https://wodolei.ru/catalog/rakoviny/na_pedestale/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

Хочешь послушать?
– Я предпочел бы, чтобы нам принесли какие-нибудь бутерброды в кабинет. Меню в одном из ящиков стола.
Пока Хэнк снимал пиджак, закатывал рукава и расслаблял галстук. Холмз нашел меню.
– Я возьму бутерброд с ветчиной и шоколадный коктейль, – сказал Хэнк.
Холмз утвердительно кивнул и начал набирать номер телефона.
– Как я понимаю, нескольким полицейским поручено следить за твоим домом. Что случилось?
– На днях я получил письмо с угрозой. Я не хочу, чтобы моя семья стала объектом мести.
– М-м, – промолвил Холмз и заказал бутерброды. Повесив трубку, он спросил:
– Узнал что-нибудь новенькое от матери мальчишки?
– Нет. Но я получил подтверждение одному факту, о котором она мне говорила. Дэнни Ди Пэйс действительно не был членом банды.
– Это мало ему поможет.
– По каким-то своим собственным соображениям Денни Ди Пэйс предпочитал считать себя обособленным, хотя и принимал участие в деятельности банды, и по существу был ее членом.
– Понимаю. Как ты полагаешь, какой будет линия защиты?
– Для Ридона и Ди Пэйса они постараются найти оправдательную причину для убийства. Для Апосто – установить умственную неполноценность.
– Ты готов бороться с ними?
– Что касается самообороны, то мы все еще не разыскали нож, который, как предполагается, выхватил Моррез, хотя его слепота, казалось бы, исключает версию о том, что он напал первым. Апосто надо обследовать в госпитале «Белльвью». Ты организуешь это?
– Буду рад это сделать. Какой твой следующий шаг?
– Завтра я пойду в испанский Гарлем. Хочу напасть на след ножа Морреза. Если защитники собираются использовать его в деле, то я должен быть к этому готов. Что ты хотел мне сказать?
– Прежде всего – судить будет Самалсон.
– Да?
– Я знал, что ты удивишься. Защита подняла шум по этому поводу. Она заявила: он твой друг, и ты учился у него в университете, и он предрасположен к тебе…
– Чепуха.
– Разумеется. Но это не помешало им просить перенести слушание дела в другой судебный округ.
– Это, должно быть, очень хорошо настроило Абе.
– Абе Самалсон – самый справедливый судья, который когда-либо у нас был. Короче говоря, Самалсон отклонил это прошение защиты.
– Молодец Самалсон.
– Это их не остановило. Они продолжали настаивать на перенесении дела, заявляя, что местная пресса сделала ряд предвзятых заявлений, вызвав враждебность населения к подсудимым. Абе и здесь послал их к черту. Он сразу же раскусил, почему они на этом настаивали: это была еще одна – третья по счету – попытка выиграть время. Первая попытка заключалась в том, что они выступили с ходатайством позволить им изучить протокол большого жюри на том основании, что оно выдвинуло свое обвинение, якобы, без достаточных юридических доказательств. Это ходатайство было отклонено. Вторая попытка сводилась к тому, что они затребовали документ, конкретно удостоверяющий свидетелей и дающий описание места преступления и рода оружия, но на этом они выиграли только неделю. Суд все равно назначен на следующий месяц, и слушать дело будет Самалсон. Ты доволен?
– Да. Мне нравится Абе, он хороший человек.
На столе Хэнка зазвонил телефон. Он снял трубку.
– Да?
– Хэнк, это Дэйв, дежурный. Здесь двое людей спрашивают тебя. У одного – картонка с едой.
– А кто другой?
– Парень по имени Бертон. Репортер.
– Скажи ему, мы собираемся перекусить. Если его устроит, что я буду бормотать, жуя бутерброд, пожалуйста, пусть входит. И пропусти человека с картонкой, я умираю с голоду.
Разносчик и Майк Бартон вошли в кабинет одновременно. Бартон был высоким, плечистым, с широкой грудью и скорее походил на водителя грузовика, чем на репортера. У него были толстые губы, внимание к ним привлекали густые черные усики, которые выглядели словно пятно типографской краски под носом. Войдя, он тут же протянул руку.
– Мистер Белл? – спросил он.
– Здравствуйте, – сказал Хэнк и пожал ему руку. – Ефраим Холмз, начальник бюро. Ефраим, мистер Бартон.
– Мы знакомы, – сухо сказал Холмз.
– Что у вас на уме, мистер Бартон? – спросил Хэнк.
– Хороший вопрос, – улыбаясь, ответил Бартон. Когда он улыбался, его зубы на фоне черных усиков сверкали белизной, а его темнокарие глаза на широком лице, казалось, светились острыми лучиками.
– Что на уме у всех в эти дни? – продолжал Бартон.
Хэнк развернул свой бутерброд и начал жевать.
– Ну, я не правомочен говорить за всех. Только за себя.
– А что у вас на уме? – спросил Бартон.
– Дело Морреза.
– То же самое и у меня на уме, мистер Белл. Поэтому я и пришел. Вы читали нашу газету за последнее время?
