— И я за него плачу, если свадьбе быть! — прокричал Фриман грозно.— Но если из этого ничего не выйдет, в чем я уверен, то за бочонок платите вы, мы разопьем его на наших заседаниях и выпьем все до
последней капли!
— Согласны, по рукам! — закричали все, но Фриман и Хедигер застучали кулаками по столу и завопили
в один голос:
— Никаких сватьев-кумовьев! Не хотим быть родней, хотим быть независимыми свободными друзьями!
На сих возбужденных выкриках завершилось наконец это содержательное заседание, и свободолюбивые братья твердо и непоколебимо отправились по домам.
На следующий же день, за обедом, как только ушли работники, Хедигер сообщил сыну и жене о вчерашнем торжественном решении, согласно которому отныне ни одна из сторон не потерпит более никаких сношений между Карлом и плотниковой дочкой. Приговор этот до того рассмешил госпожу Хедигер, оружейницу, что последний глоток вина, которое она как раз собиралась допить, попал ей не в то горло, и она отчаянно закашлялась.
— Что тут смешного? — сердито спросил мастер;
жена его отвечала:
— Конечно, смешно — видно, вы в вашем союзе забыли поговорку «Всяк сверчок знай свой шесток». И чего вы суетесь в амурные дела — занимались бы
своей политикой!
— Ты смеешься, как женщина, и рассуждаешь, как женщина! — отчеканил Хедигер с большой серьезностью.— Как раз в семье и начинается истинная политика; конечно, мы политические друзья, и чтобы остаться таковыми, мы не собираемся перемешивать наши семьи, делить на всех богатство одного и устраивать тут коммунизм. Я беден, а Фриман богат, пусть так оно и будет; тем большую радость доставит нам наше духовное равенство. Могу ли я путем этой женитьбы покуситься на его дом, влезть в его дела и породить между нами неловкость и досаду? Нет уж, увольте!
- Ну и ну! Что за странные порядки! — отвечала Госпожа Хедигер.— Хороша дружба, коли один друг
не желает отдавать свою дочь за сына другого! И с каких это пор считается коммунизмом, если женитьба при-носит в семью благополучие? И разве это плохая политика, если счастливый сын сумеет добиться руки красивой и богатой девицы, завоюет почет и деньги, станет опорой и поддержкой престарелым родителям да братьям — пусть и им раз в жизни повезет! Ведь ес-ли к кому-то приходит удача, она распространяется быстро, как огонь, который, не нанося никому вреда, всех согревает, а под ее крылом и остальные смогут закинуть свои удочки — глядишь, и они чего поймают. Я ведь не мечтаю о молочных реках да кисельных берегах, нет, но ведь часто случается, что человеку, честно и справедливо разбогатевшему, даже приятно бывает, если неимущие родственники обращаются к нему за помощью и советом. Нам-то, старикам, много ли надо, но ведь может статься, что кто-нибудь из братьев нашего Карла задумает дело какое начать, решится попытать счастья, если кто-то доверит ему нужные средства. А может, пойдут у них смышленые дети, которые больших бы высот достигли, будь у их родителей состояние, чтобы образование им достойное дать. И стал бы тогда один — уважаемым доктором, или почтенным адвокатом, или даже судьей, другой — инженером или художником. И тут уж дело пойдет — они запросто сделают хорошую партию, и будет тогда у нас большое, счастливое и почтенное семейство. И разве не пример человеколюбия богатый дядюшка, который безо всякого для себя убытка открывает дорогу в мир сметливым, но бедным родственникам? Ведь часто бывает — когда в доме есть один счастливчик, глядишь, и другим что-нибудь перепадет, и они наберутся ума-разума. И все это ты хочешь пресечь безжалостной рукой и уничтожить счастье на корню?
