Такая прямолинейная постановка вопроса не встретила понимания с американской стороны. В их ответном проекте, которому они придали форму декларации, а не договора, ключевое положение было сформулировано гораздо более витиевато: «США и СССР соглашаются вести себя так, чтобы не создавать условий, при которых между ними могла бы возникнуть ядерная война».
За этим последовал длительный и нелегкий процесс нахождения взаимоприемлемой формулы – США здесь действовали явно с оглядкой на своих союзников и на Китай, не желая, чтобы у тех создавалось впечатление о советско-американском кондоминиуме.
Нисколько не возражая против того, чтобы вырабатываемый документ был нацелен на предотвращение ядерной войны вообще в мире, советская стороны вместе с тем продолжала добиваться, чтобы в нем была ясно выражена решимость СССР и США исключить возможность применения ядерного оружия друг против друга.
Согласившись в конце концов с этим, американская сторона тем не менее старалась сделать саму формулировку обязательства менее твердой и безусловной. Так, например, если мы предлагали записать, что стороны будут делать все , чтобы исключить возникновение ядерной войны между ними, то американцы предлагали вместо однозначного «делать все» сказать «делать все возможное» или «делать все, что в их силах», тем самым оставляя широкое поле для разных толкований в будущем.
В итоге уже незадолго до визита Брежнева в США в июне 1973 года было выработано ключевое положение Соглашения между СССР и США о предотвращении войны, которое гласило, что стороны будут действовать так, чтобы исключить возникновение ядерной войны между ними и между каждой из сторон и другими странами. Формула достаточно энергичная и недвусмысленная.
В ходе визита Никсона в СССР в конце июня – начале июля 1974 года тоже был подписан ряд соглашений по разным аспектам двусторонних отношений, а также два важных документа по вопросам ограничения гонки вооружений. Одним из них был Протокол к Договору по ПРО, согласно которому вместо разрешенных этим договором двух районов ПРО для каждой стороны оставлялось по одному, что придавало Договору по ПРО еще больший смысл и вес. Вторым – Договор об ограничении мощности испытательных ядерных взрывов под землей.
Однако хотя переговоры о дальнейшем ограничении стратегических наступательных вооружений начались еще в ноябре 1972 года, нового соглашения по этим вопросам не удалось достичь к встречам в верхах ни в 1973 году, ни в 1974 году.
Главная трудность состояла в следующем. Советская сторона упорно добивалась, чтобы в новом соглашении прямо учитывались американские ядерные средства передового базирования и соответствующие ядерные средства союзников США по НАТО – Англии и Франции. Американская же сторона не только не соглашалась с этим, но и под давлением правых сил в США добивалась, чтобы в новом соглашении, в отличие от Временного соглашения 1972 года, были зафиксированы равные для обеих сторон уровни стратегических наступательных вооружений, то есть предлагалось лишить СССР той косвенной компенсации, которую он получил по Временному соглашению за неучет американских ядерных средств передового базирования и ядерных средств Англии и Франции. Сверх того, американцы всячески стремились тем или иным способом добиться включения в новое соглашение ограничений на советские тяжелые межконтинентальные баллистические ракеты (МБР) наземного базирования, в частности запрета на их «мирвирование» (от английской аббревиатуры – MIRV), то есть на оснащение их разделяющимися головными частями индивидуального наведения (РГЧ-ин).
Помимо действительной трудности самих обсуждавшихся вопросов, начиная с 1973 года все более отрицательное влияние на американскую позицию оказывало развитие внутриполитических событий в США, связанных с «Уотергейтом». Поначалу советское руководство не придавало особого значение шумихе вокруг «Уотергейта», но постепенно становилось все яснее, что скандал этот не только ограничивает возможности Никсона во внешнеполитической сфере, но и ставит под вопрос его судьбу как президента.
Отставка Никсона, последовавшая 9 августа 1974 года, была встречена в Москве с искренним сожалением. В письме, направленном Никсону от имени Брежнева, в частности, говорилось: «Хотел бы от себя лично и моих коллег в советском руководстве выразить Вам в эти дни добрые чувства по поводу плодотворного сотрудничества и того духа взаимопонимания, которыми были отмечены наши совместные усилия, направленные на улучшение советско-американских отношений и оздоровление международной обстановки». Это корреспондировалось с тем, что написал Брежневу в своем прощальном письме и Никсон: «Оставляя пост президента Соединенных Штатов, я шлю Вам личный прощальный привет. Я оставляю этот пост с гордостью по поводу того, что Вы и я много сделали для преобразования отношений между нашими странами и тем самым добились огромных свершений для дела мира во всем мире».
