Скидки, суперская цена
тишину пронзает ИСТОШНЫЙ ВОПЛЬ. Винс улыбается.
ПАВИЛЬОН: КОМНАТА ДАЗА – ДЕНЬ
Даз видит в треснувшем зеркале обкорнанный ирокез.
ДАЗ
Ааааа!
НАТУРА: УЛИЦА – ДЕНЬ
Винс и Уолтер пожимают друг другу руки.
Стихотворение Люси (2)
Вещи закинуты в багажник. Машина под окном. Но у Люси оставалось еще одно важное дело.
Сейчас она стояла возле кабинета Питера. Прокашлялась. Никакой реакции. И тогда – она прочитала вслух. Она сама написала.
Пусть он знает: мы любим его все равно,
Просто боль не дает нам к нему постучаться в окно.
Далеко уезжаем, прощаясь с тобой,
Но однажды мы всей соберемся семьей.
Люси замолчала. За дверью слышался стук пишущей машинки. Люси просунула листок со стихотворением под дверь. А потом запела своим чистым высоким голосом на мотив государственного гимна:
Ленин и Маркс – умы,
Троцкий и Энгельс. Мы
верим в науки высь.
Папа, скорей вернись.
Сосуд истины
Но Питер не услышал, как Люси читает стихотворение и распевает песню под его дверью. Не услышал, как дочь попрощалась с ним. Питер был погружен в работу. Он писал, как никогда не писал прежде. От всего сердца. Нет, даже более того. Сердце – всего лишь комочек мышц в человеческой груди. Питер же писал Всем Своим Существом, каждым атомом своего тела и, пожалуй, Души.
И даже этим ничего не сказано. Слова приходили не из него, но через него: Питер был как сосуд, переполненный истиной, исходящей откуда-то Свыше.
Он писал не переставая с самого вечера.
Задача номер один: письма для Маргарет, Люси и Джоанны. Его исповедь была воспринята ими без особой радости. Но теперь – он не сомневался, – теперь они его поймут. Истина вынудит их понять!
Люси
Дорогая моя Люси!
Когда мы живем во лжи и осознаем это, когда в нашу жизнь приходит истина, она требует, чтобы о ней говорили, кричали, писали, пели со всех крыш!
Посему вот тебе слова правды от меня, твоего отца.
Прежде всего. Для меня ты не была желанным ребенком. Не слишком ли резкое начало? Наверное, следует объясниться. Когда я говорю, что ты не была желанным ребенком, я имею в виду следующее: я не хотел второго ребенка. Яростно доказывал твоей матери, что привести даже одно дитя в этот (как я считал прежде!) жестокий, несправедливый и уродливый мир – уже чересчур. Родить же двоих детей – вещь непростительная. И, чтобы не стать отцом второго ребенка, я решил подвергнуть себя вазэктомии (подробности этой процедуры ты узнаешь из учебников по анатомии). Я мог бы обратиться в частную клинику и сделать операцию незамедлительно – и тогда бы ты не родилась! Но я был принципиально против всяческого буржуазного малодушия и записался на операцию по страховке: моя очередь должна была подойти через два с половиной месяца. Чтобы за это время не произошло непредвиденных неприятностей, я соблюдал меры крайней предосторожности и пользовался толстыми презервативами, хоть они и уменьшали остроту ощущений. И, несмотря на это, к собственному ужасу, я узнал, что твоя мать беременна. Ума не приложу, как это могло случиться. Достаточно сказать, что такое случается. Когда я узнал, что мы зачали тебя, во-первых, я испытал – и ты должна меня понять – состояние глубочайшего ужаса. Во-вторых, я гневался на твою мать, я не мог отделаться от мысли, что она меня как-то перехитрила. Я ведь знал, что она очень хотела второго ребенка, поэтому не исключал интриг с ее стороны. В-третьих, я сверился со своими чувствами относительно аборта. Я прислушался к себе и понял, что отношусь к этому спокойно, теоретически и практически. Но как бы горячо я ни убеждал твою мать, какие ни приводил аргументы, я не смог уговорить ее сделать аборт.
Так появилась на свет ты, Люси.
