— Ласковая улыбка вернулась на место. — Мы лучше подождем здесь.
— Ах, Грэди, как неловко, мы доставляем вам столько хлопот. — Фред удрученно покачал головой. — Хотелось бы мне знать, что происходит с нашим Джеймсом.
— Я знаю, что с ним происходит, — мрачным тоном заявила Аманда. — О господи, — вздохнула она, однако в подробности вдаваться не стала.
— Ну, он, без сомнения, очень любит кино, — сказал я.
— О, я вас умоляю, давайте оставим эту тему, — отрезала Аманда.
— Давайте оставим, — сказал отец Джеймса. Он улыбнулся, пытаясь превратить разговор в шутку, однако я уловил в его голосе умоляющие нотки.
— Ладно, пойду позову Джеймса. — Я начал взбираться по скрипучим ступеням. — Да, Фред, с днем рождения.
— Спасибо, Грэди.
Я нашел Джеймса на верхней площадке лестницы. Он уже успел натянуть свой длинный черный плащ и стоял возле перил, поджидая меня, словно я был палачом, явившимся за узником, чтобы отвести его к месту казни.
— Я не хочу с ними ехать.
— Послушай, Джеймс, — начал я шепотом. На площадке было еще три двери, из-под которых пробивались яркие полоски света, и мне совершенно не хотелось, чтобы все обитатели дома выскочили из своих комнат. Взяв Джеймса за плечо, я слегка подтолкнул его в сторону ванной, потом сам юркнул внутрь и запер дверь. — Послушай, приятель, думаю, тебе лучше вернуться домой.
— Со мной все в порядке. Я очень хорошо провел время.
— Я бы сказал, слишком хорошо. Честное слово, Джеймс, в данный момент я не самая подходящая для тебя компания.
Он не смотрел на меня.
— Джеймс. — Я положил руку ему на плечо, чувствуя, что нарушаю какое-то очень важное обещание, которое дал ему на определенном этапе нашего путешествия, начавшегося двадцать четыре часа назад. Я бы многое отдал за то, чтобы вспомнить, что это было за обещание. — Послушай, сейчас у меня сложный период, и… со мной происходят странные вещи… Понимаешь, я должен принять очень важные решения. Я… видишь ли, я и сам запутался… немного. Мне и так приходится отвечать за очень многие мои поступки… и я не мoгy взваливать на себя дополнительную ответственность… если еще и с тобой случится что-нибудь плохое… Джеймс, я серьезно — поезжай домой.
— Это не мой дом, — бросил он холодно.
— Нет? А где же он в таком случае? В Карвеле? — Я снял руку с его плеча. — Или, может быть, твой дом находится в Сильвании?
Джеймс опустил голову и уставился на свои тяжелые черные башмаки. Снизу доносились приглушенные голоса двух стариков, поджидавших нас в гостиной.
— Джеймс, зачем ты мне все это наговорил?
— Не знаю, — он вздохнул. — Правда, я не знаю. Извините. Пожалуйста, не заставляйте меня идти сними.
— Джеймс, они же твои родители.
— Нет, — он вскинул голову. — Они мне не родители. — Глаза Джеймса округлились. — Они мои бабушка и дедушка. Мои родители умерли.
— Бабушка и дедушка? — Я опустил крышку стульчака и уселся на унитаз. После упражнений на кладбище укушенная лодыжка снова начала ныть, а затхлая вода, по которой я шлепал, пробираясь на задний двор, испортила повязку Ирвина. — Я тебе не верю.
— Клянусь. У моего отца был собственный самолет. Мы на нем летали в Квебек. Он был родом из Канады. Честное слово. У нас был дом в районе Канадского плато. А однажды они полетели без меня. Самолет разбился. Правда, клянусь! Об этой катастрофе писали все газеты.
Я внимательно посмотрел на Джеймса. У него в глазах стояли слезы, на бледном лбу и возле висков проступила тонкая голубоватая сеточка сосудов. В голосе звучала неподдельная искренность.
— О катастрофе писали все газеты. — Я устало потер пальцами глаза, пытаясь вернуть своему взгляду былую проницательность.
— Мой отец был вице-президентом «Драво». Серьезно. Он дружил с Калигури Ричард Калигури — бывший мэр Питсбурга.

, ну и все такое. Моя мама тоже из известной семьи. Ее девичья фамилия Гуггенхайм Соломон Гуггенхайм — крупный меценат, основатель художественного музея в Нью-Йорке.