Новый президент США Джеральд Форд в первый же день вступления в должность, 9 августа, тоже прислал Брежневу письмо, в котором отмечал, что он последовательно поддерживал внешнюю политику Никсона: «Поэтому я могу безоговорочно подтвердить, что американская внешняя политика в отношении СССР будет продолжаться без изменений в период моей администрации». В ответном письме Брежнева от 11 августа приветствовалось это заверение Форда и содержалось предложение провести их личную встречу еще до конца текущего года.
Такая встреча состоялась 23–24 ноября 1974 года в районе Владивостока. Главное место в переговорах заняли вопросы, касавшиеся выработки нового соглашения по ограничению стратегических наступательных вооружений, которая застопорилась по упомянутым выше причинам. Переговоры были напряженными и трудными, тем более что оба первых лица – и Форд, и Брежнев – к тому времени уже не отличались остротой ума. Когда в результате усилий двух команд во главе с Громыко и Киссинджером начали вырисовываться очертания возможного компромисса, все чуть не сорвалось из-за того, что оба лидера сперва никак не могли понять сути этого компромисса. В какой-то момент для того, чтобы каждая команда растолковала его суть своему шефу, решили сделать перерыв. Когда мы расходились, Киссинджер сказал мне с раздражением: «Похоже, оба наши босса слишком глупы, чтобы понять свои собственные выгоды».
Суть же компромисса состояла в следующем:
по новому соглашению ограничениям будут подлежать, наряду с межконтинентальными баллистическими ракетами наземного базирования и баллистическими ракетами на подводных лодках, также и тяжелые бомбардировщики;
каждая из сторон будет иметь право располагать суммарным количеством носителей стратегического оружия не более 2400 единиц, причем в случае оснащения бомбардировщика ракетами «воздух – земля» с дальностью свыше 600 км каждая такая ракета будет засчитываться как одна единица в этом суммарном количестве носителей; в пределах 2400 единиц стороны свободны сами определять состав носителей стратегического оружия, за исключением сохранения запрета на строительство новых пусковых установок МБР наземного базирования;
каждая из сторон будет иметь не более 1320 баллистических ракет наземного и морского базирования, оснащенных РГЧ-ин; в пределах этого количества стороны будут вправе сами определять типы и количества ракет, оснащаемых РГЧ-ин.
Таким образом, по этому варианту американские ядерные средства передового базирования, как и ядерные средства Англии и Франции, снова оставлялись в стороне – это, конечно, было большой уступкой со стороны Советского Союза. В то же время США в этом случае отступались от своего требования об ограничениях на советские тяжелые МБР, в том числе на их оснащение РГЧ-ин. С учетом же возможности размещения на советских тяжелых МБР значительно большего числа РГЧ-ин, чем на существовавших типах американских МБР, это позволяло Советскому Союзу при необходимости в значительной мере компенсировать наличие у США ядерных средств передового базирования и наличие ядерного оружия у союзников США.
Рассмотрев с участием пользовавшихся его доверием экспертов предложенный компромиссный вариант, Брежнев согласился с ним. Однако, когда он сообщил о нем по телефону министру обороны Гречко в Москву (где в это время была глубокая ночь), тот категорически запротестовал против этого варианта, поскольку в нем прямо не учитывались американские ядерные средства передового базирования, достигающие территории СССР, и соответствующие виды ядерного оружия союзников США по НАТО. Через несколько минут последовал звонок из Москвы от Подгорного, который, будучи поднят «по тревоге» министром обороны, решительно поддержал возражения Гречко. После этого Брежнев сделал еще несколько звонков в Москву, в том числе Косыгину, Устинову и Андропову. Заручившись их поддержкой, он решил дать согласие на указанный вариант, проигнорировав возражения Подгорного и Гречко.
По нашим наблюдениям, Форду этот вариант дался тоже непросто. Они с Киссинджером то жарко обсуждали его на открытом воздухе в стороне от зданий, где опасались подслушивания, то несколько раз садились в защищенную американскую автомашину и вели по закрытому телефону разговоры с Вашингтоном. Кончилось тем, что Форд тоже дал согласие на выработанный компромиссный вариант.
