Хинд долго не мог заснуть, лежал, уставясь в черный потолок. Теперь он не боялся даже черного человека с отцовским молотом.
В Паленой Горе вывозили навоз.
Глинистую проселочную дорогу развезло, моросил дождь. Работали тихо, почти без слов. Паровое поле, на котором Мооритс гикал и кричал, исчезало под навозом.
Вечером на Яака нашел стих. Схватил Элл и давай ее тискать и ломать, Элл сначала смеялась и визжала, а под конец рассердилась:
— Прочь поди, в грех не вводи!
Батрак только посмеивался.
Телега опустела. Хинд обтер днище пучком соломы и в телегу. Элл вырвалась из рук Яака, тоже запрыгнула и обхватила Хинда за пояс. Лалль затрусила вниз по косогору. Девушка победно поглядела на оставшегося в поле батрака.
Когда солнечный диск исчез за горизонтом, а Элл пошла в хлев доить коров, в летнюю кухню, где Паабу варила кашу, вошел Яак с охапкой хвороста и с грохотом вывалил его перед очагом.
Довольная Паабу похвалила его за работу
— Бывает, и холоп старается.
— Будь добр, подбрось пару веток под котел.
Яак подбросил. Сырые ветки зашипели на огне, а когда влага испарилась, вспыхнули ярким пламенем. Котел на крючке разом заклокотал.
— Сразу чувствуется: мужская рука, - похвалила ключница.
Яак мигом растаял, его маленькие глазки засветились радостью.
— Тебе бы замуж надо, Паабу!
— Успеется! — перешла на серьезный тон ключница.
— Так ли. Иная все ждет, выбирает да перебирает, а потом глядишь в девках осталась.
Паабу помешала мутовкой кашу. Ее лицо пылало от жара котла и огня.
— Хозяин с Элл хороводится. Видала, сегодня приехали на телеге обнявшись.
— Небось не слепая, ответила ключница неожиданно резко.
Яак посидел немного, думая о своем. Потом спросил, глядя на огонь:
— Как ты думаешь, могут меня хозяином сделать?
— Так ты в хозяева метишь?
— Стал же хозяином коннуский Авдрес, а ведь он тоже был батрак, барщинник.
— В Конну совсем другое дело, там хозяин запил, хутор запустил.
Батрак ничего не сказал. На него снова нашло наваждение.
Переход из одной веры в другую продолжался. Снова появились люди, сновавшие меж мызами и свежеиспеченными православными приходами, в руках отказные грамоты, в ногах прыть, в котомке полувейный хлеб урожая тысяча восемьсот сорок пятого года. Вновь обращенные бормотали русские молитвы, не понимая в них ни единого слова,— тем вернее, мол, помогает бог.
— Это древняя и крепкая вера,— сказал однажды Яак хозяину.— Я тоже думаю перейти в православные, получу тридцать рублей, отдам тебе долг, не то останусь твоим должником до судного дня, избавлюсь наконец от дохлой лошади, что навязал мне суд.
— А с остальными-то деньгами что думаешь делать? спросил Хинд.
— Соберусь в дорогу, возьму с собой Паабу,— ехидно ответил Яак.— Мне ведь тоже кашевар нужен. Там всем места хватит, да и я парень не жадный.
В душе хозяина закипело. Он был готов наброситься на батрака.
Положение спасла Паабу. Ключница вышла из амбара с миской в руке. Она все слышала, стоя за дверью.
— Это кто ж тут собирается в теплые края? На-ка отнеси крупу в избу.
Яак нехотя поднялся с примостков амбара.
Хинду стало неловко за свою вспышку. Хорошо еще, что [ он не сцепился с батраком. Без единого слова пошел он чинить изгородь.
Раннее утро. Солнце еще не встало, но птицы уже пели повею, воздух был мягок, как сливки. Внизу, на покосе, белел туман. Яак собирался в мызу возить навоз, полосатая котомка с хлебом уже висела на колу. Хинд вывел Лалль из конюшни и подвел к колоде, где с вечера была налита вода.