Хедигер натужно рассмеялся и с досадой сказал: — Это все выдумки. Ты рассуждаешь, как та крестьянка с кувшином. Я совсем по-другому представляю себе, что значит быть богатым и иметь бедных родственников. Такой богатей ни в чем себе не отказывает, у него мильон капризов и причуд, которым он все время потакает и которые съедают уйму денег. Но стоит прийти его родителям или братьям — он тут же садится с важ-ным видом за стол, берет окладную книгу, мусолит перо и, вздыхая, говорит: «Благодарите бога, что не знаете
ни, как тяжко управлять таким состоянием! Уж лучше сторожить стадо коз, чем следить за полчищем злостных нерадивых должников! Платить никто не желает, каждый норовит улизнуть да отделаться, день-деньской только и смотришь, как бы тебя кто не надул! А стоит схватить такого проныру за шиворот, так он такой шум-гам подымет, что рад поскорее избавиться от него, если не хочешь прослыть кровососом и ростовщиком. Бюллетени, протоколы, извещения, объявления — все нужно читать и перечитывать, чтобы не пропустить какой-нибудь выигрыш и не просрочить какой-нибудь платеж. И денег на руках никогда нет! Выплатит кто-то ссуду - так он сразу выставляет свою мошну напоказ по всех кабаках и повсюду трубит, что расплатился,— и не успеет он выйти из моего дома, как тут же появляются трое других, и требуют денег, и по крайней мере один уж обязательно берет деньги безо всякого залога! Да еще притязания общины, да благотворительных обществ, да всякие общественные дела, да всевозможные подписные листы — ведь не откажешь, положение обязывает — часто, скажу вам, голова кругом идет! А в этом году дела совсем плохи: сад вот привел в порядок да балкон пристроил, жена давно уж хотела,— теперь надо рассчитываться. А уж верховую лошадь занести — ведь врач мне сто раз говорил,— об этом я и не мечтаю — только знай плати. Вон, посмотрите, решил виноградный пресс новейшей конструкции построить, чтобы давить мускат — я его у себя на шпалерах выращиваю,— и, черт побери, едва ли в этом году смогу расплатиться! Но, слава богу, кредит мне еще дают!» — так говорит он, ловко вплетая в свою бол-Товню такие жалостные подробности, что бедные братья и старик отец уже не смеют и заикнуться о своих обстоятельствах и удаляются несолоно хлебавши, вдо-воль налюбовавшись его садом, его балконом, его хитроумнейшей давильней. И пойдут они за помощью к чужим людям, и безропотно заплатят высокие проценты, только бы не слушать больше эту болтовню. Дети его растут в шелку да бархате и вальяжной поход-кой разгуливают по городу. Они приносят бедненьким кузенам и кузинам небольшие подарки, а два раза в году приглашают к себе на обед, и для богатых детей это большая потеха, но как только гости, перестав робеть и смущаться, начинают слишком уж шалить, им Набивают карманы яблоками и отправляют домой. Дома
они рассказывают обо всем, что видели и что ели, и все подвергается строгой критике; ибо зависть и злоба переполняют души бедных невесток, что не мешает им, однако, заискивать перед состоятельными родственниками и расхваливать их наряды на все лады. Но вот — несчастье обрушивается на отца или на братьев, и богатому родственнику, чтобы избежать толков да пересудов ничего не остается, кроме как взять на себя все заботы. И он безропотно берет на себя эти заботы. Но тут-то и рвутся окончательно узы братского равноправия и любви! Братья и их дети становятся отныне рабами и слугами сего господина; из года в год их будут поучать да одергивать, и будут ходить они в грубой одежде да есть черствый хлеб, чтобы вернуть хоть малую долю того, что на них затрачено, а детей отправят в сиротские приюты и школы для бедных; правда, если у них хватает силенок, их заставят работать в господском доме, и будут они сидеть за столом в самом дальнем углу, не смея и пикнуть.
— Фу, ну что ты такое несешь! — воскликнула жена.— Неужто ты и вправду считаешь своего собственного сына таким негодяем? Почем ты знаешь, что именно его братьям на роду написано стать его слугами? Это им-то, которые сами не лаптем щи хлебают? Нет, честь свою мы блюсти умеем, нас, я думаю, богатой женитьбой с толку не собьешь, а мои добрые надежды сбудутся, вот увидишь!
— Я и не утверждаю,— возразил Хедигер,— что с нами все именно так и будет, но все равно, за внешним неравенством неизбежно появится и внутреннее; кто жаждет богатства, тот стремится стать выше себе подобных...
— Глупости! — перебила его жена, снимая со стола скатерть и вытряхивая крошки за окно,— ведь разве Фриман, обладатель немалого состояния, о котором мы сейчас спорим, перестал быть ровней нам, остальным? Разве вы не живете душа в душу, вас ведь водой не разольешь!
— Это совсем другое дело! — воскликнул мастер,— совсем другое! Он свое богатство добыл не хитростью и обманом и в лотерею не выиграл, а сорок лет честным трудом зарабатывал его по талеру. А потом — мы никакие не братья, Фриман и я, мы не вмешиваемся в дела друг друга, и впредь всегда будем так поступать, и это наш принцип! И в конце концов, он ведь не то что
другие прочие, он ведь к тому же — стойкий и несгибаемый. Но не будем без конца обсуждать столь незначительную разницу в достатке! Слава богу, среди нас нет баснословно богатых людей, наш достаток распределяется более-менее равномерно; но возьми малого, у которого не один миллион в кармане, который одержим жаждой власти,— и ты увидишь, какие бесчинства он творит! Вот, к примеру, наш прядильный король — он уж точно миллионов не считает, а все про него говорят, что он, дескать, плохой гражданин своего отечества, да и вообще сквалыга, потому .что он не заботится об общем благе. Он был бы хорошим гражданином, если бы, разбогатев, по-прежнему никому не мешал, был сам себе голова и жил бы, как живут все люди. А теперь представь себе, что такой вот богач рвется к политической власти, да прибавь ему толику обходительности, склонность сорить деньгами, и умение подать товар лицом, и пусть он строит дворцы и общественные |дания — тогда увидишь, какой ущерб нанесет он обществу и как испортит характер своего народа. И настанет такое время, когда в нашей стране, как и в других, скопятся большие деньги, которые никто не зарабатывал споим трудом,— вот тогда и придет пора схватиться с дьяволом, тогда и выяснится, прочна ли ткань и надежна ли краска на полотнище нашего знамени! Короче говоря, я не вижу, почему один из моих сыновей должен зариться на чужое добро, в которое он не вложил ни Талера. По-моему, это форменное мошенничество!
