..»?), даже была попытка открыть швейную мастерскую. Позже создание подпольной школы для крестьянских детей в селе Алексеевка,— ее вызвали к судебному следователю, в повестке было сказано, что она обвиняется в уголовном преступлении,— «в нарушении постановлений о воспитании юношества». И ученики — их тоже вызвали, допрашивали,— крестьянские дети, дав показание следователю, что Христина Даниловна их учила «по азбучке», сами уже смогли расписаться,— таково было для них первое применение школьной науки.
Алчевская описывает в своей книге обыск у петербургского общественного деятеля, основателя народных воскресных школ в столице, Николая Александровича Вар-гунииа, с которым близко была знакома и обменивалась опытом по школьному делу,— Варгунин приезжал в Харьков и многое там для себя почерпнул. Человек одинокий, он нежно любил маленькую племянницу, дочь умершей от чахотки сестры, и воспитывал ее вдвоем со старушкой теткой. Ребенку была отдана лучшая комната в доме, со светлыми занавесками, розовыми обоями, парижскими игрушками...
«...И вот у двери этой комнаты, этой «святая святых», стояло несколько чужих людей — жандармов с тупыми физиономиями и бессердечием грубых невежественных людей... Нет, он не пустит их в эту комнату, он защитит это нежное больное дитя, он унизится, он упросит, он отстоит силою! Пусть отрывают они всюду доски полов, как отрывали в предыдущих комнатах; пусть роются во всех его интимных письмах и бумагах; пусть посягают на все его сокровища — лишь бы ему отстоять эту заветную комнату...»
Справедливо отметив, что именно это волнение и просьбы возбуждают подозрение «синих» людей (определение Алчевской), она далее пишет: «...Еще минута — и девочка, вся перепуганная и трепещущая при виде этих людей и бледного лица дяди, истерически рыдает в своей розовой постельке, а старая тетя, понявшая вдруг весь ужас происшествия, стоит перед жандармами, точно грозный призрак, в одной белой ночной рубахе».
Следует (привожу в сокращении) диалог старой женщины с жандармом:
«— Не угодно ли вам одеться, сударыня?»
«— Одеться?.. Да разве вы люди? Слыхали ли вы, что в старину помещики не считали за людей своих рабов и ни малейшим образом не стеснялись их присутствием? Они были не правы, поступая так; но я права, презирая вас и ваше гнусное ремесло!..»
Между тем, пишет Алчевская, в соседней комнате плакал несчастный Варгунин, обвиняя себя в том, что не сумел отстоять близких от насильственного вторжения. Жандармы продолжали рыться в бумагах, ничего запретного не находя. Вокруг дома собралась хмурая толпа.
«Что думала эта толпа, эти рабочие в то время, как оскорбляли и позорили их благодетеля?! Что думали интеллигентные люди, содействовавшие, быть может, стачке на фабриках?...»
Эта глава «Из дневника» посвящена памяти Варгу-нина, скончавшегося после обыска от сердечного припадка.
Остается напомнить, что написаны эти строки женой денежного магната, главы банковских обществ. Но такова была моральная сущность Алчевской, ее взгляды. Не напрасно правительство боялось ее влияния на «воспитание юношества», если все окружающие, включая мужа, испытывали это влияние.
Запись о Варгунине сделана за три года до встречи с Чеховым в Ялте. Но не пора ли вернуться туда, в солнечный апрельский Крым девятисотого года? Вернуться теперь, когда в найденном мною письме почти не осталось «белых пятен» и Вторая версия уже налилась соком, как поспевающий на ветке плод.
Итак,— Вторая версия.
Христина Даниловна Алчевская, деятельница народного просвещения, выпустившая при содействии учителей основанной ею воскресной школы указатель «Что читать народу?», будучи в Ялте, переживает тяжелый душевный кризис,— озабоченность мужа банковскими делами она принимает за охлаждение к ней как к женщине. Единственным светлым лучом в эту весну явилось для нее знакомство с Чеховым, которому она послала «свои рецензии при письме». Рецензии, которые, по свидетельству Алчевской, Антон Павлович оценил так высоко.
Во Второй версии легко объяснялось, почему Чехов хотел показать эти рецензии Горькому, писателю, вышедшему из народа,— ведь это был отзыв о его вещах, рекомендованных для народного чтения...
Сохранились ли эти рецензии Алчевской? И о каких произведениях Чехова шла в них речь?.. Это еще предстояло узнать.
Просмотрев фамилии адресатов в обширной чеховской переписке, писем Чехова к Христине Даниловне Алчев-ской я не обнаружила.
Но не сохранились ли письма Алчевской к Чехову?
В Отделе рукописей Ленинской библиотеки мне любезно протянули переплетенную в коричневый коленкор тетрадь. В ней, в алфавитном порядке, стояли фамилии корреспондентов, чьи письма к Чехову или другим членам его семьи хранятся в Отделе. В этом списке я сразу нашла — «X. Д. Алчевская. 1900 год». Судя по номерам, писем было несколько...
