— Ведь генеральный директор говорил: показать... |
— Себя спросите,— уклончиво ответил Федор Федорович и, помолчав, напомнил: — Жемчугов сказал, ваша бригада сорвала пуск кондиционеров, «нечего смотреть, одно раздражение».
— Жемчугов?! — удивился Володя Волнорезов.— Впрочем, может быть. Покажи всем такую красоту труда, и начнется утечка людей из котлованов и с автобаз. Я инструментальщик, но даже меня потянуло на такую работу...
— Тихо, дезертиром объявят,— одернул его Витя Кубанец, подкашливая, дескать, тут все согласны с таким мнением, но кричать об этом не следует: — Есть указание закреплять кадры в строительном управлении.
Возле подъезда Василий Ярцев спохватился, что на почту не зашел: уже второй месяц мать ждет перевода, «Надо поскорее умыться и сбегать, до закрытия успею»,— спланировал он.
Дома умылся, переоделся и только тогда обнаружил на тумбочке открытку от матери.
«Дорогой сынок! Получила от тебя сразу два телеграф-пых перевода по 25 рублей. Зачем так тратишься на почтовые расходы? Если оставлял себе, а потом передумал,
то вря. Я и так перебьюсь. Не смущай меня на тревожные думы. Если у тебя трудно с деньгами, напиши, я подожду ремонтировать крышу.
Мама».
Прочитав открытку, Василий нахмурился: значит, ребята заметили, как он пропажу обнаружил, и решили складчину устроить. Переводы делали в два приема. Кто с кем? Рустам и Витя — один перевод, Володя — второй. Телеграф принимает деньги без предъявления документов. Можно написать любой адрес, оплатить перевод — и до свидания. Однако кто-то должен хранить квитанции... Открытку надо положить на стол — увидят, сами обо всем расскажут.
— Где Огородников? — спросил Василий.
— Зачем он тебе?
— Нужен, может, теперь сознается. Вот вам пятьдесят рублей, которые перевели в два йриема по четвертной. Матерей обманывать нельзя. Зачем вы. это сделали?
После субботника Афоня Яманов будто сразу стал выше ростом в глазах жильцов девятой и уже не вызывал недоумения, что осмелился пойти в бетонщики. Не такой уж он хилый и беспомощный очкарик. Ведь как измывался над ним Огородников, а он выдержал. И хоть к утру следующего дня правое плечо у него припухло, над ключицей появился синяк, вроде погона с розовым кантом из живой кожи, он будто забыл, чем это вызвано. Встал, накинул на больное плечо полотенце и ушел умываться, улыбаясь близорукими глазами, отчего всем стало стыдно за себя: как же не пресекли такую злую шутку вчерашнего самозванца в бригадиры?
Кажется, больше всех переживал Рустам Абсолямов. Сдернув с Огородникова одеяло, он, еле сдерживая возмущение, которое надо было высказать вчера, хрипловатым голосом потребовал:
— Встань, взгляни, что сотворил с парнем!..— В голосе Рустама прозвучала такая внушительная угроза, что Огородников сразу понял, о чем речь, вскочил и как ошпаренный бросился за Афоней на кухню. Через некоторое время они вернулись вместе.
- Ведь вы тоже мне испуг устроили, в петлю ноги загнали, а с ним дрын получился,— оправдывался Огородников.
— Сам ты дрын,—прервал его Рустам и строго спросил: — Извинился?
— Извинился,— ответил за Огородникова Афоня и застенчиво упрекнул Рустама: — Зря ты начал разговор: кость уцелела, а синяк — пустяки, сойдет.
— Вот ты какой терпеливый, вроде исусика,— кольнул его Володя Волкорезов с явным намерением заставить разговориться: интересно все же, каким ветром забросило сюда, в эту многолюдную коловерть, такого хлипкого очкарика? .
Тот понял язвительность Володи, ответил, не скрывая жестковатости в голосе:
— Прыткий ты, видать, на слово. Я прибыл сюда по комсомольской путевке.— И тут же, прикинувшись чудач-ком-простачком, поведал о себе какими-то непривычными, заковыристыми словами: — Из Сибири я, с Кулунды. Спервоначалу о себе, а вдругорядь вы мне про себя... Фамилия моя от чалдонского слова «яман» — «козел» значит. Вот получилось вроде Козлов-Яманов. Отец хлебороб. И я, значит, оттуда, с хлеборобных просторов Кулунды.
— А что же ты, браток, покинул свои хлеборобные просторы? — как бы подстраиваясь к незнакомому строю речи, спросил Володя.
Афоня тоскливо посмотрел на него через увеличительные стекла, очков и ответил уклончиво:
— Враз понятию не взять. Как-нибудь потом.
Сели завтракать. Дежурный Витя Кубанец приготовил на пятерых по глазунье из двух яиц, по чашке кофе и хлеб с маслом. Афоня разделил свою порцию с Огородников ым, который тоже сел за стол рядом с ним.
Одевались не спеша.
— Ты считаешь, что в земледелии мы тумаки?—натягивая робу, спросил Афоню Володя Волкорезов.