– Простите, – ответил Хэнк, – но я не читаю бульварных газет.
– Снобизм государственного служащего?
– Ничуть. Просто у меня никогда не было такой привычки.
– Между прочим, НАША бульварная газета – довольно хорошее издание, – сказал Бартон.
– Ваша газета смердит, – решительно заявил Холмз, – это дешевая, сенсационная, желтая, бульварная газета, которая прикрывается знаменем либерализма, чтобы продать лишние экземпляры и заполучить больше заказчиков на публикацию рекламы. Что вам здесь нужно?
– Я пришел поговорить с мистером Беллом, – ответил Бартон, мрачно насупив брови.
– Я начальник бюро, – сказал Холмз, принимая брошенный вызов. – Я имею право слышать все, что вы собираетесь сказать мистеру Беллу.
– Хорошо, – ответил Бартон. – В каком сейчас состоянии ваше дело? Вы думаете, их осудят?
– Я поддерживаю обвинение по делу о предумышленном убийстве, – ответил Хэнк. – Это то, о чем говорится в обвинительном акте.
– Ваше отношение к истории, которую они состряпали, что Моррез с ножом напал на них?
– Пока я еще не до конца расследовал это обстоятельство.
– Когда вы планируете начать расследование?
– Боюсь, что это мое личное дело, мистер Бартон.
– Я думал, что вы слуга народа.
– Так оно и есть.
– В таком случае, это и общественное дело.
– Если бы народ был способен судить, то я, возможно, согласился бы с вами, мистер Бартон. К сожалению, народ не изучал юриспруденции, а я изучал, и я буду расследовать и готовить дело так, как считаю правильным.
– Независимо от того, чего хочет народ?
– Что вы имеете в виду?
– Народ хочет, чтобы эти трое ребят умерли на электрическом стуле. Я это знаю, и вы тоже знаете это.
– Вы хотели бы, мистер Бартон, чтобы завтра я лично препроводил их в тюрьму «Синг-Синг» и включил рубильник электрического стула? Они имеют право на справедливый суд.
– Но в этом деле есть только одна справедливость, и это очевидно каждому. Они хладнокровно убили слепого парня. Народ требует возмездия.
– Вы говорите за народ или за себя?
– Я говорю и за народ, и за себя.
– Из вас получился бы хороший главарь линчующей толпы, мистер Бартон, – сказал Хэнк. – Я все еще не пойму, зачем вы сюда пришли?
– Узнать, как вы относитесь к этому делу.
– Это не первое дело об убийстве, которое мне когда-либо приходилось вести. Я отношусь к нему так же, как я относился ко всякому другому делу. Я намерен выполнять свои обязанности как можно лучше.
– И в эти обязанности входит отправка убийц на электрический стул?
– В эти обязанности входит преследование судебным порядком виновных в предумышленном убийстве. Я не выношу приговора. Если присяжные признают ребят виновными, судья Самалсон вынесет приговор.
– В деле о предумышленном убийстве смертный приговор является обязательной мерой, и вы знаете об этом.
– Верно.
– Таким образом, если вам удастся доказать, что это было предумышленное убийство, вы сумеете послать этих ребят на электрический стул.
– Присяжные заседатели могут просить и добиться смягчения приговора, и в этом случае смертный приговор может быть заменен пожизненным заключением. Такие случаи бывали и раньше.
– Это вы и попытаетесь сделать? Пожизненное заключение?
– Этот вопрос исключается! – рявкнул Холмз. – Не отвечай на него, Хэнк!
– Позвольте разъяснить вам, мистер Бартон, – сказал Хэнк. – В этом деле я буду добиваться обвинительного приговора. Я представлю присяжным заседателям и суду факты так, как я их понимаю. Присяжные заседатели решат, являются ли эти факты достаточными для того, чтобы вне всякого сомнения прийти к заключению, что было совершено предумышленное убийство. Моя работа заключается не в том, чтобы искать мщения или возмездия. Моя работа заключается в том, чтобы показать: было совершено преступление против народа округа, и подсудимые, которых я преследую судебным порядком, виновны в этом преступлении.
– Другими словами, вам безразлично, умрут они или нет?
– Я буду поддерживать обвинение…
– Вы не ответили на мой вопрос.
– Он не заслуживает ответа.
– В чем дело, Белл? Вы боитесь смертной казни?
– С тех пор, как я стал прокурором, я послал на электрический стул семь человек, – ответил Хэнк.
– Вы когда-нибудь посылали на электрический стул ребят?
– Нет, мне никогда не приходилось вести дело об убийстве, в которое были бы вовлечены ребята такого возраста.
– Понимаю, – Бартон помолчал. – Когда-нибудь слышали о девушке по имени Мэри О'Брайан, мистер Белл?
Секунду Хэнк был в нерешительности. Холмз поймал его взгляд.
– Да, – ответил он.
– Я разговаривал с ней вчера. Из этого разговора я понял, что вы флиртовали, когда оба были подростками.
– Я думаю, что вам лучше уйти, мистер Бартон.
– Не является ли Мэри О'Брайан – в настоящее время Мэри Ди Пэйс – причиной вашего нежелания…
– Убирайтесь вон, Бартон!
