Здание состояло, по существу, из двух совершенно изолированных строений, лишенных, однако, отдельных боковых входов и объединенных общим фасадом с одной парадной дверью. Тесть Григоре, построивший дом лет десять назад, пожелал во что бы то ни стало снабдить его монументальной лестницей из красного мрамора, увенчанной огромной раковиной, точь-в-точь как у Набоба, хотя дворец,— как называл старик свой новый дом,— был предназначен двум его отпрыскам, когда тем придет время вить свое гнездышко. А вот теперь Надина, жена Григоре, жалуется и обвиняет старика в том, что он выстроил дом таким образом нарочно, чтобы всем живущим удобнее было непрерывно шпионить друг за другом. Огромная дубовая дверь, покрытая железной вязью, на вид объединяла здание, но в действительности разделяла его: правая створка вела во владения Гогу Ионеску, а левая, широко распахнутая сейчас лакеем,— в покои Надины.
— Моя жена уже три месяца за границей, и весь дом пересыпан нафталином,— продолжал Юга, провожая своего гостя через холл на второй этаж, где Григоре временно устроили спальню, в которой он располагался всякий раз, когда приезжал в Бухарест в отсутствие Надины.— А кроме того, я становлюсь столичным жителем лишь на зиму, да и то с перебоями. Все остальное время провожу в деревне, не только потому, что это необходимо, но и потому, что там я себя чувствую лучше, чем где-либо. А вот моя жена ненавидит деревню в такой же мере, в какой я не переношу города. Присаживайтесь, прошу вас! Вы уж меня извините, но, пока мы беседуем, я приведу себя немного в порядок. Сейчас половина второго, а в три часа я должен встретиться с одним хлеботорговцем. Только-только успею зайти в ресторан перекусить.
Титу Херделя тут же обстоятельно рассказал, что вот уже почти месяц, как он приехал в столицу, питая большие надежды на помощь Гогу Ионеску. Тот посулил устроить его в редакцию газеты и таким образом дать ему возможность осуществить заветную мечту — посвятить себя литературе. Но в Бухаресте Титу ждало горькое разочарование — Гогу Ионеску укатил за границу. Хуже всего то, что время проходит, а он уже истратил более трети )
той скромной суммы, которую привез из дому. Теперь он боится, что в бесплодном ожидании проест и остальные деньги, так и не сумев нигде пристроиться и в конце концов окажется нищим на чужбине.
— Мне бы не хотелось разрушать ваши иллюзии,— заметил успевший привести себя в порядок Григоре,— по мой милейший шурин не совсем то лицо, па которое можно возлагать серьезные надежды. Он человек симпатичный и душевный, по несколько ленив и пассивен, вот если бы за него взялась жена, он, быть может, что-нибудь и предпринял. Лишь она одна обладает чудесным даром пробуждать его дремлющую энергию.
Херделя на какую-то долю секунды испугался, но тут же вновь воспрянул духом.
— Раз так, то у меня еще остается искорка надежды. Этим летом моя родственница отнеслась ко мне на редкость благосклонно.
— Надеюсь, что не слишком,— улыбнулся Юга.— Гогу ревнив, как турок, и способен выслать вас из страны, если ему покажется, что...
Необыкновенная красота Еуджении еще летом произвела на Титу огромное впечатление, и он лелеял мечту, что когда-нибудь она упадет к нему в объятия, покоренная его стихами. Но даже сама мысль использовать чувства любимой женщины ради достижения каких-либо материальных выгод показалась Титу до того постыдной, что он побледнел как полотно. Григоре заметил огорчение гостя и постарался его успокоить.
— Вы наивны, мой друг, и я очень боюсь, что здесь вам не удастся сделать карьеру. В наши дни для того, чтобы выдвинуться, необходимы бесцеремонность, цинизм, наглость. Люди совестливые и щепетильные неизбежно будут стерты с лица земли теми, кому подобные романтические сантименты неведомы даже понаслышке.
Собравшись уходить, Григоре взял портфель и прибавил уже совсем другим тоном:
— Вы обедали?
— Нет еще,— пробормотал удивленный Титу.
— Если ничего не имеете против, пообедаем вместе.
Хотя приглашение очень польстило Титу, он все же отказался под предлогом, что столуется в одном трансильванском семействе, а так как не предупредил хозяев, то они будут его ждать с обедом, и ему не хотелось бы... В действительности же его тревожило отнюдь не беспокойство, которое он мог бы причинить хозяевам, а просто он был плохо одет и ему стыдно было идти с Григоре Югой в фешенебельный ресторан. Праздничный костюм Титу теперь почти не носил, стараясь сберечь его до тех пор, пока не появится возможность заказать новый. Впрочем, Григоре пригласил гостя только из вежливости, так что не настаивал и поспешил добавить:
— Понятно, понятно... Но все-таки мы обязательно должны еще повидаться. Знаете что?.. Поужинаем вечером вместе. Хорошо? До вечера вы успеете предупредить своих хозяев, да и я буду свободнее и спокойнее... Ну вот и хорошо! Встретимся в ресторане, у Енаке! Знаете, где это?.. На улице Академии. В восемь часов!.. Жду вас!
