Пока она возилась на кухне, остальные общими силами принялись накрывать стол. Пауль отыскал тарелки и стаканы, Михкель нарезал хлеб, а Таммемяги накромсал колбасы. Только Милиствер стоял поодаль, не зная, за что взяться.
— Ты что смотришь, буржуй! — сказал Таммемяги. — Берись и ты за дело. Не порть настроения холостяцкой компании! Или тебя так избаловали твои две хозяйки, что ты теперь и пальцем двинуть не желаешь?
Намек Таммемяги на Асту, недавно окончательно переселившуюся к Милистверу, не понравился тому, так как напомнил ему о домашних распрях между Анной и Астой, пытавшейся забрать в свои руки власть в доме.
— Две хозяйки? — ответил Милиствер. — Две хозяйки в одном доме — это хуже, чем ни одной!
— Ну, значит, ты сам должен соображать! Не бутылку и пробочник.
Милиствер поковырял пробку, та рассыпалась.
— Эх, даже с этим не справляешься! Давай сюда! — добродушно подтрунивал над ним Таммемяги.
Когда все уже досыта наговорились о дневных событиях, Милиствер воскликнул:
— Странное дело! Хотите — верьте, хотите — нет, но сегодня все мои больные почувствовали себя значительно здоровее ! Один тяжело больной ревматик даже костыли отбросил!
— Это еще ничего, - заметил Михкель. — Случаются и более удивительные вещи...
Он замолк, выпил рюмку водки, вытер рукой рот и сказал:
— Бывает, что возвращается человек издалека — и что он видит? Жена сбежала. Человек приходит в ярость и готов все разнести в щепы. А потом уходит на митинг — и что бы вы думали? Все как рукой сняло! Дурного настроения как не бывало! А ведь душевная боль тоже не шутки, она грызет человека подчас не хуже ревматизма...
Михкель снял пиджак и закатал рукава. Он был действительно в превосходном настроении.
Таммемяги боролся с усталостью: сказались хлопоты и бессонные ночи последнего времени. Слушая рассуждения Пауля, он с отеческой нежностью глядел на него и думал: как он еще молод, сколько в нем жизни и сил, а вместе с тем и рассудительности! Пауль от души радовался успеху сегодняшней демонстрации, но вместе с тем не забывал и дальнейших дел. Завтра предстояли новые собрания, и он соображал вслух, как лучше их организовать.
Милиствер не мог спокойно усидеть на месте. Он быстро шагал по комнате, возбужденно рассказывая о чем-то Михкелю, потом остановился перед Паулем и принялся упрекать его. Как можно сейчас рассуждать так трезво! Завтрашний день? Кто наблюдал сегодня воодушевление народа, почувствовал его силу, тому нечего беспокоиться о завтрашнем дне.
— С одним воодушевлением далеко не уедешь, товарищ Милиствер! — тоном опытного политика возразил Пауль.
-Не забудь, нам еще предстоят сражения, — добавил Таммемяги.
— Какие к черту сражения после сегодняшнего дня?
— Вот именно после сегодняшнего дня! Неужели ты думаешь, что враг уже сложил оружие? Этого врага никто теперь не испугается! вставил Михкель. — Пусть-ка попробует высунуть нос!
— Пугаться его, конечно, нечего, но нужно быть готовым к отпору! - заметил Пауль, взглядом ища поддержку у Таммемяги.
Михкель взял бутылку, чтобы налить вина, но бутьшка оказалась пустой.
— Минна!. Минна! — Крикнул он в другую комнату и сам смутился. — Ах, я опять за старое! — пробормотал он, стиснув кулак. — Хилья! Хилья! — снова позвал он.
Девушка вышла из соседней комнаты.
— Послушай ты, стрекоза, ступай в погреб и принеси нам парочку бутылок смородиновой! И отыщи еще чего-нибудь на закуску!
— Не надо, — отказывались гости. — Хватит уже.
— Мы же не выпили еще за мое возвращение и возвращение Пауля. Уж коли праздновать, так праздновать! Знаете, какое это вино... Прошлым летом сам делал... Еще и попробовать не пришлось...
Прошло немного времени, Хилья вернулась и прошептала что-то дяде на ухо.
— Как нет? — закричал Михкель
— Весь погреб пустой. Минна все увезла.
— Чертова воровка! Чтоб ее... — сквозь зубы выругался Михкель.
Но вскоре он успокоился и махнул рукой:
— Ну и не надо! Пусть жрет одна!
Хилью тоже приглашали к столу, но она отказывалась. В другой комнате она настежь открыла окно и с наслаждением вдыхала свежий воздух. Светлая, теплая ночь солнцеворота манила выйти на улицу... Она не в силах была противиться. Скрипнула калитка, и девушка уже быстро зашагала по улице...
Она остановилась под открытым окном Анатолия. Сердце бешено стучало о ребра. Неужели этот стук не донесется до комнаты там, наверху?
