А в таком случае, как мог он взяться за оружие? Что он может сделать, если даже Стамбул — центр империи, отказался от борьбы? К тому же говорили, что район Антальи и Коньи занят итальянцами; Антеп, Мараш, Адана, Зонгулдак— французами; Самсун и его окрестности — англичанами... Где же тогда Анатолия? Кто воюет с греками? Анкара и Мустафа Кемаль?..
Недолго раздумывая, он решил, что положение страны, а следовательно, и Стамбула, безнадежно.
Кямиль-бей всегда жил беззаботно, на деньги отца, и никогда не работал. Но, лишившись всего состояния, он наконец, понял, что ведет праздную жизнь, и ему стало не по себе. Раньше не проходило дня, чтобы его не приглашал какой-нибудь приятель или у него в доме не собирались гости. Проводя время в безделье, он порой уставал не меньше любого кузнеца.
А вот сейчас его никто не приглашал. Может быть, оттого, что они узнали о его бедности? Значит, все его знакомые не были настоящими друзьями? Некоторые, вероятно, боялись, что он попросит их о помощи. Многие из тех, с которыми он охотно проводил время, были довольны своим положением и не хотели козырять этим перед товарищем, который разорился. А других и вовсе не было в Стамбуле. Когда он спрашивал о ком-нибудь, ему испуганно шептали: «Наверное, ушел в Анатолию».
Считая, что Кямиль-бею не подобает сидеть без дела, муж тетки Нермин советовал ему просить должность в министерстве иностранных дел. Он даже переговорил по этому поводу с некоторыми высокопоставленными лицами, которые хорошо знали покойного Селим-пашу—отца Кя-миль-бея. Но чтобы устроить сына Селим-паши на хорошее место, они просили немного подождать.
Как и всех образованных людей, легко находящих работу в странах, где население почти сплошь неграмотно, Кямиль-бея совершенно не беспокоило то, что он до сих пор не работает. Адвокат уверял его, что скоро должны разрешиться два иска и он получит арендную плату за имущество, на которое временно, до решения суда, наложен арест. Поэтому все лето и осень Кямиль-бей занимался только своим садом. Он подготовил место для виноградника, достал пособие и занялся разведением кур и гусей. Особенно увлекся Кямиль-бей гусями.
Он говорил: «На свете масса полезных истин, и их очень легко усвоить, а мы попусту живем и умираем, даже не подозревая о них. Взять, например, гусей. Мы называем их глупышами. Но вряд ли найдешь более умное, осторожное, красивое создание, чем гусь. Гусь—сильная птица, но в его силе нет ничего страшного, грозного, как в силе хищных птиц. Гуси такие же, как и мы: они очень чистоплотны и любят жить в обществе... К тому же они сторонники многоженства, их самки живут мирно, как женщины в старых гаремах, не. особенно ревнуя друг к другу. Гусаки ревнивы и очень горды. За свою честь они нередко бьются на смерть. Во время битвы самки дружно гогочут, подбадривая гусака. Но такое внимание оказывается только победителю. Гуси не любят побежденных в бою, они всегда идут за победителем. Не удивляйтесь, если услышите, что гусь привязывается к человеку так же, как овца. Мой Акага привык ко мне. Сразу бежит на зов и ест прямо из моих рук все, что я ему даю. К тому же это очень полезные существа. Один гусь, если его хорошенько откормить, может дать один-два окка сала. Я лично еще не пробовал, но говорят, что на этом сале получаются вкусные пирожки, сладости и особенно плов. Придет зима, попробуем. Вот только одно нехорошо: гуси, как
свиньи, любят рыться в саду и едят больше буйвола. Сказать «едят много» будет неверно. Если точнее выразиться, они жрут без передышки... Просто удивительно, сколько жрут!»
Медленно и приятно проходила осень. Незаметно пожелтели И осыпались листья. Сад опустел. Притихли куры и гуси. Как-то утром подул холодный, пронизывающий ветер, унесший последнюю листву деревьев. Погода стояла пасмурная и сырая. Оставалось только сидеть у закрытого окна и скучать.
Вдали Стамбул. Казалось, он состоит из всех оттенков серого цвета — от нежно-серебристого до мрачно-свинцового.
Иногда сквозь тучи с трудом пробивалось солнце, придавая старому несчастному городу еще более печальный вид.
В эти дни Кямиль-бею пришло на ум стихотворение Тевфика Фикрета «Туман». В нем поэт, как большой ребенок, сердится на свой любимый город, на его камни и землю и незаслуженно ругает его. А между тем даже в такие грустные дни Стамбул, как и все города, очищается и молодеет благодаря хорошим, справедливым и великим делам, которые совершают живущие в нем люди. И если на нем лежит отпечаток грубости, страха, поражения, разве он в этом виноват?