— Сегодня я беру мерина,— заявил Яак.
— Возьми Лалль!
— Не хочу. У мерина шаг резвее.
— У мерина шея стерта, будто не знаешь.
— Эка важность.
Батрак отправился на конюшню.
— Не смей трогать мерина, слышишь? крикнул Хинд.
Яак и бровью не повел.
Хозяин бросил Лалль и побежал за батраком.
— Возьми Лалль, не то я...— заорал он с исказившимся лицом и схватил дугу, стоявшую у стены.
— Думаешь, я тебя, хиляка, боюсь? — отрезал батрак и схватил его за горло, прижал своими жилистыми руками к стойлу, так что у хозяина дух занялся. Дуга выпала из его рук, пестрые круги побежали перед глазами.
Яак взглянул через плечо, не видать ли кого во дворе. Только Лалль, пофыркивая, пила из колоды да из летней кухни вился дымок.
После чего он взял под уздцы мерина и отправился на барщину. Будто хозяина и не было. Будто он сам хозяин.
СИЛУЭТЫ В ЛЕТНЕЙ НОЧИ
Коростель рано закряхтал во ржи — год обещал быть урожайным.
Хинд гнул горб на мызе и дома. Был на работу злой. Потому что работы у него теперь было много, очень много. Всюду, куда ни глянь, развал. Издали виднелась разоренная крыша хлева с набросанными на нее ольховыми листьями и кострицей.
И все остальное на хуторе было убогим и жалким, обветшалым и запущенным.
Со стороны могло показаться, что все на Паленой Горе осталось без перемен, только старого хозяина нет. А так все как прежде: все так же лежит на дворе тень от холма, луга окутаны туманом, в лесу, вокруг угольной печи старого Раудсеппа, прыгают ягнята.
И летняя кухня дымится.
Как при старой хозяйке.
И все же не было на хуторе ни одного человека постарше, который помог бы распутать этот клубок. Правда, в Алатаре жил Ааду Кригуль, но на него мало было надежды, он ничего больше от жизни не ждал, ему бы теплую избу да ночь под линнее. Хинд чувствовал себя одиноким. Грустно было об этом думать, грустно и даже как-то стыдно за свое одиночество.
А как же печной столб и мировой столп?
Так-то.
При мысли о Паабу Хинд почувствовал радостную тревогу. Ему вспомнился вечер на выгоне, там что-то произошло. А что именно, он и сам не мог понять.
— Ты боишься батрака,— сказала ему как-то Элл.
— С чего бы это мне его бояться? — спросил Хинд, покраснев.
Л ведь он и впрямь только что подумал, что если и дальше так пойдет, то Яак, чего доброго, его задушит, и он ничего не сможет с ним поделать. А не отказать ли батраку от места, что с того, что лето в разгаре?
«Мы с ним ровесники, а это нехорошо»,— подумал он.
— Что? — переспросила Элл.
Хозяин, как это не раз с ним бывало, забылся и произнес свои мысли вслух.
— Это нехорошо, что все мы ровесники,— повторил Хинд.
— Почему? — засмеялась Элл.— Мне так очень даже по нраву, что хозяин и работники одногодки.
— Вот как,— протянул Хинд.
— Ну да,— девушка посмотрела на него с вызовом.— Батрак охотится за Паабу, а я за тобой.
— Зачем... это ты за мной охотишься? — запнулся огорошенный Хинд.
— Ты как-никак хозяин.
Хинд был удивлен и даже почувствовал благодарность.
— Ты что же, за хозяина меня принимаешь? — спросил он с некоторым недоверием.
Теперь настал черед удивляться Элл: - Кто ж ты еще, как не хозяин, шведский король, что ли?
Хинду вспомнились слова покойного Мярта.