— Анатолий! А-на-то-лий!
Никакого ответа. Хилья открыла наружную дверь, взбежала по лестнице, постучалась. Нехороший, никогда его дома нет! Где это он шатается? Если бы он хоть немножко любил меня, сердце подсказало бы ему, где я и что чувствую.
Огорченная, тоскующая и пристыженная, Хилья с опущенной головой возвращалась домой.
Вдруг ее окликнули с другой стороны улицы. Это был он, он!
— Ходил к вам... — сказал Анатолий. — Хотел вызвать тебя... — Его у вас там, кажется, вечерника... Не хотелось мешать... Какой день сегодня!.. Так много событий... И эта ночь... Просто обжигает...
Анатолий произнес все это задыхаясь, бессвязно и так странно, что Хилья невольно улыбнулась. Эта улыбка так и осталась на ее лице, и когда Анатолий украдкой взглянул на нее, он прочел на этом лице нежность и отблеск счастья. Он и сам был счастлив.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ
Уже новые шаги нового правительства возбудили в трудовом народе надежду, что предъявленные им требования будут выполнены. Решено было ликвидировать кайтселийт и Отечественный союз. Государственный аппарат начали очищать от реакционных элементов. Амнистировали политических заключенных. Устранили все препятствия на пути развития рабочих профсоюзов. В войсках создали армейские комитеты и назначили политических руководителей. С каждым днем отваливалось что-то от старого, прогнившего строя и возникало что-то новое.
Отменили и изданное в 1918 году постановление об объявлении вне закона Коммунистической партии. Более двадцати лет этой партии приходилось жить в подполье. Все эти годы она, несмотря на жесточайшие преследования, не выпускала из рук боевого знамени. Сколько раз уже буржуазия объявляла ее окончательно ликвидированной, вырванной с корнями из народной жизни! И все же эта самая буржуазия дрожала от страха каждый раз, когда по выступлениям рабочих и по попадавшей ей в руки подпольной литературе убеждалась, что коммунисты еще живы. Значительную часть членов партии властям удалось уничтожить или обезвредить, но все же находилось еще достаточно товарищей, которые неустрашимо продолжали свою работу.
Хотя Пауль Риухкранд был молодым членом партии и те испытания, которые ему пришлось пережить, были лишь каплей по сравнению со страданиями других, все же легализация партии и для него являлась большим событием.
«Вы погубили, — подумал он, — Кингисеппа, Томпа, Креукса, Хейдеманна1, моего отца, сотни и тысячи других борцов за коммунизм. И чего же вы добились? Сумели ли вы спасти самих себя и свой общественный строй от гибели?
Сумели ли задержать колесо истории? Вы и теперь вряд ли добровольно сойдете со сцены, будете противиться всеми силами, хотя на первых порах и притихли. Мыслимо ли, чтобы этакий тип, как Фердинанд Винналь, просто сложил оружие и поднял руки вверх. Наверно, он что-нибудь высиживает. Точно так же как и отец его, у которого, впрочем, иная тактика. Этот считает себя ужасно хитрым, хотя на самом деле глуп и наивен. Он теперь полагает, что, поскольку у него отобрали недвижимость и он выполняет лишь обязанности временного директора, он теперь уже не капиталист. Перед рабочими он старается разыгрывать благодетеля и завоевать их доверие. Даже красный флажок на своем конторском столе установил рядом с сине-черно-белым, как говорит Михкель, которого он принял обратно на работу. Винналь, наверно, думает: ничего плохого не может случиться, пока глава государства, этот ангел-хранитель фабрикантов, сам подписывает архилевые декреты правительства и пока продолжает существовать полиция, которая даже собирается основать свой профессиональный союз».
Недавно Винналь сообщил рабочим, что по его предложению правление акционерного общества решило отдать в распоряжение рабочих значительную сумму. В уставе общества будто бы значится, что если чистая прибыль превышает обычный при учете векселей процент, то правление имеет право отдать этот излишек рабочим на их общие нужды. Этот излишек вдруг обнаружился, и рабочие могли получить часть его. Пусть народ сам решает, предложил он на рабочем собрании, разделить ли эту сумму поровну между всеми или соответственно получаемой заработной плате, или даже так, что у кого семья побольше, как, например, у Вардья, тот получит большую долю,
Вардья, который тотчас же смекнул, что здесь хотят бросить кость собакам с тем, чтобы они перегрызлись, сказал, что раз деньги эти предназначены на общеполезные дела, их не следует делить, а нужно всю сумму целиком сдать в профсоюзную кассу
Винналю подобное предложение не понравилось. Господи, разве это не общеполезное дело, если рабочие разделят деньги между собой?
