Я очутилась в громадном холле, где мне сразу бросилась в глаза инвалидная коляска, а в ней калека с мученическим лицом. Я хотела подойти к нему и сказать, что нашла название птицы из шести букв, начинающееся на "м" и кончающееся на "у", но не успела. Остановившийся возле меня здоровенный тип в темно — синем пиджаке с золочеными пуговицами поинтересовался, кого я ищу.
Я пришла к пани Плошаньской, актрисе, если вам уж так нужно знать.
Швейцар объявил, что пани Плошаньская только что вышла, и что я смело могу покинуть гостиницу.
— Тогда я подожду, — дерзко возразила я.
Швейцар рекомендовал подождать на террасе, чтобы не разносить грязь сапогами по всему холлу и не заливать пол дождевой водой, стекающей с плаща. Бессовестный, он смотрел на меня такими глазами, будто моя грязь и моя дождевая вода были самого наихудшего сорта. Я запомнила ему это, пусть не думает, что имеет дело неизвестно с кем. Если бы он знал, что я была когда — то главарем банды, наверно, согнулся бы передо мной в поясном поклоне с умильной улыбкой на лице.
Вдруг в углу, у стойки с доской, на которой висели ключи, я увидела Франта. У него с уже закрытого зонта тоже стекала вода, но, разумеется, никто не посмел сделать ему замечание. Портье за стойкой подал ему ключ.
Новая сенсация! Итак, Франт не проживает в доме огородника, он только переодевается там, как в театральном гардеробе. А тем временем за номер в гостинице ежедневно выбрасывает как минимум сто злотых. Видно, хочет показать всем, что может себе это позволить. В гостинице он демонстративно пускает пыль в глаза, а в доме огородника у него притон. Знаем мы таких!
Поигрывая ключом, Франт пересек холл и, взбежав по ступенькам, скрылся на лестничной площадке.
— Ну, чего же ты ждешь? — грубо спросил швейцар. Я поняла, что он намерен выпроводить меня как можно скорее, и стояла ошеломленная, будто на голову мне обрушился потолок. Схватив за мое плечо, швейцар собирался уже вытолкать меня за дверь, как вдруг я увидела подкатившую к нам инвалидную коляску.
— Добрый день, — поздоровался со мной калека. — Ты хотела помочь мне решить кроссворд.
— Да, да, — подтвердила я. — Мне известна эта птица.
— Тебя послало само небо. — Калека протянул ко мне костлявые руки. — Ну, пожалуйста, что это за птица, из — за которой я вчера не смог заснуть?
Название птицы уже вертелось на кончике языка, но я вдруг начисто забыла его, будто меня заколдовали. Знала, что слово начинается на "м", кончается на "у" и состоит из шести букв, не забыла даже, что птица относится к семейству аистовых, обитает в Африке, питается падалью и гнездится на баобабах, но не могла вспомнить, как она называется. Видимо, так захотела судьба, ибо, припомни я тогда название птицы, дело о шляпе за сто тысяч злотых прояснилось бы гораздо раньше.
— Забыла, — огорченно вздохнула я.
— Подумай, — приветливо посоветовал он, — может быть, еще вспомнишь.
— Честное слово, знала, только вот насмерть забыла.
— Не расстраивайся, есть еще время.
Он говорил "не расстраивайся", а я вся дрожала от волнения. Перед моим мысленным взором стояла телеграмма. Я точно видела каждое ее слово, каждую дырочку на ней, и только эта подпись выскочила у меня из памяти.
Теперь уже швейцару не потребовалось выпроваживать меня из гостиницы, я выбежала сама, не смея взглянуть калеке в глаза. У этого бедняги с лицом мученика парализованы ноги, он не может ночью заснуть, а я забыла… Поэтому, устыдившись своей забывчивости и разозлившись на себя, я убежала.