- Это мошенничество существует испокон веку,— рассмеялась жена,— и состоит оно в том, что двое нравятся друг другу и хотят пожениться! И тут уж вы своими громкими и суровыми речами ничего не сделаете! И между прочим, во всей этой комедии ты один в дураках и останешься; ведь мастер Фриман, как человек разумный, не хочет, чтобы ваши дети стали ровней. Но у детей-то, поди, своя политика, и они от нее не отступятся. Вот помяни мое слово, так оно и выйдет! - Пусть их,— сказал мастер,— это их дело; мое же дело — не потакать им, и покуда Карл несовершенно-летний, я своего согласия не дам!
Сделав сие дипломатическое заявление и прихватив свежий номер «Республиканца», он ретировался в свою "обитель духа". А жене его не терпелось поскорее поговорить с сыном, чтобы все у него как следует выведать; Но только теперь она заметила, что его давно уж и след
простыл — наверное, все эти семейные дебаты показались ему глупыми и никчемными, да и вообще ему было как-то неловко обсуждать с родителями свои любовные дела.
И поэтому значительно раньше обыкновенного сел он вечером в лодку и поплыл туда, где так часто бывал по вечерам. Но сколько он ни пел свою песенку — один раз даже до конца допел,— на берегу так никто и не появился, и проторчав в лодке против плотничьих мастерских больше часа в напрасном ожидании, он поплыл назад смущенный и подавленный, решив, что дела его, пожалуй, и впрямь плохи. В следующие четыре-пять вечеров Термина тоже не появлялась, и тогда Карл перестал поджидать изменницу — а он считал ее изменницей, ибо хотя и помнил об ее условии встречаться не чаще чем раз в месяц, увидел в нем всего лишь подготовку к окончательному расставанию; он сердился на неверную и грустил о ней. Для него поэтому оказалось очень кстати, что подошло время рекрутских учений для фланкеров, и он с одним своим приятелем фланкером зачастил по вечерам на стрельбище, чтобы хоть как-то поупражняться и научиться метко стрелять — это требовалось для подачи рапорта о зачислении в рекруты.
Отец довольно скептически смотрел на эту его деятельность, и однажды он как бы невзначай сам зашел на стрельбище, чтобы вовремя отговорить сына от глупой затеи, коли тот, как полагал Хедигер, ничего в этом деле не смыслит.
Однако пришел он туда как раз не вовремя: Карл, который успел до его прихода сделать с полдюжины неточных выстрелов, пошел вдруг стрелять без промаха.
— Ты мне голову не мороЧь,— удивленно сказал Хедигер,— будто ты никогда не стрелял! Уж немало денежек втихаря на это выложил, ясно как божий день!
— Потихоньку — верно, я уже стрелял, но только бесплатно. И знаете где, батюшка?
— Могу себе представить!
— Еще мальчишкой я часто наблюдал за стрельбой, подмечал, что при этом говорится,— и вот с тех пор мне страстно хотелось пострелять, я только и мечтал об этом, и частенько, уже лежа в кровати, держал в руках воображаемую винтовку и посылал в цель сотни метких выстрелов.
— Вот это лихо! Эдак можно целые роты в полной боевой готовности укладывать в постель и проводить такие мысленные учения — сколько пороху да башмаков сберечь можно!
— А это не так смешно, как кажется,— заметил опытный стрелок, который обучал Карла,— известное дело, из двух стрелков с одинаково острым зрением и твердой рукой мастером становится тот, кто умеет думать. А еще требуется врожденное умение вовремя спускать курок. В общем, здесь, как и во всяком ремесле, есть свои тайны.
Чем чаще и точнее Карл попадал в цель, тем больше недоумевал старый Хедигер; мир в его глазах перевернулся; ибо всего, что умел он сам, он достиг усердием и упорным трудом. Даже собственные принципы, которые иные люди умудряются приобретать легко и просто чуть ли не дюжинами, как сельдей в лавке, он выработал в результате длительных штудий в своей каморке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10