— В конце концов все нужно перетерпеть,— усмехнулся он.
По своей воле или не по своей, а был он сейчас после долгих сомнений и заблуждений хозяином и должен вести свой хутор. «Должен верить, что в силах вести хутор, и тогда действительно будешь в силах! — сказал как-то Эверт Аялик.— Право слово, нет веры, ничего нет. Такой молодой мужик — да не справится...» И он внимательно посмотрел на него своими серыми глазами. Человек, которому была видна вся подноготная Паленой Горы, ее мысли, дела и даже робкие мечты.
Да только одной веры мало. Возникали новые помехи. Вскоре он заметил, что и остальные работники не слушаются его, больше ему не доверяют. Он обманул их, пообещал уйти в теплые края и не ушел, он словно бы поколебал в них нечто изначальное, первобытное. Об этом говорили их лица и поведение. Хинд собственными ушами слышал, как Ааду Кригуль, давнишний паленогорский работник, которого он как- то отправил сторожить поле, презрительно сплюнул и проворчал: «В теплые края захотел, сопляк!» В работников вселился дух противоречия. Жизнь не оставляла им никаких надежд, они наперед знали, что их ждет: скверная еда, скверная жизнь да редкие переживания молодости, которые со временем покроются сажей и копотью забвения. Теперь у них отнято и это захватывающее переживание — Хинд, непутевый парень, которого пороли до тех пор, пока из него не вышел хозяин, остался дома. Май Кригуль все охала и вздыхала. Это ж надо, чего надумал, при полном-то уме и здравии бросить хутор и отправиться невесть куда, в чужие земли, где якобы песок горячий, словно печка в риге, что в него ни закопаешь, все становится мягким, будто пареная репа.
Хинд старался выветрить из их памяти случившееся. Однако это было нелегко. Однажды потерянное уважение вернуть назад трудно.
Что он только не пытался предпринять, то был с ними суров, даже жесток, то был к ним равнодушен.
С одной стороны его поджимала мыза, с другой — работники со своей неизбывной строптивостью и усталостью.
«Я должен заставить их поверить в меня,— думал он.— Поверить в мои силы». Но сделать это было нелегко.
Вера и воля.
Его беспокоило, что он не такой, как все. А порой он казался себе из числа тех, про которых говорят: его и курица заклюет. Он был слишком мягкосердечным, чтобы управлять хутором. Это надо было в себе преодолеть. Не из-за того ли гневался и бог земли? Грозился голову проломить, если он не оставит свои мальчишеские выходки.
Хинд вышел со двора и поднялся наверх, на гребень горы. По небу плыли светлые чистые облака, на краю поля цвел белый клевер. Его головки выглядывали из травы, точно белые нежные звезды. Чем выше забираешься, тем шире открывается горизонт, тем больше хуторов открывается взгляду, тем дальше видят глаза.
На вершине горы настроение Хинда поднялось, будущее уже не казалось таким беспросветным. И все же его не покидало ощущение, будто гора это какой-то столб, с которого можно пасть, стоит лишь потерять равновесие.
Ткацкий станок судьбы все щелкал и щелкал.
Однажды вечером, перед тем как лечь спать, Хинд вышел во двор за малой нуждой и увидел у колоды с водой Яака.
Батрак мыл ноги. Раньше за ним этого не водилось. Что бы это значило? Он решил посмотреть, что будет дальше. Вымыв ноги, батрак на цыпочках направился к амбарам, шел он гораздо резвее, чем днем на работу, резвее и праздничнее. Только зашел он не в свой амбар, а в тот, где спала Элл. Дверь оказалась открытой. Яак скрылся в амбаре, на хуторе все стихло.
Вздохнув, Хинд вернулся в прохладную избу и залез на колосники.
Хинд, подобно кубьясу, шнырял по полям и следил за работниками. Только у него не было палки и карминного полушубка, как у Хендрика Кенка.
