Но больше его во что не хочешь
ты верить тело твоё с его большим разумом: оно не говорит Я, но делает Я.
Что чувствует чувство и что познает ум никогда не имеет в себе своей
цели. Но чувство и ум хотели бы убедить тебя, что они цель всех вещей: так
тщеславны они.
Орудием и игрушкой являются чувство и ум: за ними лежит ещё Само.
Само ищет также глазами чувств, оно прислушивается также ушами духа.
Само всегда прислушивается и ищет: оно сравнивает, подчиняет,
завоёвывает, разрушает. Оно господствует и является даже господином над Я.
За твоими мыслями и чувствами, брат мой, стоит более могущественный
повелитель, неведомый мудрец, он называется Само. В твоём теле он живёт; он
и есть твоё тело.
Больше разума в твоём теле, чем в твоей высшей мудрости. И кто знает,
к чему нужна твоему телу твоя высшая мудрость?
Твоё Само смеётся над твоим Я и его гордыми скачками. Что мне эти
скачки и полёты мысли? говорит оно себе. Окольный путь к моей цели. Я служу
помочами для Я и суфлёром его понятий .
Само говорит к Я: Здесь ощущай боль! И вот оно страдает и думает о
том, как бы больше не страдать, и для этого именно должно оно думать.
Само говорит к Я: Здесь чувствуй радость! И вот оно радуется и думает
о том, как бы почаще радоваться, и для этого именно должно оно думать.
К презирающим тело хочу я сказать слово. То, что презирают они, не
оставляют они без призора. Что же создало призор и презрение и ценность и
волю?
Созидающее Само создало себе призор и презрение, оно создало себе
радость и горе. Созидающее тело создало себе дух как длань своей воли.
Даже в своём безумии и презрении вы, презирающие тело, вы служите
своему Само. Я говорю вам: ваше Само хочет умереть и отворачивается от
жизни.
Оно уже не в силах делать то, чего оно хочет больше всего, созидать
дальше себя. Этого хочет оно больше всего, в этом вся страстность его.
Но теперь это для него слишком поздно и вот ваше Само хочет
погибнуть, вы, презирающие тело.
Ваше Само хочет погибнуть, и потому вы стали презирающими тело! Ибо
вы уже больше не в силах созидать дальше себя.
И потому вы негодуете на жизнь и землю. Бессознательная зависть
светится в косом взгляде вашего презрения.
Я не следую вашим путём, вы, презирающие тело! Для меня вы не мост,
ведущий к сверхчеловеку!
Так говорил Заратустра.



О радостях и страстях


Брат мой, если есть у тебя добродетель и она твоя добродетель, то ты
не владеешь ею сообща с другими.
Конечно, ты хочешь называть её по имени и ласкать её: ты хочешь
подёргать её за ушко и позабавиться с нею.
И смотри! Теперь ты обладаешь её именем сообща с народом, и сам ты с
твоей добродетелью стал народом и стадом!
Лучше было бы тебе сказать: нет слова, нет названия тому, что
составляет муку и сладость моей души, а также голод утробы моей .
Пусть твоя добродетель будет слишком высока, чтобы доверить её имени:
и если ты должен говорить о ней, то не стыдись говорить, лепеча.
Говори, лепеча: Это моё добро, каким я люблю его, каким оно всецело
мне нравится, и лишь таким я хочу его.
Не потому я хочу его, чтобы было оно божественным законом, и не
потому я хочу его, чтобы было оно человеческим установлением и человеческой
нуждой: да не служит оно мне указателем на небо или в рай.
Только земную добродетель люблю я: в ней мало мудрости и всего меньше
разума всех людей.
Но эта птица свила у меня гнездо себе, поэтому я люблю и прижимаю её
к сердцу теперь на золотых яйцах она сидит у меня .
Так должен ты лепетать и хвалить свою добродетель.
Некогда были у тебя страсти, и ты называл их злыми. А теперь у тебя
только твои добродетели: они выросли из твоих страстей.
Ты положил свою высшую цель в эти страсти: и вот они стали твоей
добродетелью и твоей радостью.
И если б ты был из рода вспыльчивых, или из рода сластолюбцев, или
изуверов, или людей мстительных:
Всё-таки в конце концов твои страсти обратились бы в добродетели и
все твои демоны в ангелов.
Некогда были дикие псы в погребах твоих, но в конце концов обратились
они в птиц и прелестных певуний.
Из своих ядов сварил ты себе бальзам свой; ты доил корову скорбь
свою, теперь ты пьёшь сладкое молоко её вымени.
И отныне ничего злого не вырастает из тебя, кроме зла, которое
вырастает из борьбы твоих добродетелей.
Брат мой, если ты счастлив, то у тебя одна добродетель, и не более:
тогда легче проходишь ты по мосту.
Почтенно иметь много добродетелей, но это тяжёлая участь, и многие
шли в пустыню и убивали себя, ибо они уставали быть битвой и полем битвы
добродетелей.
Брат мой, зло ли война и битвы? Однако это зло необходимо, необходимы
и зависть, и недоверие, и клевета между твоими добродетелями.
Посмотри, как каждая из твоих добродетелей жаждет высшего: она хочет
всего твоего духа, чтобы был он её глашатаем, она хочет всей твоей силы в
гневе, ненависти и любви.
Ревнива каждая добродетель в отношении другой, а ревность ужасная
вещь. Даже добродетели могут погибнуть из-за ревности.
Кого окружает пламя ревности, тот обращает наконец, подобно
скорпиону, отравленное жало на самого себя.
Ах, брат мой, разве ты никогда ещё не видел, как добродетель клевещет
на себя и жалит самое себя?
Человек есть нечто, что должно превзойти; и оттого должен ты любить
свои добродетели ибо от них ты погибнешь.
Так говорил Заратустра.