Вероятно, из-за предшествующих твоему рождению событий первые пару лет я тебя не любил. Наоборот – меня переполняли гнев, горечь, раздражение. Можешь ли ты себе представить – испытывать подобные чувства к крошечному, беспомощному существу, которое плачет в ночи…
И это уже другая история – как я полюбил тебя, мое дитя, по мере того, как ты училась ходить, говорить, рассуждать. Моя любовь к тебе – уже сама по себе чудо, как, впрочем, и события, произошедшие со мной за последние несколько дней.
И я подумал, не есть ли все это промысел некой Высшей Силы.
Возрадуйся же!
С любовью,
Твой отец Питер
Маргарет
Дорогая Маргарет.
Жена моя.
Если я не состоялся как отец – это потому, что не состоялся как мужчина. Но я должен открыться этому миру, открыться тебе, моей жене.
Я должен открыться Истине.
В своей жизни мы редко озвучиваем сомнения и отрицательное отношение ко многим вещам, надеясь, что все само собой утрясется. Как мы ошибаемся! В математике, умножая два отрицательных числа, мы получаем положительное (-2) х (-2) = +4. Но, как я теперь знаю («знаю» во многих смыслах этого слова), в жизни все обстоит иначе!
Так что же произошло с нашим браком? Как ты прекрасно знаешь, я далеко не сразу на него решился. Ты помнишь, как пространно я объяснял тебе, что социально-экономические институты нашего общества, в том числе институт брака, суть не что иное, как смирительная рубашка для человека.
Тем не менее я по твоему требованию (и с готовностью!) отмел всяческие сомнения. На более банальном уровне я солгу, сказав, что меня не волновал конкретно наш с тобой брак. Я всегда считал, что необязательно подбирать себе партнера (партнершу) по своему образу и подобию, но все же меня волновало, что я пожизненно связываю себя с человеком, лишенным высоких интеллектуальных запросов. Пойми, я говорю это не в уничижительном смысле – ты сама знаешь: я никогда не считал, что необходимо (или, спешу прибавить, достаточно) иметь высокий интеллект, чтобы быть хорошим человеком. И я бы не назвал тебя человеком неинтеллектуальным. К тому же у тебя много других прекрасных качеств. Маргарет, я хочу сказать тебе: ты была хорошей женой и матерью.
Но продолжим. Маргарет, должен признаться, наша сексуальная жизнь доставляла мне много разочарований. Но опять же мне не в чем тебя упрекнуть. Мы не отвечаем за свои животные инстинкты, но правда состоит в том, что ты никогда не получала удовольствия от акта совокупления и воспринимала его не иначе как с определенной долей смирения. Разве я не прав? Оральный секс был для тебя отвратителен, ты считала его распущенностью, правда? Но я-то обожаю оральный секс! Как прекрасно отдавать и принимать! Как ты знаешь, я всегда был человеком непомерных страстей и аппетитов в сексуальной сфере. И все же, Маргарет, я не в обиде на тебя. Истина не преследует цели кого-то обвинить: как можно упрекать тебя, если твоя биология устроена именно так. Или как можно упрекать тебя за то, что ты воспитана в консервативном, мещанском духе среднего класса. Ты абсолютно не виновата. Боюсь, я слишком пространен, дорогая моя. Но это так приятно – говорить Правду! Срывая паутину сомнений и компромиссов! Надеюсь, и ты думаешь так же. О, мне так много хочется тебе сказать, меня просто распирает от искренности – боюсь, я бормочу, как безумный!
Скоро я напишу тебе еще.
Со всей любовью,
Питер
Джоанне
Дорогая Джоанна.
Я прощаю тебя!
С любовью,
Твой отец
Питер
К полуночи все письма были написаны. Он раздаст их днем, хотя его не покидало чувство, что письмо для Маргарет следует отредактировать.
Но сейчас времени нет. Пора действовать.
Нет. Стоп. Спокойно. Прежде чем приступить к следующей задаче, нужно поразмыслить.
В доме было тихо: Питер вышел через заднюю дверь во тьму сада.
Он прошел на лужайку, лег на спину и уставился в небо, не замечая, что трава сырая после грозы.
В детстве Питер любил крошечный дворик за родительским домом, любил лежать на крыше угольного сарая. Он смотрел на вечернее небо и удивлялся… Эти мелкие сверкающие точки, словно булавочные головки, воткнутые в небо, – это и есть звезды? Они что, действительно существуют? Хорошо было бы оказаться среди них и оттуда смотреть. Когда Питер стал юношей, все переменилось. Он по-прежнему смотрел на небо, но теперь поражался не мелким световым точкам, а океану темноты, их омывающему. Он увлекся космологией, астрономией и астрофизикой: ему нравилось соединять световые точки, будто сплетая между ними паутину: и если делать все разумно, эта паутина послужит ему страховочной сеткой, что не даст провалиться в темноту.
Питер улыбнулся. Как же глуп он был, как далек от истины!
Ночь была ясной. Что там, комета? Нет, просто звездочка мигает, по правде мигает.
Питер опять улыбнулся.
Он готов вернуться к работе. Со всем усердием.
К четырем часам утра Питер составил отчет для мистера Несбитта – добрых шестьдесят страниц: он прекрасно понимал, что излагаемые им мысли не являются сугубо научными, и наслаждался ими тем более.
И вдруг он замер посередине предложения: из ниоткуда, из пустоты, ни к чему в сознание прорвалась, пульсируя, мысль… Минуточку! Как он мог забыть! Завтра! Нет же – четыре часа утра, значит, сегодня…
Собеседование! На должность декана!
Питер принимает решение, что пора одеваться. Он спешит наверх в спальню, тычется в темноте, выдвигает ящики комода, открывает шкаф, шарит на полках, вытаскивая одежду на ощупь. Он не сомневается: что попадется под руку, то и подойдет. Свет не включает, чтобы не разбудить Маргарет.
Питер прыгает на одной ноге, пытаясь натянуть носок – на самом деле это трусы Маргарет. Питер падает на кровать и боится, что испугает жену, но, к счастью, кровать пуста.
Просто Маргарет спит в комнате Люси.
Теперь Питер одет и явно не сознает, насколько нелеп: цветастая гавайка, кардиган Маргарет, смокинг, вельветовые брюки. Он спешит обратно в кабинет. К тому моменту, когда Люси засовывает ему стихотворение под дверь, Питер написал еще пятьдесят вдохновенных страниц.
9.15
Стук в дверь.
– Отец, ты в порядке?
Джоанна.
В порядке ли он? Питер рассмеялся.
Он выдернул из пишмашинки заключительную страницу. Готово.
Семнадцать минут десятого. Собеседование – в полдесятого. У него остается… тринадцать минут. Итак, он пробежит эту милю за семь минут… и тридцать четыре секунды и поспеет вовремя!
Питер открывает дверь кабинета и вручает Джоанне сколотые страницы.
– Мой отчет для твоего мистера Несбитта. Мне пора бежать.
И он побежал.
Питер предстает перед комиссией
Столь неожиданная, преждевременная смерть Жан-Поля его самого уже мало волновала, однако серьезно заботила его старших коллег.
На факультете всегда придерживались политики продвигать своих людей и никого не брать со стороны. Жан-Поль был птицей высокого полета – имел множество публикаций, его все любили, – и в новом учебном году ему прочили место уходящего на пенсию профессора Джорджа.
Когда Жан-Поль умер, хотели было дать объявление о вакансии, но потом – как же они сразу не догадались, – конечно же, обнаружилась прекрасная кандидатура. Доктор Питер Робинсон: пускай не по старшинству, но по своим задаткам и харизме он идеально подходил для того, чтобы повести факультет в светлые восьмидесятые и дальше в будущее.
Этим утром в кабинете главы университета – пожалуй, самом роскошном помещении в университете – подобралась весьма почтенная публика. Был представлен не только факультет физики – в лице сребровласого, упитанного профессора Джейкоба Ньюстеда Джорджа. В комиссию входили: глава университета Брайан Прессман, декан по смежным наукам Джонн Терри, представитель администрации Мэри Прингл и Хьюго Кемп – представитель от студенчества: последний не имел права голоса, но его участие в собеседовании свидетельствовало об открытости и демократии, что издавна укоренились в жизни университета. Голосование – если таковое вообще состоится – закрытым не будет. Консенсус был достигнут вчера вечером за бутылкой хереса, в антракте выступления струнного квинтета Баха, где, благодаря исключительно совпадению, оказались все члены комиссии. Они пришли к единому мнению, что кандидатура Питера подходит идеально и собеседование будет чистой формальностью. Не столько допрос, сколько милостивое посвящение в высшие эшелоны университетской жизни.
В 9.34 профессор Джордж допил свой чай и взглянул в окно на газон.
– Кажется, он все-таки добрался.
Истинно так. Члены комиссии расхаживали по огромному кабинету, тихо обмениваясь утренними любезностями. Некоторые посмотрели в окно и увидели, как побагровевший Питер Робинсон, обильно потея, бегом пересекает лужайку с табличкой «Ходить запрещено».
9.34. Опоздание на четыре минуты. Опоздавший и сам прекрасно это осознавал.
Причина опоздания? Как яростно подтвердил бы сам Питер, то была не ошибка в подсчетах – он совершил пробежку с запланированной скоростью – миля за семь с половиной минут. Нет. Задержка была вызвана несчастным случаем: Питеру померещился просвет в движении на Хай-стрит, и он смело кинулся вперед, недооценив скорости мчащегося на него грузовика. Водитель резко затормозил, машину занесло на тротуар, и едва не пострадала одна хрупкая пожилая леди. Увы, сия судьба не миновала ее ухоженного пуделя и фонарный столб, на который мочился песик.
Дальнейшие переговоры вынудили Питера задержаться.
Пожилая леди была весьма огорчена: Питер предложил ей некоторую материальную компенсацию. Правда, при себе у него нашелся только фунт с мелочью. И моральную – Питер уверил пожилую леди, что очень скоро она воссоединится со своей собачкой в местах более прекрасных, чем Хай-стрит.
И Питер быстро рванул дальше – во-первых, чтобы наверстать потерянное время, а во-вторых, чтобы не попасть в объятия взбешенного водителя: тот тоже считал, что имеет право на компенсацию за разбитый грузовик, поэтому мчался за Питером целых пятьдесят ярдов, пока не понял, что пробежать милю за шесть с половиной минут ему явно не по силам.
9.35
Питер садится за стол перед комиссией: следует заметить, что всем чуточку неловко.
Во-первых, оттого, что Питер влетел в кабинет потный и задыхающийся.
Во-вторых, когда Джон Терри спросил, как поживают Маргарет и девочки, Питер ответил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
ПАВИЛЬОН: КОМНАТА ДАЗА – ДЕНЬ
Даз видит в треснувшем зеркале обкорнанный ирокез.
ДАЗ
Ааааа!
НАТУРА: УЛИЦА – ДЕНЬ
Винс и Уолтер пожимают друг другу руки.
Стихотворение Люси (2)
Вещи закинуты в багажник. Машина под окном. Но у Люси оставалось еще одно важное дело.
Сейчас она стояла возле кабинета Питера. Прокашлялась. Никакой реакции. И тогда – она прочитала вслух. Она сама написала.
Пусть он знает: мы любим его все равно,
Просто боль не дает нам к нему постучаться в окно.
Далеко уезжаем, прощаясь с тобой,
Но однажды мы всей соберемся семьей.
Люси замолчала. За дверью слышался стук пишущей машинки. Люси просунула листок со стихотворением под дверь. А потом запела своим чистым высоким голосом на мотив государственного гимна:
Ленин и Маркс – умы,
Троцкий и Энгельс. Мы
верим в науки высь.
Папа, скорей вернись.
Сосуд истины
Но Питер не услышал, как Люси читает стихотворение и распевает песню под его дверью. Не услышал, как дочь попрощалась с ним. Питер был погружен в работу. Он писал, как никогда не писал прежде. От всего сердца. Нет, даже более того. Сердце – всего лишь комочек мышц в человеческой груди. Питер же писал Всем Своим Существом, каждым атомом своего тела и, пожалуй, Души.
И даже этим ничего не сказано. Слова приходили не из него, но через него: Питер был как сосуд, переполненный истиной, исходящей откуда-то Свыше.
Он писал не переставая с самого вечера.
Задача номер один: письма для Маргарет, Люси и Джоанны. Его исповедь была воспринята ими без особой радости. Но теперь – он не сомневался, – теперь они его поймут. Истина вынудит их понять!
Люси
Дорогая моя Люси!
Когда мы живем во лжи и осознаем это, когда в нашу жизнь приходит истина, она требует, чтобы о ней говорили, кричали, писали, пели со всех крыш!
Посему вот тебе слова правды от меня, твоего отца.
Прежде всего. Для меня ты не была желанным ребенком. Не слишком ли резкое начало? Наверное, следует объясниться. Когда я говорю, что ты не была желанным ребенком, я имею в виду следующее: я не хотел второго ребенка. Яростно доказывал твоей матери, что привести даже одно дитя в этот (как я считал прежде!) жестокий, несправедливый и уродливый мир – уже чересчур. Родить же двоих детей – вещь непростительная. И, чтобы не стать отцом второго ребенка, я решил подвергнуть себя вазэктомии (подробности этой процедуры ты узнаешь из учебников по анатомии). Я мог бы обратиться в частную клинику и сделать операцию незамедлительно – и тогда бы ты не родилась! Но я был принципиально против всяческого буржуазного малодушия и записался на операцию по страховке: моя очередь должна была подойти через два с половиной месяца. Чтобы за это время не произошло непредвиденных неприятностей, я соблюдал меры крайней предосторожности и пользовался толстыми презервативами, хоть они и уменьшали остроту ощущений. И, несмотря на это, к собственному ужасу, я узнал, что твоя мать беременна. Ума не приложу, как это могло случиться. Достаточно сказать, что такое случается. Когда я узнал, что мы зачали тебя, во-первых, я испытал – и ты должна меня понять – состояние глубочайшего ужаса. Во-вторых, я гневался на твою мать, я не мог отделаться от мысли, что она меня как-то перехитрила. Я ведь знал, что она очень хотела второго ребенка, поэтому не исключал интриг с ее стороны. В-третьих, я сверился со своими чувствами относительно аборта. Я прислушался к себе и понял, что отношусь к этому спокойно, теоретически и практически. Но как бы горячо я ни убеждал твою мать, какие ни приводил аргументы, я не смог уговорить ее сделать аборт.
Так появилась на свет ты, Люси.
Вероятно, из-за предшествующих твоему рождению событий первые пару лет я тебя не любил. Наоборот – меня переполняли гнев, горечь, раздражение. Можешь ли ты себе представить – испытывать подобные чувства к крошечному, беспомощному существу, которое плачет в ночи…
И это уже другая история – как я полюбил тебя, мое дитя, по мере того, как ты училась ходить, говорить, рассуждать. Моя любовь к тебе – уже сама по себе чудо, как, впрочем, и события, произошедшие со мной за последние несколько дней.
И я подумал, не есть ли все это промысел некой Высшей Силы.
Возрадуйся же!
С любовью,
Твой отец Питер
Маргарет
Дорогая Маргарет.
Жена моя.
Если я не состоялся как отец – это потому, что не состоялся как мужчина. Но я должен открыться этому миру, открыться тебе, моей жене.
Я должен открыться Истине.
В своей жизни мы редко озвучиваем сомнения и отрицательное отношение ко многим вещам, надеясь, что все само собой утрясется. Как мы ошибаемся! В математике, умножая два отрицательных числа, мы получаем положительное (-2) х (-2) = +4. Но, как я теперь знаю («знаю» во многих смыслах этого слова), в жизни все обстоит иначе!
Так что же произошло с нашим браком? Как ты прекрасно знаешь, я далеко не сразу на него решился. Ты помнишь, как пространно я объяснял тебе, что социально-экономические институты нашего общества, в том числе институт брака, суть не что иное, как смирительная рубашка для человека.
Тем не менее я по твоему требованию (и с готовностью!) отмел всяческие сомнения. На более банальном уровне я солгу, сказав, что меня не волновал конкретно наш с тобой брак. Я всегда считал, что необязательно подбирать себе партнера (партнершу) по своему образу и подобию, но все же меня волновало, что я пожизненно связываю себя с человеком, лишенным высоких интеллектуальных запросов. Пойми, я говорю это не в уничижительном смысле – ты сама знаешь: я никогда не считал, что необходимо (или, спешу прибавить, достаточно) иметь высокий интеллект, чтобы быть хорошим человеком. И я бы не назвал тебя человеком неинтеллектуальным. К тому же у тебя много других прекрасных качеств. Маргарет, я хочу сказать тебе: ты была хорошей женой и матерью.
Но продолжим. Маргарет, должен признаться, наша сексуальная жизнь доставляла мне много разочарований. Но опять же мне не в чем тебя упрекнуть. Мы не отвечаем за свои животные инстинкты, но правда состоит в том, что ты никогда не получала удовольствия от акта совокупления и воспринимала его не иначе как с определенной долей смирения. Разве я не прав? Оральный секс был для тебя отвратителен, ты считала его распущенностью, правда? Но я-то обожаю оральный секс! Как прекрасно отдавать и принимать! Как ты знаешь, я всегда был человеком непомерных страстей и аппетитов в сексуальной сфере. И все же, Маргарет, я не в обиде на тебя. Истина не преследует цели кого-то обвинить: как можно упрекать тебя, если твоя биология устроена именно так. Или как можно упрекать тебя за то, что ты воспитана в консервативном, мещанском духе среднего класса. Ты абсолютно не виновата. Боюсь, я слишком пространен, дорогая моя. Но это так приятно – говорить Правду! Срывая паутину сомнений и компромиссов! Надеюсь, и ты думаешь так же. О, мне так много хочется тебе сказать, меня просто распирает от искренности – боюсь, я бормочу, как безумный!
Скоро я напишу тебе еще.
Со всей любовью,
Питер
Джоанне
Дорогая Джоанна.
Я прощаю тебя!
С любовью,
Твой отец
Питер
К полуночи все письма были написаны. Он раздаст их днем, хотя его не покидало чувство, что письмо для Маргарет следует отредактировать.
Но сейчас времени нет. Пора действовать.
Нет. Стоп. Спокойно. Прежде чем приступить к следующей задаче, нужно поразмыслить.
В доме было тихо: Питер вышел через заднюю дверь во тьму сада.
Он прошел на лужайку, лег на спину и уставился в небо, не замечая, что трава сырая после грозы.
В детстве Питер любил крошечный дворик за родительским домом, любил лежать на крыше угольного сарая. Он смотрел на вечернее небо и удивлялся… Эти мелкие сверкающие точки, словно булавочные головки, воткнутые в небо, – это и есть звезды? Они что, действительно существуют? Хорошо было бы оказаться среди них и оттуда смотреть. Когда Питер стал юношей, все переменилось. Он по-прежнему смотрел на небо, но теперь поражался не мелким световым точкам, а океану темноты, их омывающему. Он увлекся космологией, астрономией и астрофизикой: ему нравилось соединять световые точки, будто сплетая между ними паутину: и если делать все разумно, эта паутина послужит ему страховочной сеткой, что не даст провалиться в темноту.
Питер улыбнулся. Как же глуп он был, как далек от истины!
Ночь была ясной. Что там, комета? Нет, просто звездочка мигает, по правде мигает.
Питер опять улыбнулся.
Он готов вернуться к работе. Со всем усердием.
К четырем часам утра Питер составил отчет для мистера Несбитта – добрых шестьдесят страниц: он прекрасно понимал, что излагаемые им мысли не являются сугубо научными, и наслаждался ими тем более.
И вдруг он замер посередине предложения: из ниоткуда, из пустоты, ни к чему в сознание прорвалась, пульсируя, мысль… Минуточку! Как он мог забыть! Завтра! Нет же – четыре часа утра, значит, сегодня…
Собеседование! На должность декана!
Питер принимает решение, что пора одеваться. Он спешит наверх в спальню, тычется в темноте, выдвигает ящики комода, открывает шкаф, шарит на полках, вытаскивая одежду на ощупь. Он не сомневается: что попадется под руку, то и подойдет. Свет не включает, чтобы не разбудить Маргарет.
Питер прыгает на одной ноге, пытаясь натянуть носок – на самом деле это трусы Маргарет. Питер падает на кровать и боится, что испугает жену, но, к счастью, кровать пуста.
Просто Маргарет спит в комнате Люси.
Теперь Питер одет и явно не сознает, насколько нелеп: цветастая гавайка, кардиган Маргарет, смокинг, вельветовые брюки. Он спешит обратно в кабинет. К тому моменту, когда Люси засовывает ему стихотворение под дверь, Питер написал еще пятьдесят вдохновенных страниц.
9.15
Стук в дверь.
– Отец, ты в порядке?
Джоанна.
В порядке ли он? Питер рассмеялся.
