– Я бы сказал, что он отправился на поиски чего-то очень важного, что некогда оставил здесь, в нашем с вами городе… Однако лучше отложить этот разговор. У нас будет достаточно времени, чтобы обо всем наговориться.
2
К часу дня ноги у меня ныли от усталости, но отныне я думал только об одном: поскорее доставить капитана домой, перекусить и бежать к Сусане. Как-то раз я попытался уговорить Блая, чтобы он отправился со мной навестить Нанду Форката.
– Обойдется, – ответил он мне.
– Но разве сеньор Форкат не был вашим другом, капитан?
– Верно, был когда-то, – ответил старый псих и, остановившись посреди улицы Вильяфранка, пробежал глазами подписи. – Мало, черт бы их подрал. Нужно больше.
– Но тогда почему, – настаивал я, – вы не хотите его навестить?
– Еще чего, – буркнул он. – Нынче совсем другая война.
Порассуждав о разновидностях дружбы и ненависти, которые порождает всякая война, капитан рассказал мне, что лет пятнадцать назад Форкат работал в баре «Ла Транкилидад» на Паралело, в самом логове анархистов, этих бесплодных мечтателей, проповедовавших учение Прудона, и, подавая клиентам пиво и карахильо, предлагал им книги Бакунина и революционные брошюры, которые сам же и печатал.
– Он был романтиком и фантазером, – сказал капитан, – эдакая невинная душа, зазывающая в рай. Кстати, его карахильо тоже были не от мира сего – он их делал на совесть, анисовой не жалел… Однако хватит болтать, работы у нас полно, а времени мало. – Он бросил испытующий взгляд на узкие грязные тротуары, на запертые двери и добавил: – Как ты думаешь, на этой улице кто-нибудь подпишет? Уверен, газ и сюда успел добраться!
Безумного чудака капитана нельзя было упрекнуть в глупости или наивности: он довольно быстро сообразил, что его битва с трубой и газом не только не вызывала энтузиазма окрестных жителей, но и стала причиной бесконечных насмешек, так что собрать первую дюжину подписей оказалось чрезвычайно сложно. Зато он больше не торопил меня с портретом Сусаны, и я вздохнул с облегчением, потому что отнюдь не стремился поскорее его закончить, наоборот, мне нравилось ежедневно бывать в особняке, и я мечтал, чтобы это продолжалось по крайней мере до осени, пока я не начну работать.
Частенько я даже не открывал коробку с карандашами, зато мы с Сусаной играли в шашки или в семь с половиной, а когда ее навещали братья Чакон, то и в парчиси. Иногда она уставала и принималась ворчать, что я до сих пор не начал ее рисунок – тот, другой, который она собиралась отправить отцу с дарственной надписью, – однако и она больше меня не торопила, потому что с некоторых пор ежедневно в пять часов пополудни Форкат входил на террасу в своем неизменном шелковом кимоно, громко стучащих деревянных сандалиях, с зачесанными назад волосами, опрятный и отдохнувший после долгой сиесты, и, усевшись на кровать к Су-сане, подробно рассказывал о своих отношениях с ее отцом: как они познакомились, как начиналась их дружба в нищей, полной грез и единой с целым миром Барселоне, городе, который они когда-то одинаково любили и одновременно потеряли; как им пришлось бежать за границу, во Францию, сколько у них было общих надежд, планов, приключений и разочарований, сколько лишений, страданий и в то же время радостей…
Не могу точно сказать, когда это началось, – кажется, с того дня, когда Сусана принялась настойчиво задавать один и тот же вопрос: что за важное дело держит отца в Шанхае, в этом далеком таинственном городе; вопрос, на который Форкат до поры до времени отвечал отговорками. Отчетливо помню одно: его истории захватили нас целиком. Он старался объяснить, почему Ким, который обожал свою семью и свой родной город, не мог тем не менее отказаться от борьбы за переустройство мира, принимавшей порой неожиданный оборот, равно как и от своих моральных убеждений. Наконец он заговорил о деле, вынудившем Кима уехать за тридевять земель.
– Не знаю, должен ли я об этом рассказывать, – добавил он, устремив на нас с Сусаной взгляд своих косящих глаз, один из которых был неподвижен и смотрел куда-то сквозь нас, где видел нечто, недоступное обычному взору, но Сусана стала настаивать, и в конце концов он уступил. – Хорошо, – сказал он, – но только учтите, что это долгая история; она началась во Франции года два назад, в крошечной комнатенке одного пансиона в Тулузе, которую мы с Кимом делили в те суровые годы, так что лучше всего начать именно с этого, а потом не спеша продвигаться дальше…
3
Одним из первых, кому пришлось поставить свою подпись под нашей петицией, был сеньор Сукре, который столкнулся с капитаном на улице Трес-Сеньорас в серый дождливый день.
