Далеко внизу на дороге стояли два мотоцикла, один из которых этим утром чуть не разодрал мне зад. Очень толстый тип привалился к самому большому байку, установленному на подножку, и покуривал сигарету – именно к нему так резво бежал Кливленд. Я догнал Кливленда в тот момент, когда он упал, споткнувшись о выбоину, и проехал вниз на животе по асфальтово-щебеночному покрытию добрых полтора метра.
– Боже!
– Ты не разбился?
Но он уже был на ногах и снова бежал, точнее, передвигался боком неуклюжими скачками, и длинные черные пряди взмывали в одну сторону им в такт. Я видел кровь и черные крупинки гравия, впечатавшиеся в его ладони, и бежал следом, напуганный этой непонятной спешкой, топотом его ног и молчанием. Толстяк тоже нас заметил и выпрямился. Когда мы приблизились, он щелчком отбросил свою сигарету и раздавил ее тяжелым ботинком. Кливленд подлетел вплотную к нему и остановился, только когда его лицо оказалось в дюйме от лица толстяка. Я никак не мог сообразить, что тому причиной – надвигающаяся драка или близорукость.
– Фелдман.
– Привет, Питер Фонда, – ухмыльнулся Фелдман.
– Какого черта ты тут делаешь?
Фелдману было за двадцать, ближе к тридцати. Пот насквозь пропитал его хлопковую безрукавую майку и поблескивал бисером на черных усишках. Большая грудь густо поросла волосами, толстенное левое предплечье украшала татуировка на идиш: «Шельмец». Глаза, да и все лицо, казалось, принадлежали умному, опасному и живому человеку. Он даже немного напомнил мне самого Кливленда, которого только что оттолкнул от себя кончиками толстых пальцев, одновременно вытащив новую сигарету из-за уха.
– Я тут стою возле своего мотоцикла. – Он зажег спичку одной рукой и улыбнулся. – Здорово ты навернулся, Фонда. – Хихикая, он издавал странный звук: «с-с-с», словно надувной матрац, из которого выпускает воздух прыгающий по нему оголец. – А это кто? Деннис Хоппер? – И он выпустил струю дыма мне в лицо.
Я посмотрел в сторону и узнал побитую голубую бочку для полива на переднем крыльце дома, где сейчас должен был отсыпаться после пьянки безобразный муж по имени Рассел.
– Черт побери! – рявкнул Кливленд и рванул к деревянным ступенькам, бросив на меня, прежде чем исчезнуть в доме, взгляд прищуренных глаз, будто ожидал, что я последую за ним. Но Фелдман опустил огромную ручищу на мое предплечье. Я развернулся к нему, начиная понемногу понимать, что происходит.
– В доме ведь кто-то есть? – спросил я.
– Насколько я знаю, в доме сейчас ровно четыре человека, – сообщил Фелдман. Руку он не убирал.
Я молчал и считал в уме. Фелдман снова привалился к своему огромному, слоновьих размеров «харлею» и лишь несколько минут спустя, лениво колыхнув брюхом, похожим на пляжный надувной мяч, отлепился от него и пошел по дорожке, шаркая ногами. Потная гора неистребимой манерности в исподней майке. Не останавливаясь, он откинул голову назад и посмотрел на меня под этим непривычным углом.
– Ну, ты идешь, Бехштейн? – спросило запрокинутое лицо.