Двухлетний тупик на переговорах по стратегическим наступательным вооружениям был преодолен – казалось, открылся путь к быстрому завершению нового соглашения с существенно бльшими ограничениями на такие вооружения по сравнению с Временным соглашением 1972 года. Но путь этот оказался вновь довольно долгим и трудным. И опять-таки не только из-за сложности предмета переговоров, но и ввиду других обстоятельств, периодически подвергавших испытаниям процесс разрядки и до встречи во Владивостоке, и после нее.
Ближневосточная война 1973 года
Серьезным испытанием для советско-американских отношений и для разрядки в целом явилась новая арабо-израильская война, разразившаяся в октябре 1973 года.
6 октября в 14.45 московского времени (соответственно в 06.45 вашингтонского времени) в МИД СССР поступила срочная телефонограмма от нашего посла в США Добрынина, переданная по открытой связи через коммутатор Белого дома. В ней сообщалось следующее: находившийся в тот момент в Нью-Йорке госсекретарь Киссинджер позвонил послу и попросил довести до сведения Советского правительства, что, по данным израильского правительства, Сирия и Египет намерены в течение ближайших часов начать наступление против израильских войск соответственно на Голанских высотах и на Синае, оккупированных Израилем в 1967 году. Заверив от имени израильского руководства, что Израиль не начнет первым военных действий, Киссинджер подчеркнул, что, если их начнут арабы, «ответ Израиля будет очень сильным». А еще через пару часов Киссинджер сообщил Добрынину, что Египет и Сирия начали наступление по всей линии перемирия 1967 года. Примерно одновременно информация о начале военных действий поступила в Москву из Каира и Дамаска с той, однако, разницей, что в этой информации утверждалось, будто военные действия начаты Израилем.
Поэтому в советском ответе на обращение Вашингтона со ссылкой на противоречивость поступавших сведений говорилось о необходимости принятия мер к выяснению действительного положения в районе и предлагалось в скором времени снестись вновь «на предмет возможного согласования позиций» наших двух стран.
Как писал позже в своих мемуарах Киссинджер, он полагал, что, возможно, именно Советский Союз порекомендовал египтянам «устроить небольшую заваруху» для того, чтобы подстегнуть дипломатический процесс ближневосточного урегулирования, а «эти маньяки явно переборщили». А если Советский Союз сам и не подстрекал египтян и сирийцев к началу военных действий, то, согласно Киссинджеру, он во всяком случае был осведомлен о готовившемся наступлении и не стал удерживать их от этого шага. В качестве главного доказательства правильности такого суждения Киссинджер приводит тот факт, что за день до начала военных действий Советский Союз стал эвакуировать из Египта и Сирии семьи своих работников в этих странах и тогда же египетские порты покинули находившиеся там советские военные корабли.
На деле, однако, это свидетельствует лишь о том, что к тому моменту мы действительно не исключали вероятности возникновения новой арабо-израильской войны, но и египтяне, и сирийцы изображали дело таким образом, будто они готовились к контрнаступлению в ответ на ожидавшееся ими в те дни начало военных действий со стороны Израиля. О том, что Советский Союз мог ожидать именно такого развития событий, как нельзя лучше свидетельствуют приводимые в тех же мемуарах Киссинджера сведения: в течение первых часов уже после начала военных действий не кто-нибудь, а руководители Пентагона и ЦРУ полагали, что эти действия развязаны Израилем.
О том, что Советский Союз не подстрекал Египет и Сирию к военным действиям, говорит и следующее обстоятельство: сразу же после их начала Москва в своих закрытых контактах с Каиром и Дамаском советовала согласиться на прекращение огня, как это предлагали им и США (это подтвердил в своих мемуарах Садат).
Поскольку, однако, речь шла об освобождении войсками Египта и Сирии территорий этих стран, захваченных Израилем, то оказывать открытое давление на Каир и Дамаск, требуя прекращения огня, Советский Союз, разумеется, не мог. Соответственно, и в направленных в первый день, 6 октября, указаниях советскому представителю в Совете Безопасности ООН предписывалось в случае постановки на голосование предложения о прекращении огня проголосовать против в том случае, если об этом попросят представители Египта и Сирии (а если их позиции разошлись бы, то действовать в соответствии с позицией Египта).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56