— Жена никак не могла засунуть в сумку норковую шубу. — Поехали бы завтра или, еще лучше, в воскресенье.
— Галя, я умоляю, только сегодня не спорь со мной. Хорошо? И зачем тебе эта шуба, мы же на море едем, в Грецию.
— А вдруг там холода?
Он уже открыл рот, чтобы разразиться ругательствами, но тут зазвонил телефон.
— Алло!
— Артем Тарасович? — это был голос того узкоглазого, он сразу узнал.
— Да, это я. Видел-видел вашу работу по телевизору, — ответил он, одновременно показывая жене, чтобы выматывалась из комнаты. — Очень даже профессионально сделано.
— Короче! — оборвал его тираду кореец.
— Да-да, конечно. Мелкими партиями, семь частей, в разных местах. В камерах хранения.
— Что?! Ты что, играть со мной решил? Да я тебя за такие дела...
— Нет, что вы, ни в коем случае. — Артем Тарасович посмотрел на часы. Три часа до регистрации. — Я просто не мог по-другому. В силу разных причин. Вы поймите, мне ведь себя обезопасить тоже нужно, я...
— Ну хорошо. Называй номера ячеек. — Юм сплюнул на пол телефонной будки и достал блокнот с ручкой. — Только медленно, а то я не успеваю.
Он долго строчил по бумажке, а потом сказал:
— Теперь так. Слушай меня внимательно, гнида, и запоминай. Если ты вздумаешь со мной играть, то я тебя живым в землю закопаю. И это не образное высказывание, это правда.
— Ну что вы, как вы могли такое подумать? Я ведь деловой человек, а не какой-то там...
Дальше Юм слушать не стал и повесил трубку.
— Говорил я, что надо его кончать, — вздохнул Мент, когда Юм рассказал все по порядку. — Говорил тебе, лопух? Накрылся теперь твой домик с бассейном в солнечной загранице!
— Ничего еще не накрылось. — Юм улыбнулся: — Ты что, не понял?
— А что я должен понимать?
— Да он же просто время затянуть хочет, боится. — Юм засмеялся: — Бабки точно там. Ты только представь, сколько времени нужно, чтобы семь вокзалов объехать. За это время он смыться рассчитывает.
— Ну и что? — Мент наморщил лоб, стараясь активизировать умственный процесс.
— А то, что у нас на это в семь раз меньше времени уйдет. Как раз успеем на его похороны.
— Каким это образом? — не понял Мент.
— Слушай! — Юм засмеялся: — Почему ты до генерала не дослужился с твоей сообразительностью? Сколько нас человек? Ты поедешь на Павелецкий, я — на Казанский, Женька — на Курский, на Белорусский Целка поедет, Грузин — на Савеловский, Склиф — на Рижский, а Ванечка куда?
— На Киевский? — неуверенно сказал Мент.
— Ну вот! — Юм хлопнул его по плечу. — Можешь ведь, когда захочешь! Записывай свою ячейку...
Все разъехались по своим точкам через десять минут. Юм выбрал себе Казанский вокзал не случайно. Там обычно толчется больше всего народу, в основном казахи, узбеки и таджики. Легко будет затеряться среди них.
— Подождешь меня? — спросил он у водителя. — Я только в камеру хранения сбегаю и-быстро обратно.
— Запросто. — Тот пожал плечами, — Только ты за то, что проехал, заплати. А то, может,, ты на дачу собрался, кто тебя знает?
В зале автоматических камер хранения, как всегда, была куча народу. Как только Юм вошел, к нему сразу же подскочил какой-то мужичок с чемоданчиком и спросил:
— Забирать или класть?
— Твое какое дело? — зло спросил кореец.
— Если забирать, то я твою ячейку занимаю. А то тут пустых нет, стой в очереди по три часа. А мне еще в ГУМ смотаться за шмотками.
— Тогда пошли. — Юм ухмыльнулся. Знал бы этот мужичок, ЧТО он будет забирать из этой ячейки, наверняка инсульт бы схватил.
Ячейка нашлась сразу. Юм набрал комбинацию и уже хотел открыть дверцу, но мужичок сзади вдруг вежливо поинтересовался:
— А вас, простите, как зовут? Не Юм, случайно?
Не успел кореец дернуться, чтобы бежать, как
уже был прижат лицом к холодному полу, к виску его был приставлен пистолет, а руки до хруста вывернуты за спину.
— Все, Вася, мы его взяли! — кричал в рацию мужичок, сильно придавливая его коленом к полу. — Да, все обошлось...
— Суки! Волки позорные! — ревел Юм, брызжа слюной, но на него никто не обращал внимания. Вокруг суетились опера, фотографировали, выворачивали карманы, совали в полиэтиленовый пакет пистолет, вынутый из-за пазухи.
— А кто на него донес, выяснили?
— Не знаю, мужик какой-то по ориентировке узнал и позвонил полчаса назад! Что там в кейсе?
— Да ерунда. Газеты старые.
Юма подняли на ноги и поволокли в «воронок». — Это не я! — рычал он, упираясь ногами в пол. — Я ни при чем!