В доме все выглядело следующим образом: по-прежнему витавший повсюду запах тухлых яиц сгущался возле дивана в гостиной, на котором лежала старушка в прозрачной косынке, часто дыша и держась дрожащей бело-голубой рукой за грудь. Ее глаза были открыты, и она дико на нас вытаращилась, когда мы вошли, но даже не подняла головы. В соседней комнате раздавались голоса, среди них – голос Кливленда. Потом послышался скрип, будто стол, или комод, или еще что-то протащили по полу. Фелдман, который, оказывается, знал мое имя, вышел в коридор так, словно был в родном доме, глядя себе под ноги и ведя по стене пальцем. Он был похож на мальчика, который в наказание за провинность отправлен в свою комнату, но не боится ни наказания, ни отца. Снова заскрипела, а потом заскрежетала по полу мебель, потом раздался звон битого стекла. Я прыгнул. Когда мы оказались возле приоткрытой двери в конце коридора, я услышал мужской рев, ругань и топот. Фелдман толкнул дверь носком пижонской туфли из ящеричной кожи.
Кливленд и черный гигант сцепились и рвали друг на друге волосы и одежду. Соперник Кливленда – два с лишним метра роста, – судя по всему, желал разделаться с грязным стариком, который сжался в комок в изголовье кровати и выпучил глаза от ужаса. У ног дерущихся лежали обломки туалетного столика и осколки зеркала. На оконной раме бесполезно вращал лопастями облепленный лохмотьями пыли и грязи вентилятор. Кливленд встал между гигантом и его жертвой.
– Ларч, – позвал Фелдман. – Остынь.
У него в руках появился револьвер, и внезапно я потерял способность сглатывать слюну, двигаться и думать. Черное дуло пистолета всегда оказывало на меня завораживающее, гипнотическое действие. Гигант тут же отпустил Кливленда, точнее, стряхнул его с себя. Он выпрямился, и его лоснящиеся выпрямленные волосы почти коснулись потолка. Он подошел и встал рядом с Фелдманом, приобняв необъятные плечи своего компаньона. Они обменялись улыбками через полметра зловонного воздуха, и Фелдман опустил дуло пистолета. Старик не шевелился, подбородок его был мокр.
– Кливленд, детка, – пропел Ларч, обладатель прекрасного, глубокого, дикторского голоса. – В чем дело? – У него даже не сбилось дыхание, а Кливленд был в плачевном состоянии: он ничего не видел вокруг себя, руки его кровоточили, рубашка была порвана, рот судорожно хватал воздух. Он не ответил Ларчу, только улыбнулся. Это была странная, понимающая улыбка.
– Кстати, Ларч, вот человек, с которым ты так хотел познакомиться, – обронил Фелдман. – Это и есть Бехштейн.
– Ух ты! – прогудел Ларч. Он протянул мне руку размером с хороший словарь и продемонстрировал дорогие зубы. – Похоже, Кливленд показывает тебе зад семейной коняшки?
Стыдно признаться, но в тот момент мне отказало мое обычное кипучее остроумие. Я не мог отвести глаз от черного револьвера.
– Фелдман, Ларч, не надо, – заговорил Кливленд, опираясь ладонями о колени и оставляя на штанах кровавый след. – Он уже развалина, а я час назад сцедил со старушки денег.
Я невольно восхитился умением Кливленда ввернуть острое словцо. «Сцедил». Я тут же взял это на заметку.
– И сколько? – спросил Фелдман. Он уже успел спрятать пушку, и руки у него были свободны. – Семьдесят пять пятьдесят? Этого недостаточно.
– Нам не велено уходить, пока мистер Царник не уплатит известной особе сумму в триста пятьдесят долларов и тридцать центов наличными. Что-то вроде того. Или к его старому сморщенному заду придется применить меры силового убеждения.
– Если только… – начал Фелдман и повернулся ко мне.
– Если только что? – поинтересовался Кливленд.
– Если только… Что ты обо всем этом думаешь, о сын Джо Яйца?
– Что вы хотите сказать? Какая разница, что я думаю? – Взгляд мой перебегал с одного лица на другое, потом упал на старика, который осмелел, распрямился и попробовал спустить ноги с кровати. Он осторожно подпирал рукой похмельную голову. – Меня это не касается.
– Разве ты не папочкин сынок?
– Мой папочка не живет в Питтсбурге. Мой папочка живет в Вашигтоне, округ Колумбия, – сказал я. – Раз в неделю мы разговариваем по телефону.