— Не считаю. Захворала там земля, надолго захворала,— ответил Афоня..
— Как это понять?
Афоня подумал и на вопрос ответил вопросом:
— А ты про черные бури в Кулунде слыхал? — Он задумчиво посмотрел прямо в глаза Володе Волкорезову.-
Черные бури... Зимой и летом они стали приходить. Ветровая эрозия, значит, пашни, истощает донельзя. Вот уж который год подряд ветер губит посевы, выдирает из почвы и зерно, и гумус. И там, где пашни остались без гумуса, теперь голыши из окаменелой глины лежат. Земля вроде кулаки показывает тем, кто вспахал степь сплошными гонами от горизонта до горизонта. От этих гонов и вспыхнула болезнь. Ее называют ветровой эрозией. Эрозия — это рак земли, сеять хлеб на ней — пустое дело.,. Лечить ее надо, долго лечить.
— Как?
— Не знаю. Отец говорит: травяной пластырь нужно накладывать. Сейчас сорняк будут сеять, потом разнотравье...
К вешалке подошла кошка по кличке Тигрица. Она потерлась возле ног Афони и тут же принялась точить когти об пол. Афоня зло отшвырнул ее: — Уйди, пакость!..
— Это Тигрица, будь осторожен, глаза выдерет.
— Выдерет, задушу.
— Кошкодавом прозовут,— предупредил Володя.
— Ну и пусть,— без смущения ответил Афоня.
— Посади ее на больное плечо вместо компресса, прогреет.
— Вибратором разогрею... А на эту кошку я зипунок накину...
В самом деле, не прошло и недели, как Тигрица туда-то исчезла. Ребята возмутились.
— Здесь без Афони не обошлось, мялку бы ему за это устроить.
Афоня отмалчивался, будто разговор не его касался, От роду ему двадцать один год, но большие роговые очки старят лицо. Он-похож на. мальчишку комплекцией. Таких обычно, в школе называют головастиками в очках. Служить бы ему сейчас в армии, да не прошел по зрению комиссию. Какой смысл трясти его за грудки из-за какой-то кошки, еще без очков останется. А руганью не проймешь — найдет ответ, на то головастик. Решили наказать его заговором молчания: не разговаривать с кошкодавом.
Афоню, кажется, не угнетала такая обстановка. Он все время был чем-то занят, что-то мастерил. Через неделю вместо гвоздей над каждой койкой появились рейки с
крючками и кнопками для крепления открыток и картин, в прихожей — самодельная вешалка, перед порогом — половичок, сплетенный из обрывков проводов в капроновой изоляции. И вообще вся квартира, занятая холостяками, стала обретать домашний уют.
Первым отказался от своей меры наказания Витя Кубанец.
— Где Тигрица? Ты, конечно, знаешь?
— Знаю,— спокойно сказал Афоня и снял очки.— Видишь швы над бровями?.. Когда мальчишкой был, лихоманка меня трепала. Молоко от бруцеллезной коровы такую болезнь приносит. Жена дяди не знала, что ее корова больна, и поила меня таким молоком. Ломало, трясло даже в солнечные дни. Положили меня раз на голбец под шубу. Лежу, дергаюсь, а кошка с печки наблюдает, видно, ей показалось, мыши завозились. Чуть только я пришел в себя, высунул голову, а она, ошалелая,— и моргнуть не успел,— вонзила свои когти прямо в глаза... Мать рассказывала, вытекли бы, да спасибо врачам, спасли...
В комнате повисла тяжелая тишина.
Наступила слякотная осень.
Вслед за корпусом вспомогательных цехов входили в строй литейный, прессовый, механосборочный. Начался монтаж первой линии главного конвейера. Жизнь в цехах преображалась, как в сказке: лег спать в завалах ветролома — проснулся в мире оживающих механизмов... Только здесь благоденствовали не духи добрых ночных волшебников, а сотни, тысячи монтажников, наладчиков, слесарей, техников, механиков, инженеров. Они работали днем и ночью, круглосуточно, находили «общий язык» и с молчаливыми громадинами чугунных станин, и с прихотливыми подвесками к ним из звонких металлов, распутывали паутину силовых и слаботочных схем электропроводки, подключали их к контактам, а затем легкое нажатие пальца на кнопку пульта управления — и все начинало дышать, двигаться, вращаться.
На улицах осень, а под крышами корпусов на пусковых объектах светло, со всех сторон веет теплом. Пожить бы тут, забыв про осень, поблаженствовать тем, кто
создавал такие условия, да где там, не положено. Строителей и монтажников вытесняют литейщики, штамповщики, сборщики автомобилей. Как будут зарождаться автомобили, как они будут обрастать деталями, набирать свою ажурную форму, наконец, сходить с конвейера и мчаться на обкаточный трек — многим строителям не суждено уви-деть. Для них уже маячат зеленые светофоры на пути к новым строительным площадкам.