.
— Угу, помню. Читал в газетах. Лет пять-шесть назад.
Джеймс кивнул.
— Их самолет упал неподалеку от Скрэнтона, — сказал он.
Мне нечего было возразить.
— Прямо на окраине Карвела? — уточнил я.
Он пожал плечами и смущенно потупился:
— Да, наверное. Пожалуйста, не заставляйте меня идти с ними. Ладно? — Он почувствовал мою нерешительность. — Просто спуститесь вниз и скажите, что не смогли меня разбудить. Пожалуйста. Они уедут. На самом деле им все равно.
— Нет, Джеймс, им не все равно, — сказал я, хотя, честно говоря, мне показалось, их гораздо больше волновало, что о них подумает семейство Воршоу, чем благополучие их сына. Или внука.
— Они обращаются со мной как с буйнопомешанным. А она… она даже заставляет меня спать в подвале моего собственного дома! Это мой дом, профессор Трипп. Родители мне его завещали.
— Почему же тогда они назвались твоими родителями? Джеймс, какой в этом смысл?
— Они так сказали? — На лице Джеймса было написано искреннее удивление.
Я закатил глаза к потолку и прикусил губу, пытаясь восстановить детали разговора.
— М-м, да, вроде бы так и сказали. Но, вообще-то, я не помню.
— Ха, это что-то новенькое. О господи, вы даже не представляете — они такие обманщики. Не понимаю, как я мог дать миссис Воршоу их телефон?! Наверное, я был сильно пьян. — Он зябко поежился, хотя в ванной было тепло, даже душно. — Они ужасно холодные люди.
Я выпрямился на унитазе и внимательно вгляделся в его бледное и такое юное лицо с красивыми и одновременно неуловимо-размытыми чертами, всеми силами пытаясь поверить ему.
— Джеймс, что ты болтаешь? Этот человек твой отец. Вы же похожи как две капли воды.
Джеймс захлопал глазами и отвернулся. Помолчав секунду, он тяжело вздохнул и глубоко засунул руки в карманы своего «счастливого» плаща, способного отпугнуть любую удачу. Он снова посмотрел на меня — очень твердо и пристально — и произнес осипшим голосом:
— Похожи. И на это есть свои причины.
Я на мгновение задумался.
— Джеймс, — наконец сказал я, — выметайся отсюда.
— Поэтому она и ненавидит меня. Поэтому и заставляет спать в подвале, — он перешел на шепот, — в ужасной темной дыре.
— Ага, в ужасной дыре, — повторил я, зная, что он опять врет, — с крысами и пауками среди бочек с первоклассным амонтильядо Выдержанный сухой херес.

.
— Клянусь, — сказал Джеймс. Но он зашел слишком далеко и сам понимал, что увлекся. Его взгляд был устремлен в пол, и на этот раз он не поднял глаза. Эти двое внизу могли быть только его родителями и никем больше; даже если Аманда не говорила мне, что она его мама, то уж в разговоре с Айрин она точно назвалась матерью Джеймса. Я поднялся на ноги и решительно тряхнул головой:
— Все, Джеймс, хватит. Мне надоело слушать твои россказни.
Я взял его за локоть и подтолкнул к выходу. Он молча прошел по коридору и начал медленно спускаться по лестнице. Внизу я передал его в руки поджидавших родственников.
— Ты только посмотри на себя, — воскликнула Аманда, когда мы появились в гостиной. — Какой позор.
— Пошли, — буркнул Джеймс.
— Что это на тебе? — ужаснулась Аманда, окидывая его взглядом с головы до ног. — Я же выбросила этот плащ на помойку.
— А я его достал. — Джеймс пожал плечами.
Она повернулась ко мне. Впервые с момента нашей встречи я увидел, что Аманда Лир по-настоящему расстроена.
— Профессор Трипп, надеюсь, он не ходит в этом на занятия.
— Нет, ну что вы. Никогда раньше не видел этого плаща.
— Пойдем, Джимми, — сказал Фред и, шагнув к Джеймсу, обхватил его тощую руку чуть повыше локтя. — Мы и так причинили массу неудобств этим добрым людям. До свидания, Грэди, спокойной ночи.
— До свидания. Рад был познакомиться. — Я вежливо улыбнулся. — Позаботьтесь о Джеймсе, — добавил я и мгновенно пожалел о сказанном.
— О да, мы о нем позаботимся, — заверила Аманда. — Можете не беспокоиться.
— Пусти меня, — прошипел Джеймс, пытаясь высвободиться из железной хватки Фреда. Но пальцы старика крепко впились ему в руку. Он протащил Джеймса через гостиную и резко распахнул дверь на улицу, собираясь вытолкнуть его в непроглядную ночную тьму. Уже стоя на пороге, Джеймс обернулся. Он посмотрел на меня многозначительным взглядом и скривил губы в саркастической усмешке.
— Братья Вандеры, — сказал он.
Затем родители торопливо проволокли его через двор и, точно похитители младенцев из дешевого боевика, без особых церемоний затолкали на заднее сиденье своего красивого автомобиля.