Он выдернул из пишмашинки заключительную страницу. Готово.
Семнадцать минут десятого. Собеседование – в полдесятого. У него остается… тринадцать минут. Итак, он пробежит эту милю за семь минут… и тридцать четыре секунды и поспеет вовремя!
Питер открывает дверь кабинета и вручает Джоанне сколотые страницы.
– Мой отчет для твоего мистера Несбитта. Мне пора бежать.
И он побежал.
Питер предстает перед комиссией
Столь неожиданная, преждевременная смерть Жан-Поля его самого уже мало волновала, однако серьезно заботила его старших коллег.
На факультете всегда придерживались политики продвигать своих людей и никого не брать со стороны. Жан-Поль был птицей высокого полета – имел множество публикаций, его все любили, – и в новом учебном году ему прочили место уходящего на пенсию профессора Джорджа.
Когда Жан-Поль умер, хотели было дать объявление о вакансии, но потом – как же они сразу не догадались, – конечно же, обнаружилась прекрасная кандидатура. Доктор Питер Робинсон: пускай не по старшинству, но по своим задаткам и харизме он идеально подходил для того, чтобы повести факультет в светлые восьмидесятые и дальше в будущее.
Этим утром в кабинете главы университета – пожалуй, самом роскошном помещении в университете – подобралась весьма почтенная публика. Был представлен не только факультет физики – в лице сребровласого, упитанного профессора Джейкоба Ньюстеда Джорджа. В комиссию входили: глава университета Брайан Прессман, декан по смежным наукам Джонн Терри, представитель администрации Мэри Прингл и Хьюго Кемп – представитель от студенчества: последний не имел права голоса, но его участие в собеседовании свидетельствовало об открытости и демократии, что издавна укоренились в жизни университета. Голосование – если таковое вообще состоится – закрытым не будет. Консенсус был достигнут вчера вечером за бутылкой хереса, в антракте выступления струнного квинтета Баха, где, благодаря исключительно совпадению, оказались все члены комиссии. Они пришли к единому мнению, что кандидатура Питера подходит идеально и собеседование будет чистой формальностью. Не столько допрос, сколько милостивое посвящение в высшие эшелоны университетской жизни.
В 9.34 профессор Джордж допил свой чай и взглянул в окно на газон.
– Кажется, он все-таки добрался.
Истинно так. Члены комиссии расхаживали по огромному кабинету, тихо обмениваясь утренними любезностями. Некоторые посмотрели в окно и увидели, как побагровевший Питер Робинсон, обильно потея, бегом пересекает лужайку с табличкой «Ходить запрещено».
9.34. Опоздание на четыре минуты. Опоздавший и сам прекрасно это осознавал.
Причина опоздания? Как яростно подтвердил бы сам Питер, то была не ошибка в подсчетах – он совершил пробежку с запланированной скоростью – миля за семь с половиной минут. Нет. Задержка была вызвана несчастным случаем: Питеру померещился просвет в движении на Хай-стрит, и он смело кинулся вперед, недооценив скорости мчащегося на него грузовика. Водитель резко затормозил, машину занесло на тротуар, и едва не пострадала одна хрупкая пожилая леди. Увы, сия судьба не миновала ее ухоженного пуделя и фонарный столб, на который мочился песик.
Дальнейшие переговоры вынудили Питера задержаться.
Пожилая леди была весьма огорчена: Питер предложил ей некоторую материальную компенсацию. Правда, при себе у него нашелся только фунт с мелочью. И моральную – Питер уверил пожилую леди, что очень скоро она воссоединится со своей собачкой в местах более прекрасных, чем Хай-стрит.
И Питер быстро рванул дальше – во-первых, чтобы наверстать потерянное время, а во-вторых, чтобы не попасть в объятия взбешенного водителя: тот тоже считал, что имеет право на компенсацию за разбитый грузовик, поэтому мчался за Питером целых пятьдесят ярдов, пока не понял, что пробежать милю за шесть с половиной минут ему явно не по силам.
9.35
Питер садится за стол перед комиссией: следует заметить, что всем чуточку неловко.
Во-первых, оттого, что Питер влетел в кабинет потный и задыхающийся.
Во-вторых, когда Джон Терри спросил, как поживают Маргарет и девочки, Питер ответил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26