Вдруг Кямиль-бей вспомнил слова адвоката, сказанные при их первой встрече. Среди бумаг, оставшихся после отца, были некоторые фирманы и фетвы духовного суда, которые ему могли пригодиться.
Ими было набито целых два сундука, стоявших на чердаке. Кямиль-бей бегло просмотрел эти бумаги и отобрал те, которые следовало изучить.
Сначала он любовался почерком и бумагой фетв и фирманов. Он ощущал странную гордость от того, что этими бумагами владели его предки, а теперь они перешли к нему. Его волновала мысль, что некоторые из них пережили не только своих составителей, но и владельцев.
Чем только не занимались люди в этом бренном мире!..
В одном из документов, датированном 1063 годом (то есть около трехсот лет тому назад), говорилось:
«Генерал-майор Мосульского района Хаджи Нуреддин Ага-заде Сулейман-ага, родом из Стамбула, завещал в качестве вакфа медресе в 14 комнат, которое он построил год тому назад в Стамбуле в районе Зейрек, и опять-таки в том же районе, но отдельно от медресе дом, унаследованный им от отца с двором и одной комнатой во дворе, и в том же районе другой дом, состоящий из наружной части, в которой одна комната и конюшня, и внутренней части с двумя комнатами и частью двора, а также являющуюся его отдельным имуществом баню с пятью раковинами, холодной комнатой, называемой предбанником с застекленным помещением для раздевания и еще две лавки и купленный им самим хан и 550 курушей, приносящих 15 процентов дохода. Один из этих домов предназначается мюдеррису. Баня, лавки и прочий доход также отходят к мюдеррису. Пятнадцатипроцентный годовой доход от 550 курушей, составляющий 82,5 куруша, должен быть распределен следующим образом: 42 куруша на масло для освещения 14 комнат медресе, из расчета 3 куруша на комнату, 1 куруш «бев-вабу», избираемому из числа учеников медресе, 2 куруша управляющему вакфом, 15 курушей на ремонт медресе и недвижимого имущества, 15 курушей мюдеррису, 7 курушей ученикам медресе, проживающим в 14 комнатах и назначаемым мюдеррисом для чтения после утреннего намаза отрывков из корана, 0,5 куруша специальному хафызу тоже за чтение отрывков из корана, всего 82,5 куруша.
Во исполнение этих условий в вышеупомянутом медресе пожизненно назначить управляющим Аджемзаде Насредди-на-эфенди, который был также назначен бесплатным управляющим района Зейрек. После смерти мюдерриса управляющим должен стать самый старший потомок семьи мужского пола, а за неимением такого — самый старший зять. Изменять, уменьшать и увеличивать условия этого вакфа в случае надобности уполномочен садразам. Если
нельзя будет внести изменении и из моей семьи не найдется наследников, недвижимое имущество и все доходы завещаю передать бедным мусульманам».
В другом документе говорилось о том, что к медресе вспоследствии было пристроено еще 4 комнаты со стороны улицы — аккуратное здание библиотеки из гладкоотесанного камня, а на южной стороне — деревянная мечеть и ша-дырван.
Следующий документ рассказал Кямиль-бею о восстании губернатора Египта Мехмеда Али-паши:
«С получением моего высочайшего султанского указа да станет известно, что вследствие разногласий, возникших между губернатором Египта Эльхадж Мехмед Али-пашой и губернатором Сайда Абдулла-пашой, губернатор Египта, не имея на то моего высочайшего соизволения, решил начать войну и самовольно направил в район Сайда по суше и по морю войска и несколько судов, забывая о том, что они оба, как мои верноподданные — управляющие землями, входящими в состав моего государства, должны действовать в точном соответствии с моей монаршей волей, сохраняя спокойствие и заботясь о благе государства; они же, наоборот, помышляют идти войной друг против друга, нанося тем самым ущерб жителям империи, которую я обязан охранять как халиф и падишах. Движимый желанием их примирить, дабы оградить от ужасных последствий на земле и на том свете, повелеваю предоставить на мое рассмотрение доклад о причинах их разногласий. С этой целью как к губернатору Египта, так и к губернатору Сайда неоднократно направлялись высокопоставленные и другие мои верноподданные, которые не раз предлагали первому отвести свои войска обратно в Египет, а второму ни при каких обстоятельствах не вмешиваться в дела Египта, однако губернатор Египта пренебрегает и на сей раз, как и прежде, моими увещеваниями и до сих пор не ответил на мои письменные призывы, вследствие чего я пришел к убеждению в злонамеренности его деяний и решил принять предохранительные меры; с этой целью повелеваю с получением моего высочайшего султанского указа, изданного моими главнокомандующим и визирем Хусревом и Мех-
мед-пашой, на основании моей монаршей воли действовать в точном соответствии с законом, повинуясь указу, а именно: в случае, если губернатор Египта и впредь будет нарушать мои наставления, сея смуту, изгнать египетские войска в район Акки. Осуществление моей высочайшей монаршей воли возлагаю на губернатора Ракки, которому дополнительно были пожалованы обязанности губернатора Алеппо. Бывший исполняющий обязанности губернатора Алеппо, мой великий визирь Мехмед-паша и назначенные командующими войсками прибрежной зоны Сирии и Аравии и получившие звание генерал-майоров эмиры Хайдар-паша и Неджип-паша — все они со своими свитами и военачальниками, пехотными и кавалерийскими полками, артиллерийскими и крепостными частями должны прибыть в районы назначения и действовать, исходя из необходимости.