— Чего там судить да рядить, - сказал и один из рабочих, — каждый вдруг ни с того ни с сего может получить сразу зарплату за несколько недель, Поделим, чего там! Михкель вскипел:
— Так вот какими подлыми приемами хотят забить клин между нами, рабочими! Не выйдет! Деньги должны поступить в распоряжение профсоюза - и точка! Слова Михкеля подействовали.
В конце собрания кто-то выразил удивление по поводу того, что господин Винналь в качестве директора сумел выудить из чистой прибыли излишек, в то время как в. качестве владельца фабрики это ему никогда не удавалось.
— А конъюнктура! — ответил Винналь. — Не забывайте о нынешней конъюнктуре! С помощью Советского Союза можно делать чудеса!..
В устах Винналя это звучало издевательством. В глазах Михкеля сверкнул гневный огонек, и Винналь тотчас же умолк. После он подошел к Михкелю, по-приятельски положил ему руку на плечо и сказал:
— Вы у меня работник хороший, но нервы, нервы... Да-да, эта несчастная высылка... Вам бы не вредно отдохнуть с месяц... Скажем, на Пярнуском побережье... Что вы об этом думаете? Шведы на этот курорт теперь не поедут... Зарплату вам фабрика все равно выплатит... Так что, если желаете, я не возражаю..,.
— Опять хотите сплавить меня подальше? — ответил Саар. — Обо мне не беспокойтесь!.. Пожалуй, сами вы заслужили продолжительный отдых.
— Я?
— Да, вы! Вам изрядно пришлось потрудиться, чтобы сбыть с рук свою недвижимость. Теперь вам не мешало бы слегка перевести дух... Мы и без вас обойдемся... Раньше или позже!
Когда Михкель рассказывал об этом дома, Пауль удивился:
— Ну что ты скажешь! Благодетель, да и только! Но все же взгляни-ка сюда!
Он вытащил из кармана газету. Это был первый легально изданный номер «Коммуниста».
— Как ты достал эту газету?
— Очень просто! Купил в киоске.
— И продают открыто?
Как видишь. Не конфисковали газету, не арестовали покупателя. Но ты не можешь себе представить, какая возня была с предыдущим номером месяца два тому назад!
Взяв газету и очки, Михкель подошел к окну. Пауль принялся расхаживать по комнате, время от времени бросая взгляд на дядю, углубившегося в чтение.
«Истину, - подумал Пауль, - не убьешь ни ложью, ни искажениями, ни клеветой, ни издевательством. Напрасны были все ваши предостережения, устрашения и угрозы, вся ваша двадцатилетняя «воспитательная работа»^ .проделанная над народом! Все же Земля вертится!»
Но Пауля ожидал еще один сюрприз: у него попросили разрешения выставить его кандидатуру на предстоящих вы
борах в Государственную думу, уже объявленных правительством. Это являлось для Пауля почетным предложением, трудно было поверить. Немало ведь других товарищей, старше, опытнее, лучше его.
Избирательный округ Пауля находился в деревне, не очень далеко от города. Эти места были ему немного знакомы, так как он некоторое время поработал там заместителем учителя.
Первое предвыборное собрание должно было состояться в здании той школы, где Пауль сам когда-то учил детей.
Он представил себе, как большое классное помещение наполнится сельскими рабочими, как все они соберутся в приподнятом настроении, готовые чутко воспринять каждое слово, как было на собрании в Рабочем гимнастическом зале. Стоит бросить лишь искорку — и все воспламенятся, воодушевятся...
Длинное побеленное здание школы стояло среди старых, цветущих лип. В жаркий день здесь веяло приятной прохладой. Над дверью висела покрашенная охрой вывеска, на которой черными буквами было выведено: «Школа домоводства».
В помещении бывшей начальной школы молодые девушки обучались теперь кулинарии, вязанию, шитью, садоводству, хорошим манерам. Подтянутая начальница школы в своем мышиного цвета шерстяном платье с длинными рукавами и тощим узелком волос на затылке приветливо приняла Пауля.
Когда Пауль заторопился было в класс, чтобы начать собрание — он сам порядочно опоздал, — старая дева успокоила его: придется подождать, деревенские люди медлительны, еще нет ни одного слушателя.
Она принялась показывать Паулю перестроенное здание школы и повела его в конце концов в сад, где ученицы пололи и прореживали морковку и ставили подпорки под горох. Здесь Паулю подробно поведали об огурцах и о тыкве, о левкоях и о розах.
— Эти парники и эта теплица, — сказала начальница школы, — построены благодаря господину Хаугасу, который вообще многое сделал для школы. Он подарил нам множество яблонь и несколько сортов роз, а также портреты государственных деятелей в роскошных рамах.
— Так, так, — ответил Пауль; богача Хаугаса он еще помнил, но совсем с другой стороны...
Когда Пауль заговаривал с ученицами, те стыдливо опускали глаза и отвечали с приличествующей скромностью. Начальница школы была довольна, ее питомицы не сконфузили школы. Она питала почтение к Паулю, как к будущему
депутату.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56