— Да? А это что? — Мужичок ткнул ему под нос пакет с пистолетом: — Это ты в мусорнике у метро нашел и нес сдавать? Юм, да тебя весь Советский Союз ищет, на всех вокзалах ориентировки поразвешаны. Тебя минут двадцать назад мужик какой-то узнал и нам позвонил. Так что молчи и не дергайся. Москва слезам не верит...
Полчаса назад его никакой мужик видеть не мог. Поэтому Юм был уверен, что в это же время с других московских вокзалов в каталажку тянут и всех остальных...
О, АМФИТЕЯ!..
Но заснуть Тифон так и не смог до самого вечера. Что-то тревожило его в поведении Лидии, что-то было не так. Почему она была так возбуждена, почему старалась не смотреть ему в глаза, как будто скрывала от него что-то, почему, наконец, не захотела, чтобы Тифон увиделся с Амфитеей? Все это было странно, очень странно.
Затем мысли Тифона невольно перескочили к тому, что будет потом. Он пытался представить себе, как будет выглядеть их дом, сколько у них будет детей, как они будут жить.
Мечтать намного приятнее, чем бояться, поэтому Тифон постепенно забыл о Лидии. Ну что, в конце концов, такого уж странного в ее поведении?
Просто переволновалась, когда узнала, что этот предводитель дикарей не ее зовет с собой, а какую-то волчицу. Любая женщина на ее месте вела бы себя точно так же.
А вот Амфитея... Неужели она действительно любит Тифона? До последнего времени он старался не думать об этом. Старался не думать потому, что не был уверен. Мало ли что скажет продажная женщина для того, чтобы доставить удовольствие мужчине, — он ведь платит ей за это деньги.
Но она отказалась от притязаний самого царя скифов ради него, жалкого бездомного актера. Разве это ни о чем не говорит? Вряд ли ей настолько нравится жизнь волчицы, что она хочет надуть сразу двух влюбленных в нее мужчин и остаться в лупанарии.
И еще Тифона, конечно, просто распирала гордость. Огромная гордость за то, что он победил такого сильного и знатного соперника. Актер пытался вспомнить хоть один похожий сюжет из всех трагедий, комедий и драм, которые ему довелось сыграть на своем веку, но так и не смог. Воистину случай, достойный того, чтобы ему посвятили достойный сюжет. Скорее всего, это будет комедия — ведь у нее хороший конец.
Тифон отвязал от пояса кошелек и высыпал перед собой все деньги. Довольно внушительная куча серебряных и медных монет. Маловато, конечно, для того, чтобы начать новую жизнь, но ведь это еще не все. Еще семь бессонных ночей, проведенных в логове дикого зверя. Они тоже чего-нибудь стоят.
Полюбовавшись богатством, актер стал складывать деньги обратно в кошелек. И тут ему в руки попалась самая мелкая монетка из всех. Тот самый асе. Обычная монетка. Немного потертая, чуть погнутая. Самая дорогая. Ее доля.
— Вот загадка, — улыбнулся он. — Когда один асе может равняться пяти драхмам. Ни один мудрец не сможет найти ответа.
Так он просидел до самого заката под равномерный стук молотка Праксителя, мастерская которого была неподалеку. А когда на небе появились первые звезды, актер встал и бодро зашагал по дороге, ведущей к окраине города. Настроение у него было отличное. Поэтому хотелось смеяться, танцевать, декламировать прямо на улице. Тифон даже чувствовал во рту вкус неразбавленного вина, которого допьяна напьется сегодня в доме этого знатного скифа.
— Вон он! Это он был у нее последний! — закричал кто-то, когда Тифон быстрым шагом проходил мимо городской площади. Две пары крепких рук схватили его за плечи и прижали к стене.
— Что случилось? — Тифон удивленно посмотрел на хмурые лица двух дюжих стражников.
— Это он, это точно он! — бесновался какой-то старик неподалеку.
— Как тебя зовут? — спросил один из стражников.
— Тифон. Я актер. — Тифон никак не мог понять, почему его остановили и что кричит этот бесноватый старик.
— Ты был сегодня перед полуднем у волчицы по имени Амфитея? — Стражник крепко держал его, не собираясь отпускать.
— Да, был. — Тифон испугался: — А что, вышел закон, запрещающий посещать гетер до полудня? Что-то я не слышал, чтобы глашатай пел об этом на улицах.
— Ты пойдешь вместе с нами. — Стражники подхватили Тифона под локти и поволокли за собой, не обращая никакого внимания на его сопротивление.
— Но почему?! — Он старался вырваться из их цепких рук. — Что я такого сделал? Имею я право знать, в чем меняг обвиняют?
— Эту самую Амфитею нашли убитой сегодня после полудня, — холодно ответил один из стражников. — Она была заколота. И мы думаем, что это был ты.
— Что?! — Тифон вырвался, порвав тогу, и остановился как вкопанный. — Она убита?
Стражники хотели опять схватить его, но взглянули в его глаза и невольно отступили.
Тифон .стоял посреди улицы, как столб, не в силах пошевелиться. Зеваки, обступившие его плотным кольцом, смотрели на него во все глаза, открыв рты от любопытства. Так они обычно смотрели, когда он был на сцене и читал им бессмертные трагедии великого Софокла, Еврипида и Эсхила. Он и сейчас для них актер, они и сейчас ждут от него каких-то откровений.