Такая перспектива не радовала ни Рустама Абсолямова, ни Витю Кубанца, ни Володю Волкорезова, не говоря {уже о Василии Ярцеве, у которого после аварии в Переволоках осложнилось дело так, что он, оставшись без водительских прав, не мог и думать об уходе из автоколонны. 'Кто возьмет аварийщика? Надо ждать окончательных выводов автоинспекции. Когда это произойдет, никто сказать не мог. Экспертиза по каким-то причинам затянулась. Убытки за ремонт и двухсуточный простой самосвала возмещены, однако из управления строительства даны установки «с решением вопроса о Ярцеве не спешить»...
Не спешить... Но ведь кадровики автозавода уже начинают комплектовку экипажей. Друзья Ярцева приехали сюда не только строить завод. У них мечта — работать в одном из Цехов завода. Ради этого инженеры и техники с дипломами по году и больше работали опалубщиками, такелажниками. Пойти втроем, без Ярцева — предательство, и кадровики предпочитают брать сработанные четверки, шестерки, восьмерки — экипажи! О . подключении к четверке вместо Ярцева вихлястого Мартына Огородни-кова не может быть и речи. Подведет экипаж очередным фокусом, которых у него неистощимый запас. Трудно понять, на что он способен,— то совершенно наивный ребенок, то на редкость ловкий хитрец себе на уме.
Ярцев чувствовал, чем озабочены его друзья, посоветовал:
— Присмотритесь к Афоне Яманову... Хоть некомплектный в нашей комнате получился экипаж, но выход можно найти.
В тот вечер Афоня Яманов где-то задержался. Его ждали здесь два парня из соседней квартиры, а также Рустам и Витя. Они учились в одиннадцатом классе вечерней школы, и для них Афоня был сущим кладом — в любой момент мог дать консультацию и по истории и по литературе. Возьмет программу и начнет рассказывать —
заслушаешься. Афоня тратил на это два вечера каждую неделю.
Но вот сегодня он будто бы забыл, о своих обязанностях, не пришел к назначенному часу. Опаздывал и на колективный ужин, чтобы отметить полугодие своего посвящения в рабочий класс.
Непривычное опоздание такого пунктуального человека встревожило всех. Сначала поглядывали в окна, затем, не сговариваясь, вышли на улицу: решили пройти по соседним подъездам — не забрел ли Афоня к кому! Звонили на строительную площадку — и там не было. Оставалось заявить в милицию...
Ужин давно остыл, когда осторожна скрипнула дверь. На пороге стоял Афоня в рабочей куртке, на ногах — рваные галоши. - Где сапоги?
— Сапоги? — Афоня поморщился.— С сапогами, братцы, беда стряслась, в бетоне остались.
— Ну и ну...— сказал Володя Волнорезов, окинув взглядом товарищей.
А Афоня продолжал:
— Пришло в одночасье три самосвала, вроде в су-пряжке, и бух мне на бахилы свой груз. Тычу вибратором в воздух: «Куда вы, варнаки, валите?!» — и чую, как за голенищами бетон твердость набирает. Кумекаю, костыли мои, значится, в бетоне упокой обретают. Жалко сапоги, однако ноги нужнее. И давай выдергивать их. Дерг да дерг, дерг да дерг... Три часа дергал. Наконец приноровился, выдернул — и домой. По дороге чьи-то галоши догнал. Вот они и донесли меня к вам, хотя с опозданием, но, как видите, без ущерба и проколов...
— Загибаешь ты сегодня, Афоня, крепко загибаешь,— сказал, улыбаясь, Ярцев.
— Вот молодец, Василий Ярцев, разгадал мой ребус, но не полностью. А я приготовил его специально для тебя. Без прокола у тебя, Вася, все дело обойдется!..— Он достал из-за пазухи газеты.— Вот на, читай, на второй полосе. «Ротозейка на дороге». Ирина Николаева про твое мастерство пишет... Здорово пишет! В испытатели тебя прочит. Готовый, говорит, то бишь пишет, ас-испытатель за рулем самосвала.
Афоня вручил всем по экземпляру газеты. Запахло типографской краской. Кто-то заметил:
— Газета не вчерашняя, не сегодняшняя, а завтрашняя.
— Живу на день вперед,— ответил Афоня.
Стало ясно, что пришел он так поздно неспроста и придуманная им история с сапогами всего лишь неудачная маскировка какого-то доброго дела в пользу Василия Ярцева.
— «Ротозейка на дороге»,— внятно, как по радио, прочитал заголовок Володя Волнорезов и, передохнув, пошел по тексту: — «Было это в Переволоках. Перегруженный самосвал спускался под уклон с повышенной скоростью — у него отказали тормоза. Водитель, шофер второго класса Василий Ярцев, принял все меры к тому, чтобы погасить скорость и не допустить аварии, а она зевала, стояла на дороге и любовалась собой. И быть бы ей под колесами самосвала, если бы в последнюю секунду...»
Далее рассказывалось все, как было на самом деле. Василий слушал и не верил своим ушам. В статье передавалось напряжение шофера в момент неизбежной аварии с тяжелыми последствиями. Вася даже удивился, где и как Ирина успела подслушать или разгадать, что мелькало у него в голове и перед глазами в ту напряженную, секунду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27