Таинственная башня
На улице по — прежнему лил дождь, и не было даже намека, что он может прекратиться. А меня угнетала мысль о глупой птице, которая сидит себе на баобабе и знать меня не желает. Но вскоре я перестала предаваться унынию, ибо ничего не могла этим добиться. Вполне хватало забот с загадочной шляпой. Да чтоб он пропал, этот трупоед из семейства аистовых!
Меня очень интересовало, что сумел выявить Мацек. Могла поклясться, что назревает новая сенсация. Но я не застала Мацека ни в "Марысеньке", ни где — нибудь еще и встретила его только на Пасечной.
— Где ты так долго пропадал? — закричала я еще издали.
— Сидел на дереве, — ответил он с весьма таинственным видом, продемонстрировав в доказательство порванные на коленях джинсы. — Надеюсь, теперь ты будешь мною довольна.
— А как ты оказался на дереве?
— Вскарабкался.
— Понимаю. А зачем?
— Следил за виолончелистом.
Наконец — то он заговорил по — человечески. Может быть, из этого Мацека еще выйдет толк.
— Рассказывай с самого начала! — скомандовала я.
Мацек помолчал и, сглотнув слюну раз — другой, в конце концов приступил к рассказу. Говорю тебе, Девятка, я все сделал как надо. Виолончелист сворачивает на Полевую, я за ним… Он сворачивает на Пасечную — я за ним…
— А потом перебрался через стену, — вставила я.
— Откуда тебе известно?
— Валяй дальше, у нас мало времени.
— Значит, перебираюсь через стену, потом продираюсь сквозь кусты. Говорю тебе, как в джунглях. Думал, потеряю его из виду, но не потерял. А по пути заметил совершенно фантастический экземпляр черного дятла…
— Дятел меня не интересует, мне важен виолончелист. Он вел себя подозрительно?
— Еще как.
— Ну, так валяй дальше.
— Дальше тащиться уже не пришлось, мы дошли до тех развалин.
— Каких развалин? Говори, а то умру от любопытства!
— Старинных, видел даже табличку с надписью "Памятник старины. Охраняется законом".
— Меня не интересуют памятники старины. Мне нужен виолончелист.
— Но он там живет.
— В развалинах? Ты, наверно, болен.
— Не в развалинах, а в башне.
— В какой еще башне?
— Там есть башня, а в ней живет виолончелист.
— Он что, не может жить в обычном доме и живет в старинной башне? Что — то очень подозрительно.
— Подожди, не мешай, — одернул меня Мацек. — Если говорю в башне, значит, в башне. Своими глазами видел, как он достал из — под коврика ключ, отворил железную дверь и вошел в башню.
— Да ведь это сенсация!
— И еще какая! А потом в открытом окне заметил его лысину.
— Ты уверен, что это не дух?
— Уверен, духи не бывают лысыми. Впрочем, я видел его очки.
— Он протирал стекла?
— Да.
— Тогда, наверно, он.
— На все сто два. Значит, слушай, что я сделал дальше.
— Вскарабкался на дерево и порвал джинсы.
— Да. Мне хотелось увидеть, чем он там занимается.
— Это фантастика! — вскричала я, уверенная, что сейчас услышу то, от чего стынет кровь в жилах, и встают дыбом волосы. И потому продолжала уже шепотом: — Так что… он там делал?
— Представь себе… чистил цветную капусту.
Мне показалось, что Мацек смеется надо мной.
— Но ведь такой таинственный тип не может вот так просто чистить цветную капусту. Он либо притворялся, либо делал это для отвода глаз.
Мацек стукнул себя кулаком в грудь.
— Даю честное слово, что он вынул из портфеля цветную капусту, положил в миску и самым натуральным образом начал чистить.
— Да ведь это хитрец! Наверно, заметил тебя на дереве.
— Нет.
— В таком случае притворялся, что не замечает тебя.
— Что же, он все время должен притворяться?
