Все складывалось в пользу немцев, и казалось, что они уже выигрывают войну, как вдруг выступила Америка. Германия была побеждена, несмотря на то, что заключила сепаратный мир с Россией. Особенно пострадала Османская империя.
Доходы от имений, которые Кямиль-бей получал через Швейцарию и Норвегию путем сложнейших банковских комбинаций, не поступали уже целый год.
Не впадая в панику, он начал подумывать о том, что ему предпринять. Уже не было пользы ни в землях, находящихся в районе Мосула и в Сирии, ни в акциях, приносивших хороший доход до войны. Два года они прожили на деньги, вырученные от продажи земель в Стамбуле и его окрестностях. Кямиль-бей не знал, оставалось ли у него еще что-нибудь. Он не возобновил контракта на виллу, ко-
торую они снимали, и продал мебель, хотя раньше мечтал перевезти ее в Стамбул. Все это он делал обдуманно, не спеша, ничего не говоря жене. Наконец, они сели в поезд и покинули Мадрид, а в Барселоне пересели на шлюп, направляющийся прямо в Стамбул. Кямиль-бей давно мечтал о таком путешествии.
В это время Айше было четыре года. Она знала испанский язык — как четырехлетняя испанка, французский — как французская девочка в этом возрасте и турецкий — как ее стамбульские сверстницы.
Нермин была светлой шатенкой, но Айше, как и ее отец,— брюнеткой. Веселая, умная, живая и даже озорная, она с первого же дня плавания стала любимицей команды старого французского шлюпа, участвовавшего в
войне.Перед отъездом Кямиль-бей заказал дочери матросский костюмчик. В этой одежде, которая уже через час была вся в грязи, Айше походила на маленького юнгу. Не слушая предостережений матери, которая то и дело сдерживала ее: «Ты упадешь в море», она с криком бегала за моряками по ржавой железной палубе и лазила по трапам, как обезьяна.
Во время войны, продолжавшейся четыре с половиной года, капитан, офицеры и матросы служили на многих кораблях, и им не раз приходилось встречаться лицом к лицу со смертью. Они знали много военных историй и рассказывали их равнодушными, безразличными голосами, столь несвойственными экспансивным французам.
В первые дни плавания Кямиль-бей не прислушивался к их рассказам. Франция была победившей страной, и эти моряки — победители. Правда, они как будто не гордились, но это кажущееся равнодушие могло быть особым видом гордости.
Однажды Кямиль-бей заговорил об этом с капитаном. Это был человек с всегда улыбающимся лицом, большим животом и таким красным носом, какой бывает только от чрезмерного потребления алкоголя. Капитан любил рассказывать анекдоты. Другой его страстью были чистые рубашки. Быть всегда в чистой рубашке — вполне естественно для каждого, кто не занимается грязной физической работой, но у капитана было к ним особое пристрастие.
— Как бы вы ни жаловались на войну, вы все же выглядите довольным, капитан!—шутя сказал Кямиль-бей.
— Вы не воевали?—спросил капитан.
— Слава богу, не воевал.
— Нелегко оставаться в стороне, когда другие воюют?
— Может быть, вы и правы, но у меня никогда не было этого чувства. Я не люблю войны ни в каком ее виде. Что способна разрешить война? История знает столько побед и столько поражений... Взять хотя бы то, что происходит между вами и немцами... В 1871 году победили они. Сейчас — вы. То же самое — победы Наполеона. Они не смогли предотвратить Ватерлоо. А Ватерлоо — Вердена...
— Но ведь все-таки что-то меняется. Война — это высшая, самая опасная форма общественной неурядицы.
— Я сторонник того, чтобы события развивались стихийно. Ни победы, ни поражения не вечны. Ведь всегда все кончается так, как должно кончиться. Зачем же воевать? Рим сражался с варварами, в результате пал сам... А варвары приобщились к цивилизации... Ради христианства и мусульманства пролилось много крови. Но какую это принесло пользу? Все идет по предначертаниям судьбы.
— Если на родине товарищ герой, инвалид войны, спросит вас, где вы были?..
— Сейчас я здесь. Все равно мы побеждены, вот что я отвечу. Во всяком случае, никто не скажет, что мы проиграли войну потому, что я не принимал в ней участия. Испания не воевала, но я видел в Испании несчастный, озлобленный нищетой народ. Ведь вы сами говорили: даже одержав победу, войной нельзя гордиться.
— Да, я действительно так говорил. Но, чтобы иметь право так говорить, надо знать войну. Война познается только, когда сам воюешь. Вот если бы вы воевали, но не погибли и не стали инвалидом, мы поняли бы друг друга. Ведь мы оба не любим войны. Чтобы кончились войны, надо договориться всем, кто против них. В этом мы должны быть едины.
Если бы Кямиль-бей ехал со своей семьей на быстроходном судне, с множеством пассажиров, он не задумался бы над словами капитана, не понял бы их и со спокойным сердцем продолжал бы размышлять о своих личных делах Но старый шлюп делал не более пяти миль в час, и казалось, что он неподвижно стоит на гладкой поверхно-
сти Средиземного Моря, Как античная безделушка на хрустальном столе. Времени было достаточно.
Подводные лодки уже не угрожали шлюпу, но все еще приходилось опасаться мин. Поэтому день и ночь на носу стояли вахтенные, и, как только наступала темнота, маленький корабельный прожектор тщательно прощупывал путь.
Капитан и его помощник в покер играли очень плохо. Не получая удовольствия от такой игры, Кямиль-бей интересовался лагом, работой лота, звездами, по которым ориентировались ночью, морскими картами и курсом шлюпа. Иногда он даже стоял у штурвала, порой с увлечением, а порой испытывая невыносимую скуку.
Во время плавания разговор волей-неволей не раз возвращался к войне. Стоя на вахте, Кямиль-бей выслушивал самые невероятные истории.
Он понял, что эти люди, жизнь которых неоднократно подвергалась смертельной опасности, больше злятся на своих начальников, чем на немцев, и очень этому удивлялся. Французы говорили о врагах, как о товарищах по оружию и несчастью. Все плохое, что делали немцы, они приписывали их командирам.
Из рассказов матросов получалось, что «свиньи в мундирах», сидящие во французском генеральном штабе, считали подводные лодки опасными только для военных судов.
— Понимаете, для оснащенных до зубов быстроходных военных судов подводные лодки, оказывается, опасны, а для нашего шлюпа, беззащитного, как безрогий баран, они не страшны?!
— Да, но ведь...— Кямиль-бей старался припомнить то, что читал в газетах во время войны.— Ведь вы ходили караваном, под защитой...
— Проклятие! Они подумали об этом, только когда погибли сотни судов... Представьте себе, радио нет... Прожектора нет... Скорости тоже нет... Захочешь уйти, не уйдешь... Захочешь погнаться за немцами, не догонишь... Очень долго нам не давали даже орудий...
— Может быть, их не было...
— Не было? Откуда же они потом взялись? Мы не дураки. Вначале хозяевам было выгодно, чтобы нас топили. В этом случае они не терпели убытка. Судно застраховано... Товары тоже... К чему тратиться?.. Они страхова-
ли старую рухлядъ на крупные суммы й даже бывали Недовольны, когда мы целыми и невредимыми возвращались в порт. Я знаю, что они посылали телеграммы: «Опять вернулся проклятый».
— Не может быть...
— Почему? Нашли же они пушки, когда страховые общества перестали выдавать деньги.
— Мне кажется, что лучше ходить караваном. Я где-то читал...
— Вы ошибаетесь! Наоборот!.. Например, вы делаете девять миль и пройдете через опасную зону, но вам в хвост поставили меня, я же, сколько бы ни давал пара, не сделаю и пяти миль. Таким образом, я задерживаю весь караван.
— Вас когда-нибудь торпедировали?
— Три раза...
— Страшно?
— В первый раз я растерялся. Испугаться не успел. Во второй и третий — разозлился. Представьте себе... Идете вы в ясную погоду и вдруг видите перед собой нечто. Дельфин? Подводная лодка? Да, подводная лодка... А тем временем немец приближается и спокойненько появляется над водой. На его мачте сигнал «покинуть корабль». Спускаемся в шлюпки. Немцы подплывают к судну на маленьком боте, все осматривают, затем возвращаются на лодку и, как в тире, расстреливают корабль. И знаете, что хуже всего? Когда корабль тонет, боши собираются на палубе подводной лодки и, словно совершив какое-то геройство', начинают вопить: «Германия, Германия превыше всего!»
— И все-таки это гуманная война... Без человеческих жертв...
— Откуда вы это взяли?
— Враг предупреждал вас, чтобы вы оставили корабль...
— Да, поначалу было так. Но скоро это изменилось. Они стали торпедировать нас, даже не всплывая. Вы говорите, не было человеческих жертв... А знаете ли вы, что в эту войну погибло, находясь на борту торговых кораблей, больше миллиона человек?
— Только французов?
— Французы, немцы, англичане... Какая разница?
Разве все это не торговый флот? Я не могу этого слышать... Если бы все зависело от флота, мы пропали бы... Спасла нас сухопутная армия маршала Жоффра...
— А Клемансо?
— Не говорите об этом болтуне! Он думал, что выиграет войну одними речами. Грязный адвокат!.. Вместо того чтобы столько болтать, взялся бы лучше за шпионов... О том, куда мы пойдем, немцы всегда знали раньше нашего капитана. Смотрите, что получалось! Идем в Оран. На полпути приказывают: «Вернитесь на Мальту». Подходим к Мальте, а там говорят: «Вы здесь не будете разгружаться, идите в Салоники...» Все это проделки немецких шпионов. Войной почему-то руководят люди, никогда не нюхавшие пороха. Вот поэтому все и перепуталось.
На этом старом шлюпе Кямиль-бей впервые в жизни столкнулся лицом к лицу с войной. Он узнал, что она не похожа на ту, о которой читал, и не такова, какой ему казалась, когда он наблюдал за ней со стороны, живя в нейтральной стране. Он понял, что у войны есть свои сложнейшие и беспощадные законы, знакомые лишь тем, кто в ней участвовал.
С каждым днем беседы между моряками и единственным пассажиром корабля становились все задушевнее. Все члены команды, в том числе и капитан, были людьми с открытыми сердцами и питали страстную любовь к приключениям. Они рассказывали о том, как до войны занимались контрабандой в Красном море и у берегов Южной Америки. Уже подходя к Кипру, Кямиль-бей узнал, что в трюмах парохода было не оливковое масло, как значилось в судовых документах, а оружие — маузеры. Пароход должен был доставить этот груз в Севастополь для борьбы с большевиками и забрать там ценное имущество князей и вельмож, бежавших от революции в России.
Кямиль-бей был страшно поражен, узнав, что старый шлюп, казавшийся на первый взгляд таким безобидным, набит оружием, совершает противозаконное дело. Сначала ему казалось, что все, о чем рассказывали моряки, относится к далекому прошлому. А теперь он почувствовал себя так, словно находился на боевом корабле во время военных действий.
Матросы очень доверяли Кямиль-бею, главным образом потому, что у него был спокойный, общительный характер. Вместе с «маленькой черной куклой», как моряки
прозвали Айше, он расхаживал по ржавой палубе. В испачканных белых фланелевых брюках, шелковой рубашке с короткими рукавами и белых теннисных туфлях, он походил скорее на бывалого моряка, чем на главу богатой и знатной семьи. Он легко поднимался и спускался по трапам, по утрам боролся с первым встречным матросом и мог бы потягаться с каждым из них высоким ростом, широкими плечами, мускулистыми руками и загаром. Трудно было представить себе, что этот человек поражал собеседников в аристократических салонах своей эрудицией в области искусства.
Ужинала семья Кямиль-бея всегда за столом у капитана. Нермин за все плавание ни разу не изменила своим привычкам. Она ставила шезлонг в тень и, сидя в нем, читала роман или задумчиво смотрела на море. В присутствии мужа она чувствовала себя в безопасности и радовалась возвращению в Стамбул, где жили ее родственники: тетка с дочерью — ее сверстницей. За восемь лет разлуки она никогда не скучала о них и все же теперь была рада вернуться в Стамбул. Но если бы «а полпути муж вдруг передумал и сказал, что они поедут в Египет, она охотно бы согласилась. Не зная жизни, не испытав никаких лишений, Нермин считала, что весь мир одинаков, и важно ей было одно: чтобы муж был рядом с ней.
Дарданеллы прошли ночью. На следующий день к полудню судно пришвартовалось к Галате. Нермин накинула чаршаф и вместе с Кямиль-беем вышла на палубу. «Ах, милый Стамбул!» — воскликнула она. Но тут же заметила стоявшие на рейде иностранные военные корабли и тихо прошептала: «Как их много».
Если бы Босфор не был так узок, ей, возможно, и не показалось бы, что их много.В памяти Кямиль-бея сохранился прежний Стамбул, с небольшими колесными пароходами «Ширкет», и он никак не мог представить его себе в роли военного порта. Мощная военная техника иностранных гостей плохо гар-
монировала с деревянными домиками Ускюдара, с мечетями — этими безобидными памятниками ислама, давно потерявшего свое былое величие.
Галата ничем не отличалась от портов Италии и Греции, куда они заходили по пути: всюду иностранные флаги, множество иностранных солдат.
Кямиль-бей никого не предупредил о приезде, поэтому их никто не встретил. Они остановились в хорошей гостинице на Бейоглу.
На следующий день Кямиль-бей нашел адвоката и занялся делами. Сложные и длительные подсчеты показали, что у Кямиль-бея осталось всего две лавки в Стамбуле и одна вилла в районе Багларбаши. После смерти отца нашлись друзья, предъявившие иск на долги покойного, и дальние родственники, претендующие на наследство. Они качали растаскивать имущество умершего. Несколько ханов, баня, лавки и дома, управление которыми было передано адвокату, сгорели во время пожаров. Конечно, можно использовать бывшие под ними земельные участки, но для этого надо было ждать, пока муниципалитет составит новый план сгоревшего района.
Продав особняк в Нишанташи, адвокат отправил находившиеся в нем вещи на склад. Теперь они зашли туда, отобрали все необходимое, а остальное продали старьевщикам. Поскольку арендная плата за лавки была получена за несколько лет вперед, у Кямиль-бея на руках оказались лишь деньги, вырученные от продажи движимого имущества.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43