3
Титу Хорделя помчался домой, как на крыльях. При виде его сияющей физиономии и сдвинутой пабекреиь шляпы прохожие оборачивались и провожали его взглядом, словно пьяного. Сердце молодого человека бешепо колотилось. Он непрерывно бормотал:
— Наконец-то, слава богу!.. Какой чудесный человек! Сразу видно, настоящий барин... Наконец, кажется, бог смилостивился и пришел мне на помощь...
С улицы Романэ он вышел на Каля Викторией, откуда свернул на улицу Верде, чтобы быстрее добраться до Бузешти. Там он снимал меблированную комнату, а столовался по соседству в семействе Гаврилаш.
Уроженец амарадского края в Трансильвании, Гаврилаш обосновался в Румынии лет десять назад и теперь служил в столичной полиции тайным агентом по проверке гостиниц. С отцом Титу, учителем Захарией Херделей, он дружил давно, еще со школьной скамьи. Когда в одно прекрасное утро Гаврилаш обнаружил в реестре лиц, проживающих в гостинице «Инглиш», фамилию Херделя и увидел, что ее обладатель совсем недавно приехал из Трансильвании, то сразу догадался, что это сын Захарии. Не колеблясь ни минуты, он поднялся в комнату Титу, разбудил его, пожелал успехов в столице и предложил свои дружеские услуги, выразив готовность помочь молодому человеку и даже взять его под свое покровительство, чтобы того не обобрали, как всех приезжающих в этот красивый, но страшно развращенный город. Господин Гаврилаш в тот же день подыскал для Титу хорошую и дешевую комнатку, рядом со своей квартирой, а вечером отвел его туда и устроил. Затем пригласил к себе поужинать и познакомиться с женой. В семействе Гаврилаша была и жиличка — ученица профессиональной школы Мариоара Рэдулеску, миловидная восемнадцатилетняя девушка, шаловливая и резвая, как белка. Из-за нее господин Гаврилаш не мог предложить Титу поселиться у него в доме. Госпожа Гаврилаш —- маленькая, толстая, с крайним, вечно лоснящимся лицом, считала, однако, что могла бы прекрасно приютить и господина Титу. Ведь в комнате жилички две кровати, так что молодые люди чудесно бы ужились, тем более что оба они такие скромные. Но господин Гаврилаш воспротивился, утверждая, что это выглядело бы неприличным и дало бы пищу для сплетен...
А через несколько дней Титу, который никак не мог привыкнуть к бухарестской кухне, договорился с госпожой Гаврилаш, что за скромную плату будет столоваться у нее. Теперь Титу приходил к Гаврилашам ежедневно, и как-то раз Мариоара призналась ему, что плохо подготовлена по румынскому языку и ей необходимо серьезно подзаняться с репетитором. Титу галантно предложил свои услуги,—разумеется, бесплатно, к великому удовлетворению госпожи Гаврилаш, которая любила Мариоару как родную дочь и очень хотела, чтобы та успешно сдала все экзамены. Первый урок состоялся в тот же вечер после ужина в комнате Титу, где было спокойно и никто не мешал. Урок затянулся за полночь. На второй день молодой человек объяснил встревоженной госпоже Гаврилаш, что девушку пришлось так долго задержать, потому что она действительно плохо подготовлена. Мариоара, в свою очередь, заявила, что лучших уроков ей никто никогда не давал и она будет очень рада, если Титу уделит ей побольше времени и как следует подготовит к экзаменам.
Титу застал хозяев уже за кофе.
— А мы уж решили оставить вас без обеда! — приветствовал его господин Гаврилаш, неторопливо попыхивая аккуратно скрученной сигаретой.
— Это Мариоара во всем виновата, господин Титу,— извинилась госпожа Гаврилаш, искоса поглядывая на лукаво улыбающуюся девушку.— Так и заладила — умирает, мол, с голоду и не желает больше ждать никого, даже самого принца...
Титу чувствовал себя до того счастливым, что не мог больше сдержаться. Он бросился к Мариоаре, сжал ее в объятиях и принялся горячо целовать в губы, глаза, щеки, пока не растрепал всю и вдобавок не перевернул ее чашку кофе на свежую скатерть, только недавно тщательно выстиранную и выутюженную хозяйкой.
— Ну, это уж ни на что не похоже! — рассердился господин Гаврилаш, убирая подальше от опасности свою собственную чашечку. Жена его в отчаянии ломала пальцы, не в силах произвести ни слова перед лицом разразившегося бедствия.
Но девушка казалась польщенной этим взрывом и приняла град поцелуев, воркуя, как горлица.