Знайте и подчиняйтесь».
Под документом стояла дата — 1247 год, немногим более девяноста лет тому назад.
Облокотившись на спинку кресла и глядя на плывущие по небу свинцовые тучи, Кямиль-бей задумался над тем злосчастным периодом истории, когда говорили на таком сложном, устаревшем и малопонятном языке. Явуз ' наверняка не писал так свои фирманы. Государства похожи на людей: они стареют, слабеют и становятся смешными.
Вот как подготавливалось нынешнее падение страны.
Гнетущая тоска охватила Кямиль-бея, когда он перелистывал эти бумаги. Люди прошлого стремились связать с религией все свои действия. Могло ли быть что-нибудь более жалкое, чем стремление втиснуть в застывшие каноны религии движущуюся, вечно меняющуюся жизнь! Господствующей социальной идеей того времени была религия, и каждый связывал с ней свое богатство, душу, честь. А когда, наконец, решили спасти ее от застоя, вдохнуть в нее жизнь, то сами же и разрушили ее. Каждый документ, каждый указ, каждое постановление духовного суда полны чудовищных подлогов шариата, стремлением использовать религию в корыстных целях.
Сейчас Кямиль-бей нашел объяснение многому, чего никак не мог понять до сих пор. Почему, например, наряду
С огромными мечетями в Стамбуле так много маленьких мечетей, не имеющих приходов? Оказывается, они строились в то время, когда одним указом можно было отрубить голову и захватить целое состояние. Но имущество, находившееся под покровительством религии, всегда оставалось в сохранности. Что может быть отвратительнее спекуляции на коране! Охваченный такими мыслями Кямиль-бей перестал интересоваться бумагами, оставшимися ему от предков и часть из них отнес адвокату. «Делайте с ними, что хотите», — сказал он.
— Надо приступить к переводу «Дон-Кихота». Больше ничего не остается.
— Вы что-то сказали?—не поняла Нермин.
Кямиль-бей взглянул на жену. Говорить о «Дон-Кихоте» с утра, едва проснувшись... Она права, есть чему удивляться... Взяв руку Нермин, он как обычно поцеловал ее палец с перстнем.
— Привести Айше?—спросила Нермин.
— Не надо, я ухожу. Вы удивлены, не правда ли? Я давно хотел перевести «Дон-Кихота» Сервантеса, «Кандида» Вольтера, «Фауста» Гете, «Идиота» Достоевского, «Привидения» Ибсена, Эдгара По... Диккенса... или нет, лучше после «Дон-Кихота» — «Путешествия Гулливера»...
— Вы устанете...
— Наоборот... Я устаю от безделья. Безумно устаю. Надеюсь, вы не сердитесь на меня, моя дорогая?
— За что же?
— Ведь я оставляю вас одну...
— Нет. О чем вы говорите? Вы же никуда не выходите.
— Я предлагал вам нанять служанку.
— Плохая служанка принесет больше хлопот, чем пользы. Придет весна, подумаем...
— Смотрите, не утомляйтесь... Правильно ли я делаю, что берусь за перевод «Дон-Кихота»?.. Стоит ли?..
— Вам лучше знать.
Кямиль-бей встал, быстро оделся. Переводить «Дон-Кихота» он задумал давно и кое-что уже подготовил. Редчайший, очень старинный экземпляр этого произведения на испанском языке, много французских неанглийских переводов ждали в его библиотеке, когда он приступит к работе. Еще в Испании, уступая желанию своего друга, любителя
литературы, он сделал несколько набросков перевода.
После завтрака Кямиль-бей взял словари, энциклопедию и принялся за дело. Прежде всего он решил написать предисловие, в котором собирался дать краткую биографию Сервантеса и подробно осветить его творчество.
Некоторое время он работал с вдохновением. Фразы как бы сами ложились на бумагу. Но затем работа пошла все медленнее, труднее, и наконец он совсем перестал писать. Это произошло не потому, что у него не хватило материала, наоборот, о Сервантесе Кямиль-бей знал так много, что мог написать книгу больше самого романа. Ему вдруг показалось, что лучше всего отказаться от предисловия и непосредственно приступить к переводу... Разве нуждаются Сервантес и его роман в предисловии?
Падал мокрый снег. Мир для Кямиль-бея ограничивался тем, что было видно в окно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43