О бледном преступнике


Вы не хотите убивать, вы, судьи и жертвоприносители, пока животное не
наклонит головы? Взгляните, бледный преступник склонил голову, из его глаз
говорит великое презрение.
Моё Я есть нечто, что должно превзойти: моё Я служит для меня
великим презрением к человеку так говорят глаза его.
То, что он сам осудил себя, было его высшим мгновением; не
допускайте, чтобы тот, кто возвысился, опять опустился в свою пропасть!
Нет спасения для того, кто так страдает от себя самого, кроме быстрой
смерти.
Ваше убийство, судьи, должно быть жалостью, а не мщением. И, убивая,
блюдите, чтобы сами вы оправдывали жизнь!
Недостаточно примириться с тем, кого вы убиваете. Ваша печаль да
будет любовью к сверхчеловеку: так оправдаете вы свою всё ещё жизнь!
Враг должны вы говорить, а не злодей ; больной должны вы говорить, а
не негодяй ; сумасшедший должны вы говорить, а не грешник .
И ты, красный судья, если бы ты громко сказал всё, что ты совершил
уже в мыслях, каждый закричал бы: Прочь эту скверну и этого ядовитого
червя!
Но одно мысль, другое дело, третье образ дела. Между ними не
вращается колесо причинности.
Образ сделал этого бледного человека бледным. На высоте своего дела
был он, когда он совершал его; но он не вынес его образа, когда оно
совершилось.
Всегда смотрел он на себя как на свершителя одного свершения.
Безумием называю я это: исключение обернулось ему сущностью его.
Черта околдовывает курицу; чертовщина, которой он отдался,
околдовывает его бедный разум безумием после дела называю я это.
Слушайте вы, судьи! Другое безумие существует ещё это безумие перед
делом. Ах, вы вползли недостаточно глубоко в эту душу!
Так говорит красный судья: но ради чего убил этот преступник? Он
хотел ограбить .
Но я говорю вам: душа его хотела крови, а не грабежа он жаждал
счастья ножа!
Но его бедный разум не понял этого безумия и убедил его. Что толку в
крови! говорил он. Не хочешь ли ты по крайней мере совершить при этом
грабёж? Отмстить?
И он послушался своего бедного разума: как свинец, легла на него его
речь и вот, убивая, он ограбил. Он не хотел стыдиться своего безумия.
И теперь опять свинец его вины лежит на нём, и опять его бедный разум
стал таким затёкшим, таким расслабленным, таким тяжёлым.
Если бы только он мог тряхнуть головою, его бремя скатилось бы вниз;
но кто тряхнёт эту голову?
Что такое этот человек? Куча болезней, через дух проникающих в мир:
там ищут они своей добычи.
Что такое этот человек? Клубок диких змей, которые редко вместе
бывают спокойны, и вот они расползаются и ищут добычи в мире.
Взгляните на это бедное тело! Что оно выстрадало и чего страстно
желало, вот что пыталась объяснить себе эта бедная душа она объясняла это
как радость убийства и алчность к счастью ножа.
Кто теперь становится больным, на того нападает зло, которое теперь
считается злом: страдание хочет он причинять тем самым, что ему причиняет
страдание. Но были другие времена и другое зло и добро.
Некогда были злом сомнение и воля к самому себе. Тогда становился
больной еретиком и колдуном: как еретик и колдун, страдал он и хотел
заставить страдать других.
Но это не вмещается в ваши уши: это вредит вашим добрым, говорите вы
мне. Но что мне за дело до ваших добрых!
Многое в ваших добрых вызывает во мне отвращение, и поистине не их
зло. Я хотел бы, чтобы безумие охватило их, от которого они бы погибли, как
этот бледный преступник!
Поистине, я хотел бы, чтобы их безумие называлось истиной, или
верностью, или справедливостью; но у них есть своя добродетель, чтобы долго
жить в жалком довольстве собою.
Я перила моста на стремительном потоке: держись за меня, кто может за
меня держаться. Но вашим костылём не служу я.
Так говорил Заратустра.



О чтении и письме


Из всего написанного люблю я только то, что пишется своей кровью.
Пиши кровью и ты узнаешь, что кровь есть дух.
Не легко понять чужую кровь: я ненавижу читающих бездельников.
Кто знает читателя, тот ничего не делает для читателя. Ещё одно
столетие читателей и дух сам будет смердеть.
То, что каждый имеет право учиться читать, портит надолго не только
писание, но и мысль.
Некогда дух был Богом, потом стал человеком, а ныне становится он
даже чернью.
Кто пишет кровью и притчами, тот хочет, чтобы его не читали, а
заучивали наизусть.
В горах кратчайший путь с вершины на вершину; но для этого надо иметь
длинные ноги. Притчи должны быть вершинами: и те, к кому говорят они,
большими и рослыми.
Воздух разрежённый и чистый, опасность близкая и дух, полный
радостной злобы, всё это хорошо идёт одно к другому.
Я хочу, чтобы вокруг меня были кобольды, ибо мужествен я. Мужество
гонит призраки, само создаёт себе кобольдов мужество хочет смеяться.
Я не чувствую больше вместе с вами: эта туча, что я вижу под собой,
эта чернота и тяжесть, над которыми я смеюсь, такова ваша грозовая туча.
Вы смотрите вверх, когда вы стремитесь подняться. А я смотрю вниз,
ибо я поднялся.
Кто из вас может одновременно смеяться и быть высоко?
Кто поднимается на высочайшие горы, тот смеётся над всякой трагедией
сцены и жизни.
Беззаботными, насмешливыми, сильными такими хочет нас мудрость: она
женщина и любит всегда только воина.
Вы говорите мне: жизнь тяжело нести . Но к чему была бы вам ваша
гордость поутру и ваша покорность вечером?
Жизнь тяжело нести; но не притворяйтесь же такими нежными! Мы все
прекрасные вьючные ослы и ослицы.
Что у нас общего с розовой почкой, которая дрожит, ибо капля росы
лежит у неё на теле?
Правда, мы любим жизнь, но не потому, что к жизни, а потому, что к
любви мы привыкли.
В любви всегда есть немного безумия. Но и в безумии всегда есть
немного разума.
И даже мне, расположенному к жизни, кажется, что мотыльки и мыльные
пузыри и те, кто похож на них среди людей, больше всех знают о счастье.
Зреть, как порхают они, эти лёгкие вздорные ломкие бойкие душеньки
вот что пьянит Заратустру до песен и слёз.
Я бы поверил только в такого Бога, который умел бы танцевать.
И когда я увидел своего демона, я нашёл его серьёзным, веским,
глубоким и торжественным: это был дух тяжести, благодаря ему все вещи
падают на землю.
Убивают не гневом, а смехом. Вставайте, помогите нам убить дух
тяжести!
Я научился ходить; с тех пор я позволяю себе бегать. Я научился
летать; с тех пор я не жду толчка, чтобы сдвинуться с места.
Теперь я лёгок, теперь я летаю, теперь я вижу себя под собой, теперь
Бог танцует во мне.
Так говорил Заратустра.



О дереве на горе


Заратустра заметил, что один юноша избегает его. И вот однажды
вечером, когда шёл он один по горам, окружавшим город, названный Пёстрая
корова , он встретил этого юношу сидевшим на земле, у дерева, и смотревшим
усталым взором в долину. Заратустра дотронулся до дерева, у которого сидел
юноша, и говорил так:
Если б я захотел потрясти это дерево своими руками, я бы не смог
этого сделать.
Но ветер, невидимый нами, терзает и гнёт его, куда он хочет.
Невидимые руки ещё больше гнут и терзают нас .
Тогда юноша встал в смущении и сказал: Я слышу Заратустру, я только
что думал о нём . Заратустра отвечал:
Чего же ты пугаешься? С человеком происходит то же, что и с деревом.
Чем больше стремится он вверх, к свету, тем глубже впиваются корни
его в землю, вниз, в мрак и глубину, ко злу .
Да, ко злу! воскликнул юноша. Как же возможно, что ты открыл мою
душу?
Заратустра засмеялся и сказал: Есть души, которых никогда не откроют,
разве что сперва выдумают их .
Да, ко злу! воскликнул юноша ещё раз.
Ты сказал истину, Заратустра. Я не верю больше в себя самого, с тех
пор как стремлюсь я вверх, и никто уже не верит в меня, но как же случилось
это?
Я меняюсь слишком быстро: моё сегодня опровергает моё вчера. Я часто
перепрыгиваю ступени, когда поднимаюсь, этого не прощает мне ни одна
ступень.
Когда я наверху, я нахожу себя всегда одиноким. Никто не говорит со
мною, холод одиночества заставляет меня дрожать. Чего же хочу я на высоте?
Моё презрение и моя тоска растут одновременно; чем выше поднимаюсь я,
тем больше презираю я того, кто поднимается.
1 2 3 4 5 6