— Победа, господин Гаврилаш! —воскликнул в конце концов Титу, торжественно швырнув на кровать шляпу, и тут же выложил одним духом все — как он встретил Григоре Югу, о чем они беседовали, как он чуть было совсем не пропустил их обед и как на ужин его пригласили в ресторан Енаке.
Неловкость с перевернутой чашкой кофе и испорченной скатертью была тут же прощена и забыта. Когда-то господин Гаври-лаш в течение нескольких лет служил чем-то вроде помощника управляющего поместьем в уезде Влашка, скопил там немного деньжат и с тех пор питал огромное уважение к помещичьим хозяйствам, расценивая их как единственные серьезные учреждения в Румынии. Всем остальным он был вечно недоволен, так как за три года работы в полиции не продвинулся в должности ни на одну ступеньку, хотя своим трудолюбием и знаниями с лихвой заслужил повышение. Вот что значит не иметь протекции, как другие сослуживцы!
— Если вам удастся хоть па годик-два пристроиться управляющим в его поместье, то большего счастья и не надо, сразу на ноги встанете! — задумчиво пробормотал господин Гаврилаш, бросив восхищенный и в то же время слегка завистливый взгляд на Титу, который уплетал за обе щеки трансильванское жаркое, специально для него подогретое.
Господин Гаврилаш был такой же низкорослый, как его жена, густые усы были слишком длинны для его роста, лоб всегда сморщен, а лицо — багровое, словно он выкрасил его для циркового представления.
Все примялись подробно обсуждать заманчивые перспективы, открывающиеся перед Титу. В разговор вмешалась госпожа Гаврилаш и поделилась своими скромными воспоминаниями об управляющем из Влашки. Одна лишь Мариоара молчала, изредка смешливо фыркала и обстреливала Титу шариками из хлебного мякиша, на что он, поглощенный серьезными вопросами, не обращал никакого внимания.
Постепенно, однако, энтузиазм, вызванный радужными проектами, пошел на убыль. Гаврилаш, привыкший после обеда часок подремать, начал зевать и наконец, отдуваясь, растянулся на кровати. Мариоара убежала в школу, хозяйка принялась за мытье посуды. Титу помчался домой, чтобы как следует подготовиться к ужину в ресторане.
Комната, которую снимал Херделя, находилась в соседнем доме. Покосившаяся деревянная калитка вела в длинный, грязный двор, забитый несметным количеством хибарок и каморок, которые все сдавались жильцам. Выходящая на улицу квартира из двух комнат, разделенных коридором, принадлежала Елене Алек-савдреску, еще привлекательной женщине лет сорока с небольшим, вдове офицера, которого она в своих воспоминаниях производила то в майоры, то в полковники, хотя скончался он в чипе лейтенанта. Теперь она проживала в первой комнате вместе с Жаном Ионеску, молодым смазливым переписчиком из министерства внутренних дел. В коридоре стояли два сундука с книгами — библиотека врача Василе Попеску из Питешти, мужа Мими, дочери госпожи Александреску. Титу занимал заднюю комнату, вся обстановка которой состояла из железной кровати, умывальника, круглого стола, обветшалого шкафа и каких-то статуэток, торжественно наречеппых «фамильными безделушками». Оба окошка выходили во двор, где жили — старый сапожник еврей Мендельсон с пятью детьми, старший из которых отбывал воинскую повинность в артиллерийской части и должен был вот-вот демобилизоваться, пирожник-болгарин, державший лавчонку по соседству, недавно овдовевший портной с четырьмя маленькими ребятами и чиновник на пенсии с молодой женой и жильцом-студентом...
Еще во дворе Титу услышал веселое щебетание госпожи Александреску и понял, что Жан, наверно, ушел на службу. Дверь в коридор была широко распахнута, и хозяйка, орудуя пуховкой и губной помадой, прихорашивалась перед зеркалом, напоминая старую, но все еще кокетливую голубку.
— Целую ручку, госпожа Александреску! — вежливо, как всегда, приветствовал ее Титу, достал из кармана ключ и сунул его в замочную скважину. Затем распахнул дверь и с порога швырнул шляпу на стол.
— Здравствуйте, здравствуйте, сударь!..— приветливо ответила хозяйка, души не чаявшая в своем обходительном жильце.— Куда вы торопитесь? Заходите на минуточку, не бойтесь, я вас не съем,— добавила она голосом охрипшей сирены, продолжая раскрашивать лицо.— Я сейчас одна, Женикэ, бедняжка, ушел к себе в министерство... Да зайдите же, не бойтесь! Женикэ меня не ревнует, хотя буквально боготворит...
Тут она вспомнила, что постель измята, и кинулась ее оправлять, поясняя с горделивым удовлетворением: — Вы сами знаете, какие мужчины озорники... Уж до того настойчивы, что никак от них не отделаешься.
Титу смутился и, стремясь перевести разговор на другую тему, поспешил сообщить хозяйке, что вечером он, быть может, придет домой поздно, так как будет ужинать с одним знакомым в ресторане, у Енаке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69