* * *

Проводив Джеймса, я снова поднялся наверх и остановился на пороге спальни Сэма. Я смотрел на залитую лунным светом комнату и на смятую постель, она выглядела опустевшей и невероятно холодной. Мне захотелось лечь в эту покинутую постель. Я вошел в комнату, прикрыл дверь и зажег свет. Через несколько лет после смерти Сэма его комната в доме на Инвернесс-авеню была переделана в мастерскую для Айрин, но комната в загородном доме навсегда осталась спальней Сэма, и все в ней выглядело так, как при жизни этого давно ушедшего мальчика. Старое потертое покрывало по-прежнему лежало на кровати, нарисованные на нем лихие ковбои на лошадях с развевающимися гривами по-прежнему бросали свои тугие лассо. На книжной полке, висящей над письменным столом, стояли книги Сэма. Я прочел несколько названий: «География Канады», «Путешествие на Луну», «История военно-морской академии», «Космический хирург» Лема Уолкера. Письменный стол, шкаф и кровать составляли гарнитур, резной узор в виде переплетенных канатов и кренгельсов, судя по всему, означал «морской» стиль. Все вещи были потрепанными и выцветшими, на обоях проступила плесень, на мебели повсюду виднелись следы работы термитов. Ирвин и Айрин никогда не говорили о том, чтобы превратить комнату Сэма в нечто вроде алтаря или музея их погибшего сына — их единственного родного ребенка, — но тем не менее факт оставался фактом: они сохранили комнату в неприкосновенности, не изменив в ней ни одной детали. Некоторые из его старых вещей: пластмассовая коробка с морскими камушками и ракушками, статуэтка Кали, трехцветное знамя школы Резенштейна, где учился Сэм, — также перекочевали из питсбургского дома в Киншип.
Я опустился на узкую кровать и, откинувшись, упал на скомканное одеяло. Когда я попытался закинуть на кровать ноги, моя здоровая лодыжка зацепилась за какую-то веревку. Я снова сел и обнаружил, что запутался в лямках рюкзака. Взглянув на забытый рюкзак Джеймса, я поморщился и прикусил губу, внутри у меня шевельнулось острое чувство вины: нельзя было позволять этим привидениям увозить его в своем сером автомобиле-призраке.
«Прости меня, Джеймс». Я сунул руку в рюкзак и вытащил рукопись. «Парад любви». Закинув ноги на одеяло, я прислонился головой к деревянной спинке кровати. Дом Воршоу затих, погрузившись в сон. Свет стоящей на тумбочке лампы окутал меня непроницаемой стеной, словно отделив от внешнего мира. Я поудобнее устроился на постели Сэма и начал читать.
Действие романа разворачивалось в сороковых годах двадцатого века, в каком-то мрачном захолустном городке, затерянном среди столь милых сердцу Джеймса Лира унылых просторов Центральной Пенсильвании. Главный герой, Джон Игер, восемнадцати лет от роду, живет в полуразвалившемся доме на берегу грязной речушки вместе с отцом, водителем автопогрузчика на зейтзовской фабрике манекенов, и дедом, старым паразитом по имени Гамильтон Игер, который появляется в самом начале романа: на странице номер три дедушка подкладывает яд в миску маленького китайского мопса — любимой собачки мальчика. Мама Джона, болезненная молодая женщина, работавшая посудомойкой в фабричной столовой, умерла прошлой весной от пневмонии. «Ты красивый мальчик», — были ее последние слова, обращенные к сыну.
«Он был таким красивым, что казался невидимкой», — гласил следующий абзац.

Его лицо напоминало лицо зейтзовского манекена. Нос как плавник акулы. Губы красные, как запрещающий сигнал светофора. Черные глаза с длинными пушистыми ресницами были блестящими, как стеклянные глаза, вставленные в оленью голову, которая смотрит на вас со стены прихожей. Черты этого лица не задерживались в памяти видевших его людей. У них оставалось лишь смутное ощущение красоты. На фотографиях его лицо всегда выглядело так, словно в последнюю минуту перед щелчком камеры он повернул голову.

Первые сто пятьдесят страниц были посвящены событиям детства и юности, сформировавшим характер героя. Джон Игер предается воспоминаниям о своем прошлом, сидя у окна автобуса, в котором он направляется в Уилкез-Барр, чтобы купить пистолет, из которого на странице номер 163 он убьет Гамильтона Игера, выстрелив ему точно между глаз в отместку за то, что тот когда-то отравил его любимую собаку по кличке Уорнер Оланд. Это были неторопливые поэтические воспоминания, иногда слишком затянутые, хотя эпизоды с соблазнением малолетних, изнасилованием, псовой охотой, поджогом, пожаром и попытками самоубийства, приправленные обычным лировским сарказмом в адрес католицизма, а также сцены, в которых юных герой переживает моменты полного восторга, сидя в первом ряду кинотеатра, были живописно-убедительны. Читателя ничуть не удивляет, что Джон Игер в результате превращается в замкнутого молодого человека, который постоянно врет, рассказывая окружающим чудовищные небылицы, и нянчится с разъедающей душу ненавистью к самому себе.
После убийства деда Джон Игер неожиданным гостем является на бал выпускников, где убивает местного хулигана по имени Нельсон Макул, который всю жизнь мучил героя столь изощренными и жестокими способами, что читатель облегченно вздыхает, когда мерзавец наконец получает по заслугам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55