Он, Ричард Валленберг, тоже не любил Америку. Он знал,
кто ею правит. И ведал приемы, которыми правление
осуществляется. И испытывал органическую, хотя и
необъяснимую антипатию к евреям. Однако позволить себе какие-
либо комментарии в отличие от престарелого отца, кому и в
самом худшем случае выявления нацистского прошлого, спишется
все, не мог.
И поэтому, прежде чем впасть в очередное ночное забытье,
он, расчленяя фрагменты беседы, пытался выявить погрешности
своих реакций и высказываний, словно, попивая глинтвейн у
камина, находился под микроскопом, к чьему окуляру приник
внимательный и безжалостный глаз, схожий с тем, что был
изображен над усеченной пирамидой на купюре достоинством в
один доллар. Множество символов воплощала эта купюра, но
смысл их был открыт далеко не многим.
Смысл тринадцати звезд, тринадцати листов ветви, зажатой в
когтях орлана, как и тринадцати стрел; шести полос на щите и
девяти хвостовых перьях...
Снились же ему безликие коридоры ЦРУ, будто уходящие в какую-
то стерильную бесконечность, и он неторопливо шел ими,
поглядывая в стекла, где в близоруко-размытой дали пестрел
эксперимент смертного, гниющего мира.
Мы очень признательны руководителям средств массовой
информации... за то, что они в течение более, чем сорока лет
соблюдали предельную осторожность относительно освещения
нашей деятельности. Фактически, в противном случае мы просто
не смогли бы в течение всех этих лет осуществлять наши
проекты, если бы на нас было сосредоточено пристальное
внимание общественного мнения. Но сегодня мир более
совершенен и более предрасположен к созданию Единого
Мирового Правительства. Сверхнациональная власть
интеллектуальной элиты и мировых банкиров более
предпочтительна, нежели право народов на самоопределение,
которому мы следовали в течение веков.
Из Обращения Главы Трехсторонней комиссии
Дэвида Рокфеллера к представителям
средств массовой информации на
встрече Бильдербергского клуба.
Июнь 1991 г.
ИЗ ЖИЗНИ МИХАИЛА АВЕРИНА
Последнюю неделю Миша пребывал в состоянии удрученном, - одна за
другой наваливались проблемы, касающиеся и быта, и бизнеса.
На днях состоялся малоприятный разговор в немецких
городских инстанциях, претендовавших на помещение, в котором
располагался магазин в Карлсхорте, а также и на особняк, где
Михаил проживал, основательно уже обустроившись.
Относительно магазина тревожиться, в принципе, не приходилось: речь
шла всего лишь о новой арендной плате, возрастающей
пятикратно в сравнении с той, что Миша отстегивал армейским
чинам, кто волей-неволей передавал всю недвижимость
берлинскому муниципалитету согласно правительственным
соглашениям. Мишины интересы соглашениями, естественно, не
учитывались.
А вот с особняком дело обстояло куда напряженнее. Бывшие
его хозяева не объявлялись, что, конечно, радовало, но
власти от столь лакомого куска, чувствовалось, отказаться не
желали и, хотя Михаил предоставил чиновникам "ремонтный
счет", восприняли они его равнодушно, что являлось симптомом
тревожным - ибо, как ни крути, а силы муниципальной
адвокатуры представляли угрозу серьезную.
Бизнес тоже потихонечку увядал. Множество армейских частей
уже передислоцировалось в Россию, в оптовых магазинах на
Кантштрассе начал залеживаться товар, а действия полиции в
отношении "красной мафии" стали принимать характер
наиактивнейший.
На том же Кантштрассе происходили едва ли не ежедневные
проверки, выявляющие факты незаконной торговли газовым и
электрошоковым оружием, у продавцов требовались лицензии и
документы на право работы; ряд Мишиных дружков надолго и
прочно угодили в тюрьму за изготовление фальшивой валюты и
торговлю краденым товаром, а потому Михаил не без оснований
полагал, что волна полицейских репрессий вскоре докатится и
до захолустного Карлсхорста, где уже начались облавы на
нелегальных иммигрантов, проживающих в оставленных армией
квартирах.
Оснований же для предъявления герру Аверину претензий у немецкой
полиции имелось предостаточно.
Сидя в кресле за прилавком магазина, Миша обозревал товар,
выставленный на стеллажах, тоскливо сознавая, что, зайди
сюда сейчас кто-либо из компетентных лиц - ему конец!
Ни одной законной накладной - сплошная липа. Половина
товара - трофеи местных воров, громивших берлинские
магазины; причем, на некоторых вещах он отметил
легкомысленно оставленные прошлые ценники, являвшиеся
бесспорными уликами. В подсобке - ящики с газовыми
пистолетами, на витрине - богатейший ассортимент баллончиков
со слезоточивым газом и тесаки, подобные рыцарским мечам...
И еще дурак Курт приклеил к стеклу объявление: " Всегда в
продаже вино и пиво ". А то вояки не знают, что по субботам
и воскресеньям магазин именуется в районе "реанимацией". Ну,
а потребуй у него сейчас кто-либо лицензию на торговлю
алкольными напитками?..
Миша подошел к окну, со злобой сорвал объявление.
Вздохнул, заглянув в подсобку, где громоздились поддоны
с пивом и дешевым сухим вином в бумажных пакетах. В случае
чего придется пояснять, что это, мол, для личного
пользования...
Эх, дай Бог здоровья либеральному участковому с его
покуда еще гуманной социалистической точкой зрения на мелкие
коммерческие шалости этих неисправимо неследующих закону
русских...
Сегодня Курт выхлопотал себе свободный день, сославшись на
семейные дела, и Михаилу пришлось взять на себя роль
продавца, а, вернее, - созерцателя, ибо магазин становился с
каждым днем все менее и менее посещаемым: каждодневно
редеющие ряды офицеров и прапорщиков, закупивших уже все
необходимое для жизни на отчизне, заходили теперь сюда если
только за сувенирной мелочевкой.
Хороший доход приносили ныне лишь туристические группы,
ящиками забиравшие газовое оружие и оптом скупавшие дешевый
ворованный товар.
Немцы же , за редчайшим исключением, не посещали магазин
вовсе, и в каждом зашедшем сюда аборигене Михаил подозревал
сотрудника криминальной полиции.
С месяц назад, сидя в ресторане, Миша разговорился с
одним из жителей западной части Берлина. Разговор коснулся
рода Мишиных занятий.
- Торгую, - честно признался Аверин. - Магазин у
меня...
- Где?
- В Калсхорсте.
- Да? - удивился немец. - У меня там живут
родственники... И где же ваш магазин находится?
Михаил уточнил, тут же отметив на лице немца тень каких-то
нехороших эмоций.
Разговор, столь заинтересованный и дружеский поначалу,
резко трансформировался в своей манере, став натянутым, и
тем самым моментально себя исчерпал.
Немец вежливо попрощался, однако, уколотый таким внезапным
поворотом в их общении, Михаил все-таки напрямик вопросил,
чем вызвана перемена в настроении собеседника.
- Даже вот такой ребенок... - процедил немец, водя
ладонью на уровне своего колена и тем самым рост ребенка
обознача, - знает, что это за магазин...
- И что же это за магазин? - с искренней
непосредственностью осведомился Михаил.
- Это магазин русской мафии, - закончил немец, как
плюнул. И - отправился восвояси.
Мише оставалось только пожать плечами.
Благополучному немцу, конечно, было легко презирать и осуждать
хлынувшую в его страну криминальную чужеземную свору, однако
многие оказались в своре вовсе не из-за преступных
наклонностей своей натуры. Это касалось не только русских,
но и турков, и румынов, и югославов, стремящихся попросту
выбраться из затхлости своих незадачливых государств в
страну повсеместного процветания.
Брякнул колокольчик над дверью, и в магазин вошел пожилой
тучный мужчина. Молча наклонил голову, продемонстрировав
таким приветствием обширную веснушчатую лысину.
"Немец!" - замер Аверин, закаменев лицом, но - бегая
глазами.
Покупатель небрежно ощупал полы кожаных курток, скользнул
равнодушным взором по товару армейской конъюнктуры и -
заспешил обратно к двери.
"Не мент", - отлегло от души у Михаила, и он
расслабленно откинулся спиной к стеллажу, создав некоторые
вибрации в товаре, на которые отреагировало "говорящее"
зеркало на батарейках, только и ждавшее хотя бы малейшего
потрясения.
- Ай лав ю, - проникновенным глубоким голосом
произнесло зеркало заложенную в микросхему фразу.
Немец замер с поднятой ногой, как будто на него вылили ушат
воды. После - очумело оглянулся на невозмутимого Михаила.
Подумав, сказал с опаской:
- Данке шен... - И - выскочил на улицу.
Миша ухмыльнулся угрюмо: вот же, "пассажир"...
К полудню магазин посетила шайка украиских бандитов,
гнездовавшаяся на нелегальной основе в одном из бывших
армейских жилищ. Бандиты внесли Михаилу деловое предложение:
принять косвенное участие в переправке на территорию России
партии ворованных престижных автомобилей, используя связи
Аверина с летчиками военной авиации и администрацией
армейского аэродрома "Шперенберг".
- Прикинь, - убеждал Мишу глава бандитов. - Лох вышел
со службы, а тачки нет... Он еще по округе бегает, а наш
человек уже выруливает с московского аэродрома... На
Щелковское шоссе. У тебя же есть в Чкаловском завязки с
таможней?.. Ну! Будешь в доле. Платим по факту загрузки.
Условия ФОБ. Класс!
Миша пыхтел в раздумье, обещая предложение рассмотреть.
Связываться с уголовниками не хотелось, но инерция
авантюрной натуры влекла на очередное рискованное
мероприятие... Да и степень риска представлялась не такой уж
значительной. Прямого участия в криминале с его стороны не
требовалось; опасность могла возникнуть только со стороны
лихих компаньонов, в будущем способных под любым предлогом
"наехать" на него по надуманному поводу с целью отнять долю,
но Мишу подобная перспектива ничуть не страшила. Достаточно
звонка в полицию, заявления о вымогательстве и - прощайте,
господа гангстеры навсегда! В лучшем случае вас ждет вагон-
скотовоз и депортация, в худшем - тюрьма Моабит, откуда,
после отбытия срока, последует опять-таки пинок коленом под
зад - прямо в лапы правоохранительных органов Украины, где
половина компании числится в розыске за грехи прошлого.
- Возможности - пробью! - заверил Михаил уголовников.-
Но ни к одной тачке не притронусь и пальцем!
- Конеш-шно... - прошипел согласно главарь. Желтая
слюна пузырилась в грязных углах его тонкогубого ротика.
Мразь, наконец, очистила помещение, повалил покупатель,
к вечеру в кассе образовалась сумма порядка двух тысяч
марок, из которых пятьсот пришлось выплатить очередному
криминальному нелегалу за два краденых им велосипеда.
Похититель велосипедов - коротышка с круглым лицом, на котором
сияла неизменная улыбка, скоро, как полагал Михаил, очутится
на нарах, ибо удача сопуствовала ему уже чрезмерно долгую
пору; велосипеды же, оборудованные едва ли не компьютерами,
представляли собой ходкий товар, и Миша хотя преждевременно,
но справедливо огорчался ожидаемым потерям в доходах по
данной категории ассортимента.
Уже поздним вечером закрывая магазин, Михаил подумал, что
сегодня ему еще придется заглянуть на "Шарлоттку" - в
публичный дом, хозяину которого он сбывал партии фальшивых
"Ролексов" с истинно золотыми браслетами и корпусами, однако
с механизмами свойства сомнительного.
Судя по регулярности заказов, часы пользовались несомненным
спросом среди клиентов обители разврата, где Михаила
приветствовали, едва ли ни как компаньона хозяина, буквально
все, начиная от мадам-менеджера до бармена, бесплатно
потчующего делового посетителя любыми напитками.
Девочки, которых мысленно Миша именовал "организмами",
тоже питали к нему известную симпатию, но, опасаясь "чумы
двадцатого века", он не рисковал воспользоваться их
услугами, предпочитая контингент офицерских жен, томившихся
одиночеством в частых отсутствиях своих благоверных, то
дежуривших по казармам, то отбывающих на бесконечные
полигонные учения.
Усаживаясь в машину, Миша задал себе самый главный вопрос: чем
заниматься, когда армия покинет Германию окончательно? В
запасе еще имелся примерно год, но задуматься над своей
дальнейшей судьбой стоило уже сегодня.
Одно он знал твердо: деньги медленно обретаются, быстро
транжирятся, а когда кошелек твой пуст, ты никому не нужен.
С другой стороны, влачить существование на Западе лучше,
чем сидеть в российском исправительном лагере, где, судя по
слухам, обитает его сестрица Марина. Через своих знакомых,
часто бывающих в Москве, он передал ей весточку, где выразил
готовность приютить ближайшую родственницу по освобождении
из колонии, и даже выдать ее замуж за добропорядочного
бюргера, которого она со своим опытом влияния на мужчин,
окрутит в момент.
А вообще-то, какими-либо основательными прогнозами
будущего Миша себя не занимал, полагаясь на непредсказуемое
течение жизни и благосклонность к нему фортуны, которая, как
он цинично сформулировал, если и поворачивалась к нему
задницей, то только для того, чтобы он по ней похлопал...
РОЛАНД ГЮНТЕР
Как и обычно по утрам, он пил кислый теплый отвар
шиповника, поглядывая из кухонного окна на солнечную даль
океана.
День выдался безветреным, легкий ноябрьский морозец обмел
искрами инея пожухлую листву, еще оставшуюся на деревьях, а
небо же голубело по-летнему теплой приглушенной пастелью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37