит, думает только, как бы побольше заработать. Вот построили дом экономическим способом, а квартиры пустуют, трактористов все равно не хватает! На ферму тоже людей негде взять. Всем ясно: этих двух женщин и Калью Тыниссаара давно пора с фермы выкинуть. Но — нельзя!
— И ты тоже на эту Майре Мартин! — засмеялся агроном.— Веселая женщина, поет, танцует, любо-дорого поглядеть. Я вчера старого лесника видал в магазине, разошелся, куда там. Шуточки девушкам отпускает, вино берет, шоколад. Повеселел, помолодел, и все за два года, как Майре к ним ушла. Вот вам доказательство, как положительно может женщина влиять на мужика. О молодом леснике и не говорю, светится весь, ожил старый малец. Ради Майре готов хоть на крышу заскочить.
— Вот она, любовь, что делает,— сказал директор таким тоном, будто сожалеет, что не относится к числу тех, кто из-за женщины готов на крышу залезть.
— Да уж, там теперь жизнь ключом бьет, вот что значит женщина в доме появилась.
— В доме появилась? — спросил Ра.
— В буквальном смысле. Раньше она в другой семье жила, тоже у нас в совхозе, у одного старика. Ну, его родня ее оттуда и вытурила. Она из города сюда приехала, квартира ей была нужна, она сама говорила, ну и ухаживала за одиноким стариком. И тут не сыновья, не дочери — родня опомнилась: он, мол, одинокий. Подняли шум: дескать, пенсия старика в чужие руки уходит, она себе шмотки, мол, покупает да украшения. Чего доброго, он и дом ей завещает,— вот откуда все пошло. Заставили ее уйти, в милицию ходили жаловаться. Ну она и ушла к лесникам. Двое мужиков, заброшены совсем, есть где развернуться.
Директор утерся бумажной салфеткой.
— И все бы хорошо, да мужики стали туда ходить, выпить, душу отвести. Женщины на Майре зуб имеют. Сейчас они против Хельге выступили, но и этой они еще покажут. Она поет, она танцует, кто такое стерпит. А мужикам нравится, все отдушина...
Встали из-за стола.
На дворе было солнечно, и опять им попалась девочка с черными косичками и снова сказала:
— Здравствуйте!
— Здравствуй, Оксана! — приветливо ответил директор.
И пояснил Ра: — Здороваться по-эстонски хорошо выучилась. С удовольствием со всеми здоровается, по нескольку раз в день. Видишь, чем рад бывает ребенок!.. Гуцулов мы пригласили, строительную бригаду. Работают — любо-дорого. Но чтобы и заработок был. И стройматериалы чтоб всегда под рукой.
Газик со скотником еще не появился. Директор отвел их в свой кабинет, предложил горячего кофе из термоса.
— Шутки шутками, а заявления об уходе — вот они, на столе. Удерживать их я не могу.
— Общественное порицание мы осенью уже вынесли, приказ висел,— задумчиво сказал агроном.— В газету не поместили, решили: хорошая доярка, не стоит. Да и честь хозяйства тоже затрагивает. Думали, может, и так обойдется. А оно чем дальше, тем хуже. Мириться они не желают. Да и какой тут мир, если тебя шпыняют то и дело.
Директор отхлебнул кофе из темно-желтой фаянсовой чашки. Здание конторы стояло на открытом месте. Из окна ничего не было видно, кроме пологой равнины да высокого синего весеннего неба. Могло показаться, что тут ты заброшен на край света. И только если отвести взгляд, встать с места, в углу окна можно увидеть желтый блочный дом и рядом с ним развешанное на веревке белье.
С другой стороны дома, с дороги послышался шум мотора.
Оттуда они и появились: девушка-секретарша и высокий, с прямым носом молодой шофер. Вместе с ними в комнату ворвался заразительно-свежий весенний дух.
Парень поздоровался с Ра и объявил, что Калыо Тыниссаар на месте.
— Ну, Малле, быстро Айгар ехал?
Девушка весело засмеялась, глянув в сторону парня:
— Все время на последней скорости.
— Видал, Айгар, как тебя хвалят?
Шофер покраснел:
— Быстро-то быстро, да пока такого отыщешь, полсвета надо объехать. Это все?
— Посмотрим,— ответил Йоханнес.— Повестки всем разослали. Если не явится кто — привезешь.
Айгар сел было на зеленый фанерный стул возле стены, ио заметил, что Малле осталась стоять, застыдился и вскочил на ноги.
— Ну что ж, пошли опять убеждать да воспитывать, в грязном белье копаться,— сказал агроном и трижды плюнул через левое плечо.
Они вышли, свернули в коридор, ведущий в зал. Трое серьезных мужчин, озабоченных одним и тем же, но каждый по- своему. Руководитель производства — своими людьми, коровником, Ра — не только ими, но и самим собой.
Народ наполнил зал. Кто болезненно щурился, кто заходился кашлем. Во всех глубоко сидела зима и не собиралась уходить.
Малле со звонком в руке выбежала на улицу, позвонила, как дежурная по школе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20