– Блай, черт бы тебя побрал, – сказал он, улыбаясь, – как я могу поставить свою подпись, если я давно уже позабыл и свое имя, и адрес, и пол, и профсоюз?… Кому нужна подпись такого человека?
– Не важно, подписывай и катись на все четыре стороны, – заворчал капитан. – Зато теперь все узнают, что ты тоже задыхаешься от газа, а значит, дело нешуточное, и пора им заняться всерьез…
– Ладно, давай сюда свой манифест, – перебил сеньор Сукре, схватил ручку, вывел свою фамилию и поставил подпись. – Вот, пожалуйста… Знаешь, что я тебе скажу, Блай? Я очень тебя уважаю, честное слово. Как-нибудь обязательно напишу твой портрет. Но твоя петиция – один смех. Неужели ты не видишь, что нас окружает Ничто – великая, таинственная пустота? – И его мягкая пепельно-серая рука нищего художника, словно ведомая неким смутным воспоминанием, широким жестом обвела зловонное болото, которое, по его мнению, нас окружало. – Надеюсь, ты меня понимаешь. Пустые сны, что тонут в пустоте, как сказал некто…
– И ты все это видишь, бедолага? – Капитан сочувственно улыбнулся. – Спасибо, твоя подпись очень нам пригодится.
– Представь себе, Блай, бывают дни, когда меня почти не волнует, кто я такой и какого черта здесь делаю. Боюсь, это и в самом деле почти не имеет значения. Наша личность – мыльный пузырь, который, того и гляди, лопнет… Все мы, мой добрый друг, суть не что иное, как космические отбросы. Для меня сейчас главное припомнить, что я делал завтра, и навсегда забыть, что буду делать вчера. Пока.
На прощанье сеньор Сукре дружески хлопнул капитана по плечу, подмигнул мне и бодро зашагал в сторону Торренте-де-лас-Флорес. Мы продолжили свой путь. Капитан покачал головой и усмехнулся: он был доволен, что старый друг так простодушно и ловко его дурит. Над нашими головами, среди стремительных черных туч, которые словно пожирали друг друга в сумрачном небе, на мгновение замер желтый зигзаг молнии.
4
Ким частенько повторял, что в разгар передряг, которые неизбежно влечет за собой его опасная миссия, сжимая рукоятку пистолета и заглядывая в лицо смерти, он вдруг понимал, что делает это не ради свободы, справедливости или какой-нибудь иной великой идеи из числа тех, что движут миром, заставляя людей мечтать и убивать друг друга, а ради хорошенькой девочки, которая прикована к своей кровати, к своему дому и своему городу болезнью и нищетой. Эта девочка – ты, и твой образ навсегда отпечатан в его памяти, словно татуировка. Дня не проходит, чтобы он не представил себе, как ты лежишь здесь, будто раненая голубка, запертая в стеклянной клетке, и тебя преследует отвратительный черный дым. Скажи ей, чтобы гнала из сердца тоску и разочарование, – вот какие слова он тогда произнес, и сейчас я передаю их тебе, ничего не добавив и не утаив; он тебя видит, слышит твой голос, помнит тебя и любит, забывая собственные невзгоды, потому что все поражения и потери, которые принесло с собой окончание войны, одиночество и изгнание, разлука с твоей мамой, депортация и гибель товарищей, зверства немцев – все это кажется ему ничтожным в сравнении с тем, что он не в силах помочь своей бедной больной девочке, приободрить ее, поддержать в ней желание жить…
Сейчас я расскажу вам, как началось последнее приключение Кима. Как нежданно-негаданно он покинул Тулузу и направился в Шанхай в поисках одного нацистского агента, бывшего офицера гестапо, с которым он прежде никогда не встречался. Чтобы вы поняли, как велики были риск и ответственность, которые взял на себя Ким, согласившись на участие в подобной операции, я должен сперва упомянуть об одном печальном событии, случившемся незадолго до этого путешествия, во время его поездки в Испанию. Поездка была тщательно спланирована заранее: ему велели пополнить бюджет нашей организации.
Я отлично помню, как лязгнул затвор браунинга, когда из него вынули магазин, помню этот металлический щелчок, который всегда резал мне слух. Дело происходит в Тулузе чуть более двух лет назад, в комнатушке с балконом, выходящим на реку Бельфор, неподалеку от вокзала. Ким рассматривает фальшивые документы, которые я ему дал, улыбается и кладет их в карман.
– Отличная работа, – говорит он, пока я доделываю остальные пропуска, и добавляет: – Ты настоящий мастер.