Элл разбрасывала на паровом поле навоз. Руки у нее двигались точно во сне, глаза слипались.
— До чего тяжело кидать навоз, на вилах не держится, рассыпается,— пожаловалась она, когда хозяин остановился возле нее.
— Так-так,— пробубнил Хинд и начал спускаться по косогору на край поля, где должен был пахать батрак. Его удивляло, что пахаря все еще не было видно.
Подойдя ближе, он увидел, что лошадь стоит на месте и пощипывает траву, плуг валяется рядом. Хинд с только что сорванной маргариткой в руке подкрался еще ближе.
Из кустов черемухи на краю пашни доносился храп. Так вот он где, работничек, голову спрятал в тени под кустами, ноги с белеющими от высохшей земли подошвами выставил наружу и спит себе крепким сном.
Хозяин постоял, посмотрел, затем поднял вожжу, привязал к ней ногу Яака и повел мерина вперед, протащив немного батрака по земле.
— Бог в помочь! — крикнул Хинд.
Мерин остановился, храпа не было слышно, спящий почмокал губами, потер глаза, отвел прилипшие к потному, распаренному лицу волосы.
— Спасибо,— пробубнил он, сплевывая скрипевший на нубах песок.— Крот землю нарыл! Раньше там ничего не было. Свежий бугорок.— И он удивленно посмотрел на черную кучу, через которую его только что протащили.
— А ты, видать, этой ночью глаз не смыкал!
— Хоть ночь, да наша, всего-то и радости... Садись и ты па кромку, отдохни чуток, чего ты все бегаешь, все равно в могилу в двух рубашках не ляжешь.
— Поговори у меня! — вспылил Хинд.— Одна еле полает по косогору, глаза слипаются, другой дрыхнет под кус- к)м, ночь даром перевел.
— Чего ты орешь? — зевнул батрак.— Или тебе завидно, что я с Элл сплю? Может, сам хочешь к ней пойти, да не решаешься, только подглядываешь из-за угла,— в его глазах загорелся злой огонек.
— Еще чего выдумал,— залился краской Хинд.
— А ты что, совсем шуток не понимаешь? — усмехнулся Яак, он и не думал вставать.
— Тоже мне шутка! Больно нужна мне твоя Элл!
— Ах, больно нужна тебе Элл? — ехидно переспросил батрак.
Он поводил ладонями по зеленой кромке, нащупывая место поровнее, уперся макушкой в мягкую землю, расставил для упора руки, словно у него в ладонях ручки нового немецкого плуга, оттолкнулся и вскинул вверх запачканные землей ноги. Рубашка сползла, пуп оголился, ноги покачивались в воздухе.
— Можешь так? — спросил он, стоя вниз головой.— Попробуй, вдруг получится. Хотя вряд ли!
— Это почему же вряд ли,— снова закипятился Хинд.
И тут же отыскал на траве возле батрака подходящее
место и встал на голову, дыхание тяжелое, руки напряжены, они были послабее, чем у батрака, длинные и тонкие.
Даже Элл спустилась с холма посмотреть на их баловство.
— Иди, попробуй и ты,— позвал Яак.
— Где уж мне! То не девичья забава...
— Ничего, ничего! Или боишься, юбка задерется — и мы увидим все твое добро?
Элл за словом в карман не лезла.
— Смотри на здоровье, у меня ничего ворованного нет, что при мне, все мое. Хочешь — ночью смотри, хочешь — днем, все равно добро не про тебя! — огрызнулась она.
Батрак опустил ноги и почесал макушку:
— Думаешь?
— А чего тут думать, и так известно — просопел всю ночь рядом, я все ждала, когда же ты начнешь, а ты так и не начал,— засмеялась Элл, подошла к Хинду, обхватила его сложенные крест-накрест ноги и подтолкнула: — Ну-ка походи на руках!
Хозяин, тяжело дыша, прошел немного вперед, увязая руками в рыхлой земле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17