И вдруг Тифон упал на колени, воздел руки к черному, усыпанному звездами небу и начал читать громко, нараспев:
— О Амфитея, рожденная в Лесбосе, острове пышном, Славишься ты средь гетер златокудрых ольвийских. Даришь любовь свою всем за вина только чашу. Слаще вина твои ласки, что ты расточаешь. Если все семя собрать, что в тебя извергали из чресел Скифские странники дикие, с ними фракийцы и греки, Славные полчища воинов храбрых и силой прекрасных Свет бы увидел, когда бы плоды принесло это семя. Многим дарила ты ласки свои, но они уж забыли Облик твой дивный, богами даримый тебе, о волчица. Только лишь я по ночам от бессонницы лютой страдаю, Имя твое и черты не в силах забыть и богов умоляя Память отнять у меня или дарствовать мне тебя в жены.
По щекам его катились слезы, голос дрожал. Стражники стояли рядом, не смея остановить этого сумасшедшего. А Тифон продолжал читать.
Когда он умолк, наступила пронзительная тишина. А потом раздались аплодисменты...
ДУРАЧОК
Она была такая маленькая, что даже страшно было дотрагиваться до нее. И в то же время постоянно хотелось целовать ее, тискать, гладить. И все время почему-то на глазах появлялись слезы. Тогда Наташа просто брала ее на руки, прижимала к груди и тихонько, чтобы было слышно только им двоим, бормотала:
— Инночка, доченька моя, все у тебя будет хорошо. Ты вырастешь большая-большая. И будешь такая красавица, такая умница.
Дочка чмокала губками и удивленно смотрела на маму своими карими глазами.
А потом возвращался Виктор. Сразу с порога кричал:
— Как моя дочь? Все нормально? Она не заболела?
Наташа смеялась над этой неумелой мужской заботой, и почему-то опять появлялись слезы. Никогда раньше в своей жизни она так часто не плакала. И никогда не была так счастлива, как сейчас.
Когда родилась дочка, Виктор так волновался, так суетился и заботился, таким виноватым ходил вокруг Наташи и Инночки, что она отодвинула на задний план все свои обиды на мужа. Да, он явно не ангел во плоти, но он отец ее ребенка. Он кается. Может быть, это его исправит наконец. Она потерпит. Все-таки семья. Так продолжалось до самого лета. Только дочь и муж, муж и дочь. Странно, но раньше Наташа думала, что это просто несчастье для женщины — посвятить всю свою жизнь семье. А теперь вдруг поняла, что большего для нее и не нужно. Совсем не хотелось думать о работе, о том, что через несколько месяцев придется возвращаться из декрета и опять брать какое-нибудь дело, опять заниматься допросами, проверками и перепроверками показаний, копаться в уликах, прямых и косвенных, и выносить приговор. Тем более что за последние месяцы все, что она пережила в прокуратуре, все эти грязные и страшные дела стали казаться ей какой-то глупой и неинтересной игрой. А жизнь, настоящая, реальная жизнь, начиналась здесь, возле маленького веревочного манежика, в котором истошно орет, требуя к себе постоянного внимания, самое дорогое существо на свете.
Поэтому, когда пришло письмо, что она прошла конкурс и может сдавать экзамены в аспирантуру, Наташа даже немного огорчилась. Даже хотела плюнуть, пусть все остается как есть. Но вмешалась мама.
— Ты что, сдурела? — металась она по кухне, одновременно успевая варить кашку и тереть на терке свежие яблоки. — Опомнись, Натка! Ребенок — это, конечно, хорошо, это счастье, но ведь нельзя же из-за этого пускать всю жизнь коту под хвост. Пойми, что рано или поздно ты об этом пожалеешь. Так что не дури, готовься к экзаменам, пока есть время. Сейчас она еще в коляске лежит, а как бегать начнет по парням, так не до учебы будет.
— Мама! — счастливо смеялась Наташа. — Какие парни? Это когда еще будет?
— А ты не помнишь, когда в первый раз замуж собралась? — Мать грозно посмотрела на дочь.
— Ну лет в семнадцать, кажется. — Наташа пожала плечами.
— Как бы не так! В четыре года! С Олежкой из соседнего дома в электричку села и укатила в синие дали. Искали вас потом три дня. Не помнишь?
— Не-а! — Наташа захохотала.
— А вот я помню! — Мать не то злилась, не то сама готова была разразиться смехом. — Я все помню. И как ты в пять лет соседа по детскому саду в дом привела, заявила, что это твой муж и он будет с нами жить, и как ты во втором классе с соседом по парте в загс ходила заявление подавать, и как в пятом белугой ревела по ночам, что какой-то Игорек из «Б» класса на тебя не смотрит. Так что давай поступай в свою аспирантуру, а то опомниться не успеешь, как бабушкой станешь. И потом, если честно, — вдруг понизила голос мама, и лицо ее стало серьезным, — ты подумай хорошенько. Твой гений сможет семью прокормить?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41