— Что вы, сударыня, да как вы можете такое говорить? — самоуверенно запротестовал префект.— До завтра?.. Вы меня оскорбляете, сударыня!.. Вы всегда будете тут в полной безопасности, всегда!
Боереску быстро уехал, отпустив Надине еще целую кучу комплиментов и поздравлений. Платамону задержался, чтобы захватить с собой адвоката Ставрата.
— Я хотела бы уехать сейчас же! — вздохнула Надина, которой внезапно овладел еще больший страх.— Я должна уехать!.. Не хочу больше здесь ночевать! Мне страшно!
— Вы можете быть вполне спокойны, сударыня! — заверил ее арендатор ровным, внушающим доверие голосом.— Опасаться вам нечего!.. Люди у нас смирные, разумные!.. И господин префект вам то же самое говорил!..
— К сожалению, ваш префект — спесивый идиот,— мрачно заметил Ставрат.— Если полагаться на его заверения...
— Что вы, что вы, можете спать спокойно! — повторил Платамону с покровительственной улыбкой.— Вам нечего бояться!
Они условились, что завтра утром, сразу же после восхода солнца, Надина заедет на автомобиле в Глигану и захватит с собой Ставрата, который будет ее там ждать. Надина проводила мужчин на террасу. Посмотрела, как они усаживаются в бричку. Когда лошадь тронулась с места, все трое повернули к ней головы и церемонно поклонились. Она ответила улыбкой, потом протянула к ним руку, маленькую белую руку, движение которой казалось трепетаньем птичьего крыла, и проводила их взглядом, пока они не выехали из ворот и не свернули вправо. Думитру Чулич сделал несколько шагов за бричкой, а затем остановился посредине двора, так и застыв на месте с непокрытой головой, будто его осенила неожиданная мысль. стояла на террасе, повторяя рукой все тот же жест, растерянно глядя вслед уехавшим и машинально, как бы против воли шепча:
— До завтра... до завтра...
Вдруг она увидела Думитру, которого до сих пор не замечала, и содрогнулась от страха, словно очутившись перед смертельным врагом. Она умолкла, а улыбка застыла на ее губах, точно отсвет былых времен.
6
— Кто это?.. Кто там?.. Кто стучит?
— Не серчай, Леонте, встань и выдь на час, а то тут такое творится!..
— А, это ты, староста! — пробормотал Бумбу, узнав голос— Сейчас встану... Иду, иду!.. Да что там стряслось, господи спаси и помилуй? — бормотал он про себя, испуганно шаря в темноте, так как спросонья не разобрал, что именно сказал ему староста.
Как только приказчик открыл дверь, Ион Правилэ, даже не дав ему времени что-то спросить, сразу же выпалил:
— Одевайся быстрее и пойдем! Руджиноаса горит!
— Господи! Руджиноаса?.. Быть не может...— воскликнул, весь дрожа, Леонте Бумбу.
— Да не трать ты время попусту! — нетерпеливо перебил его староста.— Сам не видишь, что ли? Будто полная луна светит.
— Ох, горе-то какое! — перекрестился Бупбу, возвращаясь в дом.
Оставшийся на дворе староста услышал удивленный голос жены Бумбу, а затем ее испуганные причитания. Он отошел подальше к стражнику из Руджиноасы, который прибежал к нему и сообщил о пожаре. В первую минуту ошеломленный Правилэ даже не расспросил его как следует, а помчался прямо сюда, на барскую усадьбу. Стражник все еще с трудом переводил дух и что-то растерянно бормотал.
— А давно там горит, Никифор? — спросил староста, глядя в сторону Руджиноасы, где небо было залито багровым светом, будто вот-вот должно было взойти солнце.
— Так когда я приметил, петухи еще полночь не пропели,— глухо ответил стражник.— А сколько теперь времени, не знаю... Может, час?.. Пока я людей разбудил, пока добежал, время-то и прошло...
— Откуда занялся пожар?
— Поначалу только стога соломы да скирды сена горели, а уже потом занялись и постройки, ветер ведь дует, правда, не такой сильный, как здесь...
Приказчик вышел во двор уже одетый. Из дому его провожал плачущий голос жены:
— Ты поберегись там, Леопте... Будь помягче, не перечь народу, знаешь ведь, как нынче люди обозлены...
Леонте зашагал рядом со старостой и стражником, ничего больше не спрашивая. Только через несколько секунд он неуверенно предложил:
— Как думаешь, староста, не лучше бы нам разбудить барина?
— Нет, пусть себе отдыхает,— проворчал Правила,— хватит ему и на завтра волнений и огорчений.
Деревья в парке усадьбы закрывали черной стеной пылающее небо со стороны Руджиноасы. Леонте Бумбу разглядел зарево лишь на улице и оцепенел на месте, схватившись за голову.
— Ох, господи!