— Разумеется, иначе не вызывал бы подозрений. Ошиблась я в тебе, Мацек. Думала, принесешь сенсационные сведения, а ты рассказываешь мне о чистке цветной капусты.
— Разве я виноват, что он чистил?
— И это все? — разочарованно протянула я.
— Сейчас… сейчас… — Мацек потирал лоб. — Видел в траве серую сову либо сипуху, не уверен.
— Неважно, — отрезала я. — Я тебя посылаю на разведку, а ты интересуешься совами. Куда это годится?
— Оставь меня в покое! — возмутился он. — Я первый раз в жизни увидел серую сову.
— И это, наконец, все? — язвительно вопросила я.
— Сейчас… Насмерть забыл. Была там еще какая — то женщина…
— И ты говоришь об этом только сейчас! — вознегодовала я. — Ведь это самое важное. Какая женщина?
— Очень красивая и элегантная. Говорю тебе, совсем как актриса.
Вот тут — то я просто остолбенела. Если актриса, то, может быть, Моника Плошаньская. А если пани Моника, то это новая большая сенсация и новая загадка. Все сходится. Швейцар говорил, что пани Плошаньская вышла из гостиницы. А значит…
— Высокая? — спросила я.
— Кажется, высокая.
— Стройная?
— Кажется, стройная.
— С макияжем?
— А что это такое?
— Была накрашена?
— Как артистка на сцене.
— Это она.
— Кто?
— Дуралей, неужели не догадываешься? Ну, кто? Пани Моника Плошаньская, которая красиво, как на сцене, отказала нашему Франту. Уловил?
У Мацека от волнения пересохло в горле. Он несколько раз сглотнул слюну, прежде чем продолжить рассказ, и наконец с трудом выдавил:
— Сижу на дереве, не спускаю глаз с комнаты виолончелиста. Он промывает цветную капусту, а тут что — то шур — шур под башней. Смотрю, к башне подошла какая — то женщина. Она огляделась, вынула из сумочки ключ, отворила дверь и бесследно исчезла, как дух.
— Пошла к виолончелисту.
— В том — то и дело, что нет. Виолончелист промыл цветную капусту, покрошил ее и поставил на электроплитку.
— А она?
— Черт ее знает.
— Ты ее больше не видел?
— Нет! Исчезла, и ни слуху ни духу.
— Любопытно. Нет ли там другого жилища?
— Нет, наверно. Все окна забиты досками.
— Может быть, какой — нибудь тайный проход в подвал?
— Может быть.
— В таком случае все возможно. Даже то, что ты не орнитолог, а турецкий султан. Говорю тебе, Мацек, у меня от всего этого кружится голова, и я ничего не могу понять.
— Я тоже не понимаю, что к чему, — поведал в раздумье Мацек. — Но нужно идти обедать, скоро два часа.
— Ты просто гений, Мацек. Насмерть забыла, что проголодалась. После обеда заскочу к тебе. Чао!
Вот так номер!
На обед были суп, жареная треска с картошкой и сладкий пирог с крюшоном. И наконец — то семья собралась в полном составе.
— Снова треска, — пожаловался папа.
— И снова жареная, — как эхо откликнулся Яцек.
Мама, все еще мысленно переживавшая последнюю партию бриджа, ничего на этот раз не сказала.
— А чем ты вообще занята? — поинтересовался папа.
— Вот именно, — вторил ему Яцек, — тебя нигде не видно.
— Интересно! — взорвалась я. — Ездишь с отцом на рыбалку и еще хочешь меня видеть?
— Ну вот, опять, — вздохнула мама. — Хоть за столом могли бы не ссориться.
— Когда она всегда первая начинает! — кричал Яцек.
Отец нетерпеливо чмокнул.
— Прекратите, а то начнется ад кромешный.
— Извини, папа, что тебе не нравится? — спросила я.
— Что тебя никогда не бывает дома.
— Правильно, — подтвердила мама. — Где тебя только носит? Чертенок, а не девочка.