– О, но, Деннис, так ведь даже лучше! – оживился Фелдман. – Ты можешь ездить к нему! А разве твой папочка сейчас не в «Дюкене»? Номер шестьсот двадцать четыре, если не ошибаюсь?
«Боже мой…»
– Ну и что? – спросил я.
– Шестьсот тридцать четыре, – поправил Ларч и подошел к комоду, на крышке которого лежала россыпь мелких монет. Еще там были галстук-бабочка, бумажник, бутылка минеральной воды и фотография старушки, на которой она была молода. Ларч взмахнул огромным кулаком и смел все это на пол. Стекло в рамке с фотографией разбилось с жалобным звоном.
Я посмотрел на Кливленда, который пытался поймать мой взгляд, хотя без очков мог только близоруко щуриться.
– Кливленд, что это? – спросил я его. – Проверка?
Ларч снял с дверной ручки шкафа старую фетровую шляпу с узкими загнутыми полями и продольной вмятиной на мягкой тулье и подошел к старику. Он низко наклонился, напялил шляпу на голову старика и продолжал нахлобучивать ее, пока растянувшийся фетр не повторил форму черепа, а глаза старика не исчезли под полями. Ларч все тянул и тянул, старик вскрикнул и вцепился в его огромные руки. Фетр начал рваться.
– Прекрати! – закричал я.
Ларч остановился. Он снял шляпу, аккуратно поправил порванную тулью и повесил головной убор на прежнее место. Старик бросился на Ларча и нанес ему чувствительный удар по бедру.
– Пойдем, – промолвил Фелдман.
– Только после вас, мистер Бехштейн, – ухмыльнулся Ларч.
Мы вышли. Я старательно избегал стариковского взгляда, ненавидящего и благодарного. Иначе говоря, уважительного.
Они подвезли нас к подножию холма. Кливленд сидел за Ларчем, а я – за обширной и благоухающей спиной Фелдмана. Как обычно, события развивались чересчур стремительно, и я, по обыкновению, был не готов делать из них выводы, поэтому кричал что-то сквозь пропахший потом ветер Фелдману, который – вопреки моей воле, вопреки злости на Кливленда и томительному страху перед оружием и жестокостью – мне очень нравился.
Фелдман рассказал, что они с Ларчем принадлежали к враждующим байкерским командам. Фелдман – к питтсбургским «Головорезам», а Ларч – к черной банде «Даун рокеров». Они столкнулись в разгар расовых беспорядков, с обломками стальной арматуры в руках и проклятьями на языке, но почему-то покатились со смеху. После этой встречи они стали неразлучны. Вышли из своих группировок, чтобы работать вдвоем, и были наняты в качестве мускульной силы Фрэнки Бризи, тем самым человеком, который подрядил Кливленда. Это он, а не Кливленд владел «франшизой» на территорию, которую мы сейчас покидали.
Мы почти доехали до подножия холма. Я уже видел припаркованный мотоцикл Кливленда и чувствовал густой сахаристый запах водорослей, подсыхающих на берегу.
– Фелдман, скажи, это все было подстроено?
– Конечно.
– Зачем он это сделал?
– Ну, он же твой друг, Деннис. И знаешь, – добавил он уже тише, отпустив дроссель, – тебе стоит получше за ним присматривать.
Наш мотоцикл замер позади другого «харлея», я слез, и мы пожали друг другу руки на прощанье. Взревели моторы, и Фелдман с Ларчем умчались по переливчатому шоссе. Установилась долгая тишина.
– Ну что ж, – наконец промолвил Кливленд. – Выходит, твой отец сейчас в городе. Это интересно.
– Ты меня разозлил, Кливленд, черт тебя побери! Что это было? Зачем все это понадобилось?