На востоке повисла огромная завеса огня. Хотя село находилось в трех километрах, пламя, казалось, полыхало совсем рядом, чуть ли не на околице Амары. Небо было чистым и светлым, как на рассвете; лишь несколько больших звезд еще мерцали испуганно и удивленно, будто в предсмертной агонии. Из громадной огненной печи, в которую сильные руки, казалось, то и дело подбрасывали все новые поленья, взлетали багровые языки пламени; они извивались и сплетались апокалипсическими змеями, лизали и обгладывали подножие небосклона, окрашивая его раны всеми красками, стирая их огромными клоками дыма, оставляя после себя трепещущие пурпурные полотнища, которые развевались несколько мгновений, как грозные красные стяги... Победоносные зарницы пожара отбрасывали гигантские тени, которые плясали, вырастая до небес, словно весь мир пошатнулся и с треском разваливался.
— Ну и страсти, что ж это такое? — снова простонал приказчик.
— Чего теперь хныкать! — пробормотал староста, уставившись с таким же страхом на языки огня.— Давай разбудим начальника жандармского участка и пойдем туда...
Унтер-офицер Боянджиу, одетый и вооруженный, как раз выходил из калитки в сопровождении двух жандармов. Кто-то уже успел его разбудить, и он сразу же вскочил.
— Что будем делать, господин староста? — растерянно спросил он.
— Надо идти в Руджиноасу, господин начальник, посмотреть, что и как,— хмуро ответил Правило.— Хорошо еще, что тебя вовремя разбудили... А ну-ка, Никифор, сбегай в усадьбу, пусть кто-нибудь из работников приедет с тележкой, быстрее доберемся.
Оставшиеся таращились в ужасе на огромный пожар, который как будто непрерывно разрастался и поглощал все на своем пути, надвигаясь неудержимым валом. Словно пытаясь что-то объяснить, Леонте Бумбу пробормотал, что там не только жилые дома и амбары, но хранится и несколько тысяч возов фуража. Больше никто не осмелился проронить ни слова. В тягостном молчании, казалось, было слышно, как трещат огненные языки, пляшущие на небесном куполе. Деревня спала либо притворялась спящей в могильной тишине, которая только усиливала трепетный ужас, овладевший всеми. Люди, стоявшие на улице, чувствовали, что в каждом доме, у каждого окошка, жадные глаза смотрят на море огпя, ожидая какого-то знака, какого-то таинственного зова.
Внезапно со стороны Руджиыоасы на дороге появилась кучка людей, которые лихо что-то насвистывали, по-видимому не обращая ни малейшего внимания на грозный пожар, бушующий за их спиной. Чем ближе они подходили, тем более дерзко держались, словно всем своим поведением хотели посмеяться над теми, кто сгрудился перед жандармским участком. Проходя, кто-то из них поздоровался как ни в чем не бывало:
— Добрый вечер!
Староста, приказчик и унтер поспешно ответили в один голос:
— Добрый вечер!
На миг свист оборвался, как будто незнакомцы ожидали какого-либо вопроса или упрека. Затем несколько человек снова принялись насвистывать ту же мелодию, а другие захохотали. Отойдя чуть подальше, один из них пронзительно, громко и протяжно гикнул, словно задавшись целью разбудить всю деревню. В ту же секунду пучина пламени на востоке вскипела еще яростнее, будто это гиканье раздуло огонь. Вверх взметнулся рой искр, звездами рассыпавшихся по небу. Как маленькие и упрямые стаи огненных птиц, искры в причудливом полете помчались к Амаре, точно подталкиваемые таинственной силой.
Стряхнув с себя сковавшее всех оцепенение, унтер Боянджиу пробормотал хриплым от страха голосом:
— Сдается мне, люди добрые, началась революция! ГЛАВА IX ОГОНЬ
1
В четверг утром восходу солнца в Амаре предшествовали зори, более красные, чем когда-либо.
Горизонт, окрашенный земным пламенем, ярился багрянцем, пока не выкатился солнечный шар,— голова, омытая свежей кровью. Лишь тогда свет пожара стал бледнеть, задушенный светом дня, как бы погружаясь в огненную стену, окаймляющую небосвод. И чем светлее становилось, тем явственнее громоздились смерчи черного дыма, то возносясь кверху, то подламываясь, будто обожженные руки, воздетые к богу.
Крестьяне поднялись, как всегда, с восходом солнца. Они слонялись по дворам, смотрели на безоблачное небо и на клубящиеся завесы дыма, втягивали воздух, чтобы уловить запах гари, но делали это без малейшего удивления или радости, принимая все как должное. Кое-кто выходил на середину улицы, чтобы лучше разглядеть горизонт или перекинуться с кем-нибудь словом-другим.
— Вот это пожар, не шутка! — крикнул со своего двора Ва-силе Зидару, обращаясь к Леонте Орбишору, который жил двумя домами дальше и вышел на улицу, как только услышал, что сосед кашляет и отплевывается.— И вот так-то полыхает с самой полуночи... Сколько там добра гибнет, вся бы деревня по-барски жила целый год, коли не больше.
— Да пусть пойдет прахом по ветру, все одно без пользы лежало, а мы от голода подыхали, и никому до этого дела не было! — тонким, почти писклявым голосом ответил Орбишор, удовлетворенно потирая грудь, словно прогоняя щемящую боль.