— Я? — Голос мой звучал вполне благонравно. — Еще в Варшаве вы говорили, что нужно обязательно вдыхать йод. Вот я и вдыхаю.
— Весь день ничего не делаешь, а только вдыхаешь? — зацепил меня папа.
— И насыщаю организм кислородом. Кажется, у моря очень много кислорода и озона.
— А язычок твой становится все острее.
— Да — да, — подхватил Яцек, — ничего не делает, а только огрызается.
— Опять вы ссоритесь! — упрекнула мама, заламывая руки. — Люди ведь слушают. Я знала, что так и будет. — Она вдруг без видимого повода рассмеялась. — А я сегодня сыграла шлемика в пиках.
— Но в конце концов, наверное, проиграла?
— Нет, мой дорогой, я приготовила тебе сюрприз. Выиграла.
— Интересно, сколько?
— Три пятьдесят.
— Выигрываешь три злотых, а проигрываешь двадцать.
— А ты обещаешь принести во — о—от такую щуку, а возвращаешься с двумя плотвичками.
— Не стоит продолжать, ты никогда меня не поймешь, — вздохнул отец. — Сегодня неудачный день, не было клева.
— А я, наоборот, время до обеда повела превосходно. Играла в паре с одной милой докторшей из Жевуша. Она живет в гостинице "Под тремя парусами" и пригласила меня на послеобеденный бридж.
Услышав это, я едва не подавилась рыбьей костью.
— В гостиницу? — переспросила я.
— А что здесь удивительного?
— Тогда, мамуся, я пойду туда поболеть за тебя. Я еще никогда не была в такой роскошной гостинице.
— В ней нет ничего особенного.
Если бы только мамуся знала, что в этой гостинице проживает Франт, у которого сотня итальянских галстуков, а также пани Моника Плошаньская, которая исчезла в башне и с тех пор о ней ни слуху ни духу, то никогда бы, наверно, не сказала такой нелепости.
— Возьми ее с собой, что тебе стоит, — заступился папа. По крайней мере, будет у тебя на глазах.
Мамуся посмотрела мне прямо в лицо.
— Только умоляю тебя, Крыся, веди себя прилично и оденься по — людски.
Я оделась по — людски, то есть как обычно одеваются девочки. С отвращением натянула юбку, надела поплиновую блузку, влезла в женские туфли и думала, что меня стошнит, когда посмотрела на себя в зеркало. Я выглядела как мальчишка, переодетый девчонкой.
Что поделаешь, приходилось жертвовать собой во имя интересов расследования. И я пошла с мамусей — послушная, воспитанная, как к тете на именины.
В клубном зале гостиницы мамуся уселась за столик с тремя другими дамами и, как только она взяла карты в руки и затянулась сигаретой, я тут же перестала для нее существовать. Ничего удивительного, я не была даже слабенькой трефовой двойкой в карточной колоде.
Какое — то время я делала вид, что наблюдаю за игрой, но мыслями была уже в номере пани Моники и у дверей в номер Франта. Еще бы немного, и я улизнула, если бы не пани Моника Плошаньская, которая, как дух старого замка, возникла на фоне дверей клубного зала. Нужно признать, что дух этот выглядел великолепно. Макияж, о котором можно лишь мечтать, наимоднейшая прическа, элегантные движения и полный достоинства взгляд. А платье — шелковое, разумеется, вечернее — ну точно как в последнем номере журнала "Пшекрой". Потрясающе!
Все уставились на нее, особенно мужчины, а она, притворяясь, что никого не замечает, вела себя точно как в кино. Она не шла, а лишь слегка касалась ногами пола (так, по крайней мере, пишут в книжках), устремив взгляд в невидимую точку. (Это я вычитала в книжке, которую стащила у мамы из — под подушки.) Потом как ни в чем не бывало подошла к полке с журналами и, перелистав несколько номеров, со свойственной ей элегантностью исчезла в холле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23