– Зачем? А затем, что эти ребята готовы были сделать тебе маникюр и приготовить омлет с сыром, если бы ты их об этом попросил. Твой отец – голова, Бехштейн, большой человек. Я рассказывал тебе. А следовательно, ты тоже большой человек. На тебя простирается величие твоего отца. Чего тут стыдиться? Это нужно было затем, чтобы…
– Если ты думаешь, что сейчас я поведу тебя представлять своему отцу…
– Мне не нужно, чтобы ты меня представлял. Я сам могу просто снять трубку бесплатного телефона у портье и обо всем договориться. – Он прикурил сигарету и отбросил в сторону спичку. – Послушай, Арт, я понимаю, что это выглядит как безумие…
Меня накрыла волна огромного, но опасливого облегчения, с каким утопающий хватается за соломинку.
– Да, это настоящее безумие, Кливленд. И давай закроем эту тему.
– Тебе, конечно, необязательно идти со мной. Если хочешь, я могу высадить тебя возле автобусной остановки. Или просто подождешь меня где-нибудь, убьешь время у Кауфмана или еще где, а потом я отвезу тебя домой.
– Ох.
– Но мне бы хотелось, чтобы ты пошел со мной. Ну, понимаешь, так будет гораздо проще. Я хочу сказать, что тут особенного? Разве ты не знакомишь отца со своими друзьями? Если я правильно понял, с Флокс он уже знаком?
– Да, знаком.
– Ну? Я просто хочу с ним познакомиться, только и всего. Просто пожать железную руку этого знаменитого человека.
– Нет, – сказал я. – Не буду. Не буду, и все. Ты мне не друг, Кливленд. Ты и так достаточно поиграл со мной. Хватит.
– Ладно, тогда я позвоню и договорюсь о встрече.
– И пойдешь туда без меня.
Я отвернулся, пошел вдоль реки и остановился среди бурьяна и ржавых консервных банок. Мне было жарко, невыносимо хотелось спать. Я уже часа два как опаздывал на свидание с Флокс. Мне стало понятно, что я ошибался, воображая себя Стеной. Стена стоит посредине и разделяет – два места, два мира. Я же был, если хотите, главной дверью, открывающейся все шире, в том единственном темном коридоре, который вел от моей матери и отца к Кливленду, Артуру и Флокс. От погожего воскресного утра, когда мать покинула меня, к невообразимому августу, который сейчас впервые обозначился впереди. Стена говорит «нет», дверь помалкивает.
– Я тебе не друг? – Он сел на траву рядом со мной. К его ботинку прилип желтый лоскут старой газеты.
– Кливленд, ты хоть понимаешь, чего просишь? Ты представляешь, чем это может для меня кончиться?
– Нет, не понимаю, – ответил он. – Ты никогда мне ничего не объяснял.
Я посмотрел на него. Он почти улыбался, но его немигающий взгляд был все так же сосредоточен на мне, лоб морщился. Затем он встал и пошел к мотоциклу. Я последовал за ним с обломками его очков. Кливленд как мог соединил их, и мы поехали.
Знаю, это правда, что я не пускал Кливленда в свой внутренний мир, который состоял из сплошных секретов. (Хотя «секреты» слишком громкое название для вещей, которые я не мог – нет, которые мне не следовало говорить вслух.) Теперь я все больше и больше сожалею об этой своей скрытности, особенно когда понимаю, что он – ох, Кливленд! – пять раз широко распахивал передо мной двери в свой причудливый мир. Пять раз в то памятное лето я сидел у него за спиной на мотоцикле, с трудом втиснув голову в бананово-желтый шлем, когда-то принадлежавший его сестре. Каждый раз я хватался за железную перемычку позади сиденья, но он гонял как маньяк, лавируя между несущимися машинами, проскакивая на желтый свет, залезая на тротуар, чтобы объехать пробки, так что к концу путешествия мои руки всегда оказывались на его бедрах, я что-то кричал и смеялся ему в шлем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31