Дежурная по читальному залу, наведя справку, сказала, что я смогу прочитать эти письма, если подожду полчаса. Всего тридцать минут, а то и меньше, отделяли меня от заветной цели. Тридцать минут счастливого ожидания!..
Мелкий снежок сеялся за окном. За отдельными, на одного человека, столами прилежно работали люди, каждый над своей темой. Их было человек десять, не больше. В тишине было слышно, как шелестят страницы, а порой даже самое дыхание. Окно выходило на боковую улицу, щурясь от снега спешили прохожие. И я вспоминала, как шла сюда, как не сразу отыскала вход в это великолепное здание, знаменитый дом Пашкова — величаво взирающий со своего холма Книжный Храм, памятник московской архитектуры. Вспоминала бесчисленные его лестницы и коридоры, украшенные старинными статуями богов и богинь, покровителей муз и наук.
И бесчисленные залы, и шелест книжных страниц, похожий на шелест леса. И постового, которому я предъявила свой документ. Какие великие ценности охраняет он, постовой!.. Подошла дежурная, молодая румяная девушка. Сказала:
— Ваш заказ получен...
И протянула мне картонную синюю папку, в каких школьники хранят иногда свои тетрадки. Карточка с указанием шифра, единица хранения... И в руках у меня тонкие двойные листки — та же почтовая бумага, знакомый безупречный почерк. Еще более безупречный, чем в письме к подруге. И дата — 2 Апреля 1900 г. Ялта...
«Глубокоуважаемый Антон Павлович!»
Письмо, которое той весной держал в руках Чехов...
Выразив свое восхищение его талантом, Алчевская
пишет о том, с каким нетерпением ждет интеллигентная публика его новых произведений, как мгновенно расходятся журналы, в которых они опубликованы.
Алчевская просит принять в подарок посылаемые в знак уважения к Чехову два тома указателя «Что читать народу?».
...«Теперь мы работаем над III томом «Что читать народу?» и нам удалось прочитать в нашей мало подготовленной аудитории Ваш рассказ «Бабы» и «Мужики». (...) «...Вы, быть может, не знаете, Антон Павлович, как именно воспринимаются Ваши произведения читателем из народа, насколько они доступны ему. Если вопрос этот интересует Вас, не угодно ли Вам прочитать когда-нибудь в свободную минуту прилагаемую рукопись. Она может оставаться у Вас 2, 3 недели, а затем я попрошу Вас возвратить ее мне, так как у меня нет дубликата.
Адрес мой: Гостиница «Россия», № 25
Глубоко Вас уважающая X. Алчевская».
Так вот какие рецензии Алчевская послала Чехову! В письме к подруге она назвала их своими, потому что это были отзывы учениц ее школы. Отзывы ч и-тателя из народа, записанные ею после прочтения в классе чеховских рассказов.
И вот чьи отзывы Чехов назвал «искренними, правдивыми». Вот о чьих отзывах сказал, что «никогда ни одна критика не доставляла ему столько удовольствия и не вызывала столько интереса, как эта», и просил оставить их у него, чтобы показать Горькому.
«Конечно же Горькому! — думала я теперь, когда все прояснилось.— Не Куприну, не Телешову, не Станко-вичу, не Мамину-Сибиряку. Даже не Бунину,— Горькому!..»
Второе письмо Алчевская посылает Чехову 3 апреля, на другой день после знакомства. С письмом она препровождает ему «Книгу взрослых», которая составлялась шесть лет и по выходе встречена очень благожелательно, критикой самых разных направлений,— Алчевская уточняет это в сноске. Она также сообщает, что в Ялту приехал ее сын Николай Алексеевич, которого тоже интересует вопрос с водой, но он не знает, к кому обращаться с этим.
В конце письма Алчевская благодарит Чехова за визит и напоминает про обещание познакомить ее с Горьким.
Это письмо навело меня на мысль, что у Алчевских в Ялте был свой дом, куда они приезжали на лето. Полагаю, что догадка эта правильна, хотя и не имею еще подтверждения ей. Но, согласитесь, зачем бы иначе Николая Алексеевича интересовал «вопрос с водой», который заботил Чехова в связи с поливкой его аутского, тогда еще молодого, сада.
Видимо, той ранней весной Христине Даниловне просто удобнее было жить в гостинице, а не в своем, еще холодном после зимы, доме. Возможно, когда-то, в молодости, они с мужем гостили у Эшлимана,— из Ялты мне сообщили, что дом его сохранился.
Вспомним строчки ее письма подруге — «...проезжали мимо домика Эшлимана — ставни закрыты, пустота, не-ожившая еще зелень как-то мертвенно застыла на стенах...».
Третье, коротенькое письмо, послано Чехову через день, 5 апреля. Привожу его полностью.
« Глубокоуважаемый
Антон Павлович!
Прежде всего позвольте искренне поблагодарить Вас за билеты, полученные мною вчера на все 4 спектакля, а затем просить сообщить мне адрес и имя Горького, которому я хочу послать обещанные книги.
Извиняясь за беспокойство, остаюсь
Глубоко Вас уважающая X. Алчевская 5 Апреля 1900 г. Ялта».
Должно быть, Горький задерживался, и опасались, что он не приедет вообще. Но он приехал. Тем временем, выполняя обещание, Антон Павлович посылает Алчевской билеты на спектакли Художественного театра.
Бунин пишет: «Привезены были четыре пьесы: «Чайка», «Дядя Ваня», «Одинокие» Гауптмана и «Гедда Габ-лер» Ибсена...»
Естественно, что разговор с Алчевской шел о пьесах Чехова, но он, со свойственной ему деликатностью, прислал билеты на все 4 спектакля.
Между тем в Ялте разгоралось пламя той незабываемой солнечной весны.
Бунин приводит воспоминания Станиславского об этих днях.
«Приезжали и уезжали. Кончался один завтрак, подавался другой. Марья Павловна разрывалась на части, а Ольга Леонардовна, как верная подруга или как будущая хозяйка дома, с засученными рукавами деятельно помогала по хозяйству.
В одном углу литературный спор, в саду, как школьники, занимались тем, кто дальше бросит камень, в третьей кучке И. А. Бунин с необыкновенным талантом представляет что-то, а там, где Бунин, непременно стоит и Антон Павлович и хохочет, помирая от смеха. Никто так не умел смешить Антона Павловича, как И. А. Бунин, когда он был в хорошем настроении.
Горький со своими рассказами о скитальческой жизни, Мамин-Сибиряк с необыкновенно смелым юмором, доходящим временами до буффонады, Бунин с изящной шуткой, Антон Павлович со своими неожиданными репликами, Москвин с меткими остротами — все это делало одну атмосферу, соединяло всех в одну семью художников. У всех рождалась мысль, что все должны собираться в Ялте, говорили даже об .устройстве квартир для этого. Словом — весна, море, веселье, молодость, поэзия, искусство — вот атмосфера, в которой мы в то время находились».
Поистине замечательной фразой венчает Бунин эти воспоминания:
«— Мало ли о чем мечтают русские люди, когда им хорошо,— прибавлю я».
В такой обстановке, точнее, в ее предвестии, произошло знакомство Алчевской с Чеховым. Всего три письма! Но как все сделалось ясно!.. И теперь мне стало казаться, что все было ясно сначала. Наверное, так бывает всегда, когда все пустые места заливаются, как формы, смыслом уже незыблемым.
Дальнейшее неизвестно. Удалось ли Алчевской познакомиться с Горьким? Получил ли Горький ее книги?.. Виделась ли в театре Алчевская с Чеховым, высказала ли ему свои впечатления от спектаклей?..
Я не сразу обратила внимание на серый конверт. Он лежал в той же папке, что и письма Алчевской, но выглядел столь буднично, что я отнесла его к библиотечным бумагам. Прочтя, по счастью, одну их этих бумаг, с перечислением содержимого синей папки, я открыла конверт и достала визитную карточку. На лицевой ее стороне значилось: «Христина Даниловна Алчевская». На обороте визитной карточки поспешным мелким почерком было написано:
«Глубокоуважаемый Антон Павлович!
В понедельник, рано утром, мы уезжаем, а потому убедительно прошу возвратить мне мою рукопись.
X. Алчевская»1.
Вот так. Категорически, чуть раздраженно. В этом «убедительно прошу» слышится напоминание о том, что прошло куда больше «недельки», о которой просил Чехов, оставляя рецензии у себя.
Видимо, очень уж не хотелось Антону Павловичу расставаться с этими отзывами. А человек он был, как известно, чрезвычайно обязательный. И аккуратный.
— Вы обратили внимание: на письмах Алчевской есть маленькие пометки — 1, 2, 3...— спросила Алевтина Павловна Кузичева, заведующая Отделом рукописей, с которой я познакомилась спустя несколько дней.— Это сделано рукой самого Чехова...
И я тут же вспомнила эти цифры вверху каждого письма, обозначившие порядок их получения. На визитной карточке тоже стояла маленькая цифра — 4.
Можно строить догадки, почему Христина Даниловна не пишет о знакомстве с Чеховым в своей книге «Передуманное и пережитое».
Вряд ли потому, что она обиделась на Чехова, не возвратившего рецензии в обещанный срок. Скорей она считала свое знакомство с ним, в отличие от других, слишком непродолжительным. На этом можно и кончить. Мне остается лишь попросить читателя заново перечесть письмо Христины Даниловны Алчевской к ее подруге, учительнице воскресной школы Марье Николаевне Салтыковой,— в своих воспоминаниях Алчевская называет ее сокращенно М. Н. С.
1 Публикуется впервые.
И еще. Заглянув в Большую Советскую Энциклопедию — новое издание,— я Алчевской Христины Даниловны в ней не нашла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15