Через дорогу бабка Иоана с миской зерна в руках кормила кур, ругая самых жадных, защищая тех, кто потрусливее, наводя своим вечно хмурым голосом порядок и справедливость.
— Видела, как полыхало, матушка Иоана? — крикнул ей Ва-силе.— Сдается мне, быть у нас свадьбе... Ты как скажешь, матушка?
Бабка оглянулась только на мгновение, смерила мужика взглядом и снова занялась своими птицами, угрюмо бормоча:
— А сейчас вот на свадьбу народ валом валит, будь оно все неладно!
Подошли и другие соседи, что-то спрашивая, переговариваясь. Но после первых же слов умолкали и смотрели друг на друга, точно ожидая какого-то знака иди, быть может, спасительного приказа. По мере того как народ прибывал, лица суровели, а гул голосов нарастал и сгущался, словно сдерживаемое нетерпение душило людей. Наконец Леонте Орбишор в сердцах крикнул:
— Что ж это мы попусту глаза таращим, братцы?.. Или других делов у нас нету?.. Пошли по деревне, поглядим, что делается, а то останемся ни с чем...
— Верно! — поддержали его остальные так дружно, словно он высказал их заветпую мысль.
По дороге им встретились другие крестьяпе и тоже увязались за ними. На площади перед корчмой, как на ярмарке, уже топталась толпа. Среди лихорадочно возбужденных мужиков сновали женщины и дети. Но говорили все тихо и скупо, каждое слово казалось тяжелым, как свинец. Лишь изредка — молнией из тяжелой тучи — вырывалось резкое слово, и толпа жадно ловила его на лету.
— А кто там, внутри? — спросил Василе Зидару, услышав в корчме шум.
— Да там много народу,— ответил Игнат Черчел, шнырявший в толпе от одного к другому.— Марин там, и меньшой сын Дра-гоша, и Петрикэ, Смарандин сын, немало их там, веселятся, видать, есть из-за чего...
— А из-за чего же? — продолжал расспрашивать Василе.
— Они-то знают! — таинственно пробормотал Игнат.— Да пусть их, правильно делают.
— Разве я тебе не говорил, Василе, что видел их ночью, когда они обратно шли и свистели? — с гордостью ввернул Леонте Орбишор.— Я вышел во двор поглядеть, как горит, и подумал еще про себя: кто ж это красного петуха пустил? Уж слишком большой пожар, да и занялось со всех сторон сразу, видно, много людей, руку приложили...
— Могли бы и нас упредить, а то потом еще скажут, что мы струсили, и оставят нас без нашей доли! — вмешался в разговор какой-то немощный, дряхлый старик.
— Кабы всех спрашивали, до скончания века с места бы не стронулись! — тем же таинственным тоном продолжал Игнат, будто был во многое посвящен.
— И то правда! — тихо поддержали его другие, покачивая головой.
В другой кучке, стоявшей чуть в стороне, раздался громкий хохот, и все колыхнулись туда. Послышался радостный и как будто завистливый голос:
— Значит, топор прихватил, Тодерицэ?.. Неужто как раз нынче собрался в лес за сушняком?
Вопрос показался до того нелепым, что по толпе прокатилась новая волна смеха. Тоадер Стрымбу с топором, висящим на левой руке, в наброшенной на плечи сермяге, ответил, тоже смеясь и скаля длинные, острые и блестящие, как у голодного волка, клыки:
— А как же, Иосиф, первым делом, как положено, за сушняк надо браться.
В дверях корчмы появился Николае Драгош с помятым, усталым лицом, словно он всю ночь не смыкал глаз. Однако, увидев Тоадера Стрымбу, он оживился и крикнул через плечо в корчму:
— Айда, Петрика, хватит прохлаждаться, Тодерицэ уже пришел!
Он спустился на улицу, а из корчмы вышел Петре в сопровождении большой группы крестьян, главным образом молодых парней. За ними выскочил корчмарь и потянул Николае за руку.
— Как же так, ребята, пили, сколько душа пожелала, а теперь уходите, не расплатившись? Разве порядочпые люди так поступают, Николае?.. Выходит, значит, что...
Петре с издевкой перебил его:
— Ты, дядюшка Кристаке, возвращайся подобру-поздорову за свой прилавок и оставь нас в покое, мы тебе заплатим, когда придет час!.. Давай, давай, катись отсюда.
Бусуйок в недоумении повернулся к Петре и попытался было возразить ему, но парень продолжал, метнув на него злобный взгляд:
— Не бойся, дядюшка Кристаке, мы и тебя не забудем!.. И с тобой рассчитаемся с лихвой, пусть только придет твой черед! Мы уж теперь не будем мешкать, со всеми сведем счеты, будь спокоен!
Вокруг усмехались, ворчали. Корчмарь побледнел и пролепетал осипшим голосом:
— Что ж вы против меня-то имеете, Петрика, ведь я... Петре ничего ему не ответил и, оттолкнув в сторону, обратился к Тоадеру Стрымбу:
— Хорошо, что ты наконец заявился, а то мы уж совсем собрались, не стали бы больше ждать. Сам видишь, солнце высоко, скоро полдень, а мы все ни с места.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69