– …вести дело так, как того хочет народ?
– Вы хотите, чтобы я вышвырнул вас отсюда, Бартон?
– Для этого потребовался бы человек посильнее, чем вы, – ответил Бартон и усмехнулся. – Но я все равно ухожу. Не пропустите завтрашнюю газету. От нее у вас волосы встанут дыбом.
– Сукин сын, – сказал ему вслед Холмз.
В этот день после полудня, Хэнк пошел к Мэри. Он позвонил ей из кабинета, чтобы предупредить о своем приходе, и она ответила, что после трех будет его ждать.
На улице безумно жарко. «В мире нет места более жаркого, чем Гарлем, – подумал он. – Назовите такое место, и все равно Гарлем будет жарче, потому что Гарлем – это огромный бетонный гроб, и ничто не шевелится в этом гробу, в нем нет ни малейшего дуновения ветерка. В июле и августе…
В июле…
Он вспомнил празднование Дня независимости в Гарлеме 4 июля, когда ему было восемь лет. Тогда еще не существовало закона, запрещавшего фейерверки. Они с матерью сидели у окна в квартире на шестом этаже и глядели на улицу, слушая, как взрывались пороховые хлопушки и шашки, наблюдая за возбуждением, царившим внизу на улице. В гостиной его отец слушал по радио транслируемую со стадиона «Янкиз» игру в бейсбол.
В шесть часов мать Хэнка обнаружила, что у них нет хлеба. Отец, поглощенный нависшей угрозой проигрыша команды «Уайт Сокс», не мог оторваться от радио.
– Сходи вниз, Генри, – сказала мать. – Я послежу за тобой из окна.
Он взял деньги на хлеб и сбежал по лестнице. Бакалейный магазин (единственный на этой улице, который все еще был открыт) находился через три двери от их подъезда. Шум и возбуждение на улице ошеломили его. С широко открытыми глазами он подошел к бакалейному магазину, купил хлеб и стал возвращаться домой, когда ребята постарше окружили его.
Вначале он подумал, что это игра, но, увидев в их руках горящие куски веревок, сразу понял: это не игра, зажженными веревками они поджигают запалы хлопушек. И вдруг у него под ногами и над головой раздались взрывы. Он хотел убежать от них и избавиться от сотрясавшего его всепоглощающего страха, но ребята не выпускали из кольца, не давали ему вырваться из круга красных и желтых взрывов, не давали убежать от страха и огня. Он пытался кричать, но голос его тонул в ужасном грохоте взрывов и в запахе пороха. Высоко над ним слышался вопль матери: «Генри! ОСТАВЬТЕ ЕГО! Генри!», а он в диком ужасе пронзительно визжал, в то время как вокруг него рвались пороховые хлопушки.
Его отец вылетел из дома, как сумасшедший, и с такой силой ударил первого попавшегося на его пути мальчишку, что тот растянулся на мостовой. Он схватил сына и взбежал с ним по лестнице, а Хэнк так вцепился в буханку хлеба, что превратил ее в бесформенную массу. Дома его мать негодовала: «Я не должна была его посылать. Надо было тебе слушать этот проклятый бейсбол! Я знала, что ему не надо было выходить сегодня на улицу. Я знала это! Я не должна была посылать его».
Отец ответил: «С ним все в порядке, с ним все в порядке. Они ничего ему не сделали».
И, может быть, они действительно ничего не сделали. Но с этого дня он начал заикаться и заикался до тех пор, пока ему не исполнилось одиннадцать лет. Когда он стал юношей, заикание стало реже, но возвращалось всякий раз, как только что-нибудь расстраивало его, и тогда он снова вспоминал четвертое июля в Гарлеме с фейерверками, рвущимися вокруг него, с дьявольским адом у своих ног, над своей головой, вокруг себя.
Он поднялся по лестнице дома, где жила Мэри Ди Пэйс. Ее квартира находилась на четвертом этаже. Пружина для замка на ящике для бутылок с молоком была сбита, и замок свободно висел на дверце. Его первой мыслью, было, что в Гарлеме ВСЕ ЕЩЕ продолжают воровать молоко. Он мрачно усмехнулся. Люди могли изобрести искусственные спутники, чтобы запустить их в космос, могли послать ракеты на Луну, могли создать межконтинентальные баллистические снаряды, способные уничтожить города, а здесь, в Гарлеме, если вы не установите проволочный предохранительный крюк на дверцу ящика для молочных бутылок, с помощью которого его можно запирать изнутри вашей квартиры, молоко все равно украдут. Вздохнув, он постучал в дверь.
– Хэнк? – раздался ее голос.
– Да.
Дверь открылась.
– Привет, Хэнк, – сказала Мэри. – Входи.
Выражение ее глаз было усталым, а скорбные морщинки в уголках рта явно выдавали напряжение последних нескольких дней. Но тут же он понял, что она, как всякая женщина, преодолев ужас и состояние истерии, вызванные первоначальным потрясением, теперь с удивительным самообладанием готова была предстать перед тем, что ожидало ее впереди.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25


А-П

П-Я