Должен кое-что объяснить, ребята: я ни разу не брал в руки ни автомат, ни пулемет, не грабил банки и не стрелял направо и налево, как другие члены нашей группы; старина Форкат не участвовал в подобных делах, ибо его задача, как вы скоро убедитесь, состояла совсем в другом… Словно наяву вижу, как Луис Денисо Маскаро, которого все мы звали просто Денис, заместитель Кима и его правая рука, склоняется над пистолетом и аккуратно смазывает механизм; он сидит на кровати, а нога у него в гипсе: во время последней стычки с гвардейцами возле границы его ранили, и теперь он опирается на трость с серебряным набалдашником, которая делает его еще более элегантным, поэтому он так любит прохаживаться с ней на виду у женщин. Забияка, шутник и душа компании, юный, одетый с иголочки Денис – верный друг Кима, любимчик тулузской эмиграции, а в глубине души – отчаянный фаталист, преисполненный разочарования и безумия, как и все те, у кого еще хватает сил бороться. У него меткий глаз, он не робкого десятка, а одно из его любимых занятий – чистить и смазывать пистолеты Кима, когда тот готовится к очередной операции. Тикают часы на стене, свистит поезд, готовый отправиться к югу, сегодня он раньше времени врывается в наш затянувшийся сон; это тот самый ночной экспресс, который пыхтит и выпускает клубы пара на вокзале в Тулузе и в наших кошмарных снах, поезд-призрак, еженощно прибывающий на чужбину, чтобы вскоре ее покинуть.
– Эй, бросай работу, – говорит ему Ким. – Сегодня пистолет мне не понадобится.
В Барселоне, куда он едет, у него две задачи: передать деньги и фальшивые пропуска товарищам, которым предстоит отправиться на юг страны, и срочно отменить приказ, данный трем членам организации, приехавшим в столицу Каталонии пару дней назад. Двое из них, Нюаляр и Бетанкур, нелегально прибыли из Тараскона, третий, Кампс, – из Безье. Они собирались совершить налет на фабрику электрооборудования в Оспиталете; операцию спланировал Ким, договорившись присоединиться к товарищам в Барселоне накануне налета, но за несколько часов до отъезда получили приказ из Центра об отмене операции. Однако Нюаляр с товарищами уже ждут его в Барселоне, и Ким решает встретиться с ними, лично передать новый приказ и убедить вернуться. Обычная вылазка через границу и обратно, привычная работа, минимальный риск.
Я передаю ему документы, желаю удачи, и мы пристально смотрим друг на друга; в его глазах гаснет последний отблеск мечты, в моих темнеет уже остывший пепел, и Ким отлично это видит.
– Ты против этой поездки, – говорит он мне.
– И этой, и последующих, – отвечаю я. – Но этой особенно. Не стоит туда ездить, они как-нибудь обойдутся без тебя.
– Может, ты и прав. Ну а документы, деньги? – Думаю, никому это уже не нужно…
– Вот как? – сухо перебивает он меня. – В таком случае у меня свои причины, чтобы ехать.
Он говорит, что надеется повидать в Барселоне тебя и мать, зайти к вам ненадолго как-нибудь ночью, поцеловать и пообещать, что в один прекрасный день заберет вас с собой. Денис протягивает Киму смазанный пистолет, но тот его не берет, хотя еще не разу не пересекал границу без оружия.
– Какая муха тебя укусила? – хмуро спрашивает Денис.
– К чему такие предосторожности, когда речь идет о нескольких бумажках.
Однако Дениса беспокоит другое: ему тоже хотелось бы повидать свою Кармен и маленького сынишку, и, если бы не сломанная нога, он с удовольствием поехал бы с Кимом. Во время тайных поездок в Барселону Ким всегда ночует в одном и том же месте – у родителей Дениса, в маленьком домике в безлюдных окрестностях Орты, где кроме них живет подружка Дениса и их семилетний сын. Она еще совсем молоденькая, ей было всего шестнадцать, когда она сошлась с Денисом, однако вскоре его забрали в армию и отправили на Эбро, потом он бежал из страны, а Кармен и грудного ребенка взяли к себе его родители, поскольку в Барселоне у нее больше никого не было. Кармен познакомилась с Денисом, едва приехав из Малаги. Она была очень красивой девочкой, но все время как будто чего-то боялась. Работала она в парикмахерской, принадлежавшей ее тете, и жила там же. Одним словом, детка, Денис, как и твой отец, только и думал о том, чтобы увидеть Кармен с сынишкой и перевезти их во Францию, но раньше он не мог этого сделать: сначала был в концентрационном лагере, потом, во время оккупации, работал на шахте у немцев, откуда убежал, примкнул к Сопротивлению, где и познакомился с Кимом, и вплоть до конца войны сражался вместе с ним в партизанском отряде. Впрочем, о Денисе я расскажу вам в другой раз…
Свистит паровоз на вокзале Матабио, последние лучи солнца освещают ville rose, и в глазах Кима, глядящего на мой белый комбинезон, испачканный краской, вспыхивают теплые искорки.
– Бедный художник, – медленно произносит он, улыбаясь, – придется тебе вернуться к мамочке.
Когда-то, работая официантом в Барселоне, я получал заказы и иллюстрировал книги, но в Тулузе все сложилось по-другому – я устроился маляром, равно как и Денис; впрочем, это была неплохая работа, и я не жаловался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28