Но предлагать Наташе есть с ней мороженое пополам Борис Авдеев как-то не решался. Всё-таки это её пачка. А мороженое между тем всё больше подтаивало в руках. Это же надо – держать в руках мороженое и не знать, как его съесть!
– Давай сюда! – вдруг сказал Кореньков. Взял у Бориса пачку мороженого, сунул ему Дымкин поводок-проводок и побежал.
Борис с Наташей недоуменно следили за Кореньковым, не понимая, куда он бежит. А Кореньков подбежал к небольшой круглой клумбе, чёрным бугорком возвышавшейся посреди площадки. Вокруг клумбы катались на велосипедах малыши, а один даже катил на педальном автомобиле. Кореньков ловко славировал между велосипедистами и малолетним автолюбителем и шагнул ботинками через каменный бордюрчик на клумбу. Цветов на клумбе ещё не было. Над чёрной землёй возвышалась на высокой ножке только металлическая табличка, на которой прошлогодней облезлой краской было написано: «Рвать цветы запрещается!» Кореньков в два прыжка очутился возле таблички. Положил брикетик мороженого на острое ребро таблички и резко согнул его. Брикетик развалился на две части.
Очень довольные, они все вчетвером уселись на скамейке. Дымке её порцию положили на сиденье, развернув бумажку. И принялись лизать мороженое.
Они сидели, грелись на солнце, лизали прохладное мороженое и болтали.
– А я подземный ход нашёл, – сказал Борис Авдеев.
– Где? – встрепенулся Кореньков.
– В сарае. Прямо в полу. Обыкновенный пол. Никто ничего не знал. А я посмотрел и увидел в полу щель. Поднял плиту, а под ней люк…
– Да у вас и сарая-то нет! – перебил Кореньков, не дослушав. – Возле вашего дома только детская площадка с качелями и стоянка для автомашин. А сараев никаких нету.
– А это не у нас, а у дедушки, – сказал Борис Авдеев. – Он не в Москве живёт, а в другом городе. И сарай там есть.
– Так ведь твой дедушка живёт в деревне. Ты там на лошади скакал. С телегой! – насмешливо напомнил Кореньков.
– А это другой дедушка, – невозмутимо отвечал Борис Авдеев. – У меня два дедушки. Один в деревне, а другой в городе. Там есть сараи. Дома не такие, как в Москве, – одноэтажные, каменные, и сараи тоже каменные. Я поднял плиту, влез в люк. Темно-темно. Но я не побоялся, пошёл, а там подземный ход. Тоже каменный. Сначала каменный, а потом земляной.
– А откуда ты узнал, каменный или земляной? – опять насмешливо перебил Кореньков. – Ведь там темно.
– А я с собой фонарик взял. Сбегал и взял фонарик. Долго ли за фонарём сбегать? Не веришь? Да я тебе покажу этот фонарик. Длинненький, а на конце вроде воронки. Туда лампочка вставляется. Очень хороший фонарик.
Кореньков всё равно не очень-то верил Борьке. А Наташа верила.
– Я бы ни за что не полезла одна в тёмный ход, – призналась она. И спросила с любопытством: – А куда этот ход ведёт?
– Никто не знает, – отвечал Борис Авдеев. – Идёт, идёт и не кончается. Таинственный ход. Это мне повезло, что я живой вернулся. Там такие таинственные случаи!..
Кореньков помалкивал, с ним почему-то никогда не случались таинственные случаи. Разные случаи случались, и даже очень часто, но они не были таинственными. А вот Наташа сказала:
– У меня тоже был таинственный случай. Я пошла погулять со Светой и Катей Озерковой. Бабушка ещё не хотела меня пускать, говорила, на улице метёт. Но я пошла, потому что уже договорилась и со Светой, и с Катей. А у Кати нет телефона. Мы ещё в школе договорились встретиться возле булочной – это всем близко. И Катя всё равно бы пришла. Так и получилось, и Катя пришла, и даже Света. Мы погуляли, но недолго. А когда я вернулась домой, бабушка сказала: «К тебе какой-то мальчик приходил, спросил, дома ли ты. Я сказала, что ты пошла погулять, и предложила ему, пусть посидит, подождёт тебя. А он не стал ждать. Я спросила, что передать Наташе, а он сказал – передайте, приходил с собакой и фамилию назвал». Но бабушка фамилию забыла. Запомнила только, что – с собакой и даже собаку видела, а кто с ней приходил, не помнит. Таинственный случай, правда?
Борис Авдеев кивнул головой, и Кореньков тоже кивнул.
– А это собака Анны Николаевны? Да? И вы с ней гуляете?
– Гуляем, – сказал Боря Авдеев. – Анна Николаевна больше никому не разрешает с ней гулять. Не доверяет. Собаку ведь не каждому доверишь.
– Мне нашего Кинга тоже не доверяют, – вздохнула Наташа. – Он очень сильный. Говорят, как рванётся, ты его не удержишь. А можно я с вами тоже буду гулять с собакой Анны Николаевны?
– Можно, – сказал Борис Авдеев. – Только учти: никому ни слова! А то все захотят гулять.
Они ещё побродили по площадке возле клумбы, по улицам. Потом Наташа и Боря Авдеев отправились по домам, а Кореньков повёл Дымку в её законный теперь дом.
Уже на подходе к дому 23 в переулке они встретили Фёдора. Дымка, узнав своего, рванулась, завиляла хвостом. Фёдор наклонился к собаке.
– Ах ты, каналья! Два уха и четыре ноги, а всё понимает, – сказал он мальчишке и добавил: – А это вы здорово придумали, что пришли к старухе. За последние годы я её такой не видел. Оттаяла она, помягчела. Одиночество – оно кого хочешь замордует, – сказал он не то мальчишке с собакой, не то сам себе. – Вот так живёшь, крутишься, бежишь – на чужую душу глянуть некогда. Молодцы, ребятки! Оживела старуха!
– А я фрегат сломал, – неожиданно сказал Кореньков.
Он и сам не знал, почему сказал это Фёдору. Может быть, потому, что Фёдор, когда девчонки танцевали у Анны Николаевны, в два счёта починил розетку. А может, потому что у Коренькова не было человека, к которому он мог бы обратиться со своей бедой. Шли дни и недели, а дело с починкой фрегата не двигалось с мёртвой точки. Все варианты были испробованы, все возможности исчерпаны. Правда, Анна Николаевна после того разговора в школе больше не возвращалась к вопросу о «Палладе». Когда-то Кореньков боялся, что Анна Николаевна пойдёт к классной, нажалуется директору. А сейчас он не то чтобы хотел этого, но, если бы так вдруг случилось, ему было бы легче. Когда человека за что-нибудь ругают или накажут, это как бы и есть расплата. Отругали, и конец. Можно успокоиться и забыть. А вот, если не ругают? И, напротив, после всего, что произошло, встречают тебя по-доброму? А Анна Николаевна не только не выгнала Коренькова, а даже приютила Дымку. И ещё: фрегат построил сын Анны Николаевны – Павлик, погибший на фронте. Кореньков видел даже его карточки – Анна Николаевна как-то показывала. На последней фотографии Павлик, как сказала Анна Николаевна, снимался перед самой войной. Он стоял в рубашке с короткими рукавами и, улыбаясь, смотрел прямо на Коренькова. И Коренькова не покидало чувство, что он, хотя и не желая этого, обманул не только Анну Николаевну, но и Павла, сгубив построенный им корабль. И сейчас у Коренькова мелькнуло: а вдруг Фёдор сможет помочь ему в его беспросветно трудном деле.
– Какой фрегат? – не понял Фёдор.
– Ну, тот, что у Анны Николаевны стоял. «Палладу».
– Пашкин! – ахнул Фёдор. – Как же это тебя угораздило? Это, знаешь, для старухи реликвия. Я ведь его помню – Павла. Помню, как он на фронт уходил добровольцем. Мировой парень был! Я ещё в первый класс бегал, а он уже в старшем был. Мечтал моряком стать, а голову сложил в пехоте. Да-а, война!.. Фашисты тогда пёрли. Даже к Москве подошли. Я ещё тогда по малолетству плохо соображал, что к чему. Всё любопытно было. Аэростаты в воздухе висят. Зенитки. А вот тут у нас, аккурат, где наш переулок кончается, «ежи» стояли…
– Какие «ежи»? – удивлённо спросил Кореньков.
– Ну, такие железные крестовины. Укрепления против танков.
Противотанковые «ежи» Кореньков видел не раз – в кино, конечно. Но то в кино или по телевизору. Мало ли что можно увидеть в кино. А вот чтобы тут, где он ходит каждый день, по этой самой улице…
– И здорово ты его сломал – фрегат этот? – вернулся Фёдор к волновавшему Коренькова вопросу.
Кореньков в нескольких словах рассказал про то, как он спустил на воду фрегат, про пиратское нападение на корабль, совершавший своё первое плавание.
– А сломан он здорово, – сокрушённо произнёс Кореньков. – Мне не починить. – И, с надеждой посмотрев на Фёдора, добавил: – А вы не умеете?
– Я? Да нет, брат, я этим делом не балуюсь… Постой, постой, я знал одного человека, который этим делом занимался, у него и Павел эту науку проходил. Как его звали?.. А-а, вспомнил: Иван Иванович. Я почему вспомнил – мы его Ваней в квадрате звали. Он у нас в школе учителем труда был. А в кружке они корабли разные строили, выставку в школе устраивали. Только, как его найти? Уже и школы нашей давно нету. В войну её под госпиталь заняли, а потом уж я и не знаю, что там стало. Знаешь что, я у наших ребят поспрашиваю, может, кто знает о Ване в квадрате. Он, конечно, теперь старичок старичком, если жив, конечно…
Они вместе с собакой вошли в квартиру. Увидев Коренькова с собакой, Валентина проворчала:
– Опять грязи натаскаете, только собаки нам не хватало!
Кореньков поспешно подхватил Дымку на руки, тщательно вытер ноги и скрылся в комнате Анны Николаевны. А Фёдор с раздражением и укоризной бросил жене:
– Собака тебе помешала!
– Тоже мне, собачий защитник нашёлся! – огрызнулась Валентина. – Чего это ты вдруг разошёлся?
– Эх, Валька! Жить надо по-человечески! – сказал Фёдор.
Терем-теремок
В квартире по Гвардейскому переулку входные двери были распахнуты настежь. По коридору тянуло сквозняком. Из комнаты, где жили Фёдор с Валентиной и дочкой Викой, грузчики вытаскивали мебель.
– Осторожней! Не побейте! – волновалась Валентина. – Фёдор! Фёдор! Приглядел бы! Ну что за мужик! – кричала она.
Фёдор стоял с Сашей и Ниной на кухне.
– Обживёмся, заезжайте, – говорил он.
– Спасибо! – дружно кивали Саша с Ниной. Грузчики вытащили на лестничную площадку самый большой шкаф из гарнитура, и Валентина выбежала следом за ними. Фёдор постучался в комнату Полуниной.
– Ну, вот, Анна Николаевна, мы того… поехали… Как говорится, на новое место жительства…
– Счастливо, Федя, – сказала Анна Николаевна. – Вот и всё, больше никого с тех времён не осталось… Одна я зажилась на белом свете…
– Да вы что, Анна Николаевна! – бодро отозвался Фёдор и тут же добавил уже другим тоном: – Прощайте! Не обижайтесь, если что не так было. И приезжайте в гости. Да я сам за вами заеду. На своём такси и туда отвезу, и обратно. Ведь столько лет под одной крышей…
– Счастливо, Федя, – ещё раз сказала Анна Николаевна.
– Фёдор! – послышался голос Валентины. – Ну, где ты, Фёдор?!
– Ступай, ступай, – махнула рукой Анна Николаевна.
В коридоре ещё долго гулял сквознячок, топали и гремели тяжёлые шаги, раздавался крик Валентины: «Осторожней! Осторожней!» и басовитые голоса грузчиков: «Не закипай, хозяйка! Старьё берём, новенькое доставим!» Потом в последний раз хлопнули двери, и всё стихло. От дома 23 отