– Если мне хорошо, то вам не нужно возражать, – сказал он. И затем, перейдя к шутливому тону, добавил: – Кроме того, возможно, на нас двоих ляжет задача направить корабль Кэррона – Хорган в спокойную гавань. Не выбросите же вы меня за борт, пока мы не доведем этого дела до конца?
Лик засмеялась:
– Кажется, они пока благополучно идут под собственными парусами, если хотите знать.
Все хорошо. Том оказался тем добрым, великодушным другом, каким она его и считала. А дружба так помогает там, где любовь остается без утешения!
Было уже совсем темно, и начинали показываться звезды, когда она и Уорнер Бельмонт вышли из собора после окончания рождественского концерта.
Он обменялся с ней только несколькими словами, когда оставил ее у большой колонны подождать, пока приведет машину с места стоянки. Как ни странно, хотя она так остро ощущала его присутствие рядом с собой во время всего концерта, сейчас она почти и не заметила, что он ушел.
Слишком полна была душа волшебством музыки, которую она слушала и чувствовала, будто она рождается в ней самой. Замерли последние мощные аккорды большого органа, а она еще слышала их в мыслях и ощущала душой. Она медленно пробуждалась к повседневности окружающего мира, но когда увидела прихожан, толпой выходящих из дверей собора и расходящихся по лужайкам вокруг него, направляясь домой, то почувствовала какой-то комок в горле.
Вся сущность человеческого одиночества была в этом. Только сейчас, ненадолго, Лин еще была частью этой огромной толпы, объединенной общим чувством, – а теперь она уже почувствовала, какой тонкой и хрупкой была эта связь. Все эти люди – опять они были чужими, хотя совсем недавно, в соборе, они и она были одно. Лин представила себе, как все идут по своим последним делам, торопясь купить подарки по секрету от близких; как отцы и матери ухитряются переправить в тайне от детских глаз елки в детскую; как дети старательно завязывают коробочки с подарками для родителей неумелыми пальчиками; как во всех уголках города молодые люди собираются на веселые вечеринки в Сочельник, а над всем этим в небесах таится чудо приближающейся ночи.
Рождество почти для всех означает уют родного дома, кроме тех, у которых, как у нее, его нет. Комок в ее горле стал больше, когда она вспомнила другие Сочельники в те времена, когда они счастливо ощущались в атмосфере родного дома и семьи, в чувстве необходимости друг для друга и взаимной любви…
– Извините, что долго, – сказал Уорнер, открывая перед ней дверь автомобиля и усаживая ее впереди. – Надеюсь, вы не замерзли?
– Ничуть, спасибо.
– Все равно, похоже, что похолодает… Рождество! Как вам понравилась служба?
– Это что-то незабываемое! – пылко сказала она.
– Да, замечательно трогательно, – согласился он. – Скажите, какой ваш любимый гимн?
– О, даже не знаю, какой лучше… «Придите ко мне, верующие» – просто чудо.
– Да, самая сущность поклонения! А знаете, я страшно люблю мелодию и ритм «Восточных королей»: «Мы, три восточных короля издалека…» Я редко могу устоять перед искушением тоже запеть с ними, когда кончают произносить первый стих и вступает хор.
– Я думаю, что это не грех, – засмеялась Лин, – по-моему, все начинают подпевать.
– А как вам гимн о Венцеславе? Или уж дети его чересчур часто поют и совсем замучили?
– Конечно, но все-таки я и его очень люблю. Его всегда хочется слушать.
– Да, верно… «Тихая ночь, святая ночь»?
– О, вот, наверное, это и есть самый любимый гимн, – серьезно сказала Лин.
– И мой тоже, мне кажется. Для меня он символизирует все то, что я называю близостью Рождества, тот факт, что почти две тысячи лет назад стояла эта Ночь всех ночей, даже один Момент из всех других моментов, и все же оба они – Ночь и Момент – опять с нами, здесь.
– Вы хотите сказать, что дух Рождества не имеет пределов времени и границ и что в эту ночь он опять везде с людьми?
– Да. – Он добавил, помолчав: – Для меня этот дух – детская, лишенная всяких сомнений вера, живущая в глубине каждого сердца, – лучше всего выражен в небольшом стихотворении Томаса Харди «Волы». Вы его знаете?
Лин не знала, и он продолжал:
– Оно очень короткое. В нем говорится, что еще маленьким мальчиком как-то в канун Рождества он услышал от взрослых о старом поверье деревенских жителей, что в Сочельник, в самую полночь, даже волы встают на колени в своем хлеву…
Он внезапно замолчал, и Лин, посмотрев на него, заметила, что машина стала тормозить. Оказалось, они подъехали к перекрестку дорог. Одна дорога уходила к уютному пригороду Спайрхэмптона, другая вела в Бродфилд. Он остановил машину и сказал:
– Знаете, о чем я сейчас подумал? Может быть, вы не откажетесь сделать небольшой крюк и заедете ко мне? У меня есть полное собрание стихотворений Харди, и мне бы хотелось, чтобы вы его прочли. У меня гостит моя старая тетушка, приехавшая на Рождество, и я вас с удовольствием познакомлю с ней. Она любит молодежь. Поедем?
Лин колебалась секунду и тут же сказала, что ей бы очень хотелось.
– Хорошо! И потом я отвезу вас в больницу.
Он жил на втором этаже большого многоквартирного дома. Когда они поднимались на лифте, он сказал:
– Вам понравится миссис Бросертон – моя тетя. Ей уже за семьдесят, она живет в отеле в Карлайте. Она очень смелая и пускается в эту поездку сюда, на юг, с видом старого исследователя, ведущего экспедицию к полюсу. Она это делает, по ее словам, потому, что убеждена: я не должен справлять Рождество, как она выражается, в одиночестве. Да и в самом деле, что хорошего?..
Гостиная оказалась уютной и хорошо обжитой комнатой. Потом Лин стала замечать детали обстановки – глубокие кресла, обитые рубчатой тканью натурального оттенка; горы разноцветных подушек, домотканых и вышитых; цветы – кувшин красной меди с махровыми белыми хризантемами в углу – и книги. Ей было приятно увидеть, что Уорнер соблюдает старинный обычай выкладывать на виду полученные им поздравительные открытки и что у него есть и маленькая елочка в кадке на боковом столике.
Церемония знакомства с миссис Бросертон была совершенно непринужденной: она подставила Уорнеру для поцелуя щеку, который чмокнул ее, и обратилась к Лин:
– Дорогая моя, вы, наверное, очень озябли, но выглядите чудесно. Снимайте-ка пальто поскорее и идите поближе к огню. Вы мне нужны – поможете с пышками. Какую сторону надо поджаривать вначале?
Лин на секунду с наслаждением ощутила прикосновение рук Уорнера, снимающего с нее пальто, и сразу же подошла к огню, поближе к старушке:
– Вы меня о булочках спрашиваете? А я и не знаю, есть ли разница.
– Есть, есть. Разве вы не знаете? – Тетя Мели насадила булочку на двузубую вилку и в раздумье вертела ее перед собой. – Если вы вначале поджариваете сторону с дыркой, то, когда помажете маслом, она будет хрустящей. А если другую жарите, то она будет мягкой и пышной. Или же все наоборот, я вот точно не помню.
– Если бы было две вилки, то мы бы могли одновременно поджарить с двух разных сторон и посмотреть, что получится, – предложила Лин. Она все время чувствовала, что Уорнер смотрит на нее, когда она рядом со старой дамой опустилась на колени перед очагом. Странно, но она больше не стеснялась его и чувствовала себя как дома.
– Конечно есть. Уорнер, еще одну вилку из кухни! – В ее голосе чувствовалась та же повелительность, какая была у Уорнера в его молчаливом жесте, которым он требовал у ассистента скальпель в операционной, внутренне улыбнувшись, подметила Лин. Но он послушно заспешил в кухню, выполняя властную команду, и, возвратившись, принес вилку и для себя.
Тетя Мели говорила, обращаясь к Лин:
– Милая, вы должны провести Рождество завтра с нами, если у вас нет других планов. Верно ведь, Уорнер?
Но Лин покачала головой:
– Боюсь, что я завтра должна дежурить.
Глаза старушки опечалились.
– Дежурить в Рождество? Ну, милая, это мало радости!
– Еще меньше – у больных, – сухо сказал Уорнер. – Хотя должен сказать, что вы, сестры, действительно себя не жалеете, чтобы всеми силами скрасить им пребывание в больнице.
– У нас почти все понимают, как они себя чувствуют, находясь в больнице, а не дома, – сказала Лип. – В больнице и так остаются только самые необходимые люди на случай появления экстренных больных. Я буду завтра в детских палатах. Им грустнее всего бывает в праздники. Но знаете, – добавила она с улыбкой, – вы не думайте, что мы чувствуем себя мученицами. Мы тоже радуемся со всеми.
Уорнер подошел к книжным полкам и возвратился с тонкой книжечкой в кожаном переплете, страницу которой он заложил пальцем. Он протянул ее Лин, но она, повинуясь внезапному импульсу, сказала:
– Может быть, лучше вы его прочтете? Мне бы хотелось…
– Как угодно. – Он оперся о спинку дивана, на котором она сидела. Его руки, держащие книгу, были рядом; если бы она повернула голову, она могла бы коснуться их щекой.
…Лин слушала стихи, потрясенная и чистой верой, звучащей в них, и его глубоким серьезным голосом.
Дочитав четвертую, завершающую строфу, он замолчал, а потом, как бы про себя, повторил:
– «Надеюсь, что это так…» В этом для меня вся суть христианской веры.
Лин склонила голову, как бы соглашаясь с ним. Она не могла говорить. Она все время думала, что после самых первых мгновений, когда она все больше и больше внутренне тянулась к этому человеку, наконец пришло тс, чего ей больше всего хотелось, – узнать его глубже, через его мнения, через его любимые книги, через все, что ему наиболее дорого. И сегодня, почему-то казалось, он приглашает ее войти в этот заколдованный круг, проникнуть в который она раньше лишь мечтала. И она молчала и молчала, боясь разрушить это волшебство.
Глава 7
Пэтси быстро поправлялась и с середины января могла считаться вполне здоровой. У Лин были основания считать, что Майкл Кэррон приезжает навещать ее почти во все дни разрешенных посещений. Не раз, заходя к Пэтси, она заставала обоих, погруженных в настольные игры вроде «Вверх-вниз» или «Лудо», которые Пэтси обожала, говоря в объяснение: «Мой природный ум никогда не позволяет мне выигрывать, где нужно соображать; но там, где нужно бросать кости, ирландское счастье всегда меня выручает!»
Отец Пэтси приехал из Ирландии, чтобы забрать ее домой для отдыха, который ей полагался после болезни, прежде чем она вернется к своим обязанностям. Чтобы она не утомилась от долгого путешествия к себе в Голуэй, они договорились, что остановятся на ночевку в Дублине, доме у Майкла. Самого Майкла там уже не будет, но Лин сказала, что это удачная идея, спросив у Пэтси, довольна ли она и волнуется ли, что познакомится с сестрами Майкла. Но оказалось, что Пэтси смотрит на эту перспективу с мрачной тревогой.
– Целых три сестры, – хмуро сказала она, когда Лин помогала ей укладывать вещи в дорогу. – Дублинские девушки, – добавила она мрачно и загадочно, как если бы это многое объясняло.
– Ну и что ж такого? – не понимая, спросила Лин.
– Что такого?.. А то, что все дублинцы ходят задрав нос выше головы, такие они, видите ли, важные и разодетые! Я спросила у Майкла: «Скажи мне, где, интересно, твои сестры покупают себе платья?» А он сказал: «Ну, где… На Грэфтон-стрит, где же еще?» Так что сама видишь, какой у них уровень и как мне придется тоже стараться не ударить в грязь лицом – это мне-то, у которой все платья шила одна женщина в Клэнмое? Все до одного, кроме того розового, что ты не позволяешь мне надевать!..
Лин подавила смех.
– Ну, Грэфтон-стрит – это не Пятая авеню или рю де ля Пэ! – возразила она.
– Может, оно и так, но…
– Ну хорошо, если это и так, ты думаешь, Майклу не все равно, где ты одеваешься – в Клэнмое или на Грэфтон-стрит? Да когда он в первый раз увидел тебя после операции, ты была со вкусом одета в неотбеленную бязь, завязанную на шее тесемками! – отпарировала Лин, не щадя ее.
Пэтси застыла, держа платье в руках:
– Неужели? Я не помню.
– Да! Он в первый же день приехал и так упрашивал, чтобы ему разрешили увидеть тебя, что сестра позволила ему заглянуть одним глазком в щелку, когда ты еще спала. И поверь, дорогая Пэтси, ты была не в лучшем виде тогда.
– О Боже! А что он сказал?
– Сестра не доложила об этом. Но, правда, сказала, что он смотрел на тебя чуть ли не с молитвенным выражением.
– С молитвенным?!
– Да. Так сказала сестра. Больше я ничего не знаю. – И Лин низко нагнулась над чемоданом Пэтси, чтобы скрыть свой смех над ее пораженным молчанием, показывающим, какое глубокое впечатление на нее произвело это наблюдение сестры. Во всяком случае, она благополучно уехала на следующий день, и вскоре Лин получила от нее первое письмо, которое ее полностью успокоило, потому что Пэтси писала, что сестры Майкла – совсем не гордячки и очень славные, почти как сам Майкл.
Несколько дней спустя после отъезда подруги Лин с удивлением узнала, что ее вызывают в кабинет к начальнице. Она мысленно быстро перебирала свои возможные грехи и нарушения правил, но никак не могла догадаться о причине вызова.
Но степенная улыбка и радушная манера начальницы сестринского корпуса сразу же успокоили ее. Пожилая дама серьезно сказала:
– Я вызвала вас сюда, сестра, чтобы сказать вам о своем решении препоручить вам собственную палату – с понедельника вы назначаетесь в палату Принстон. Вы будете исполняющей обязанности старшей сестры только вначале, а затем, если ваша работа докажет, что вы достойны этого, вы будете официально утверждены как старшая сестра.
Собственная палата! О, это стоило всей тяжелой и нудной работы младшей сестры, всех разочарований и скучной рутины, иногда казавшейся бесконечной. Теперь у нее будут некоторые привилегии и новые права. Но тут вдруг все эти быстро мелькающие мысли оборвались, и сердце у нее упало. Ведь это означает и конец ее работы в операционной, конец ежедневных встреч с Уорнером Бельмонтом!
Она знала, что начальница ждет от нее ответа, но пока она с трудом пыталась найти тактичные фразы, чтобы отказаться от этого выдвижения, сказать ей, что лучше она останется на прежнем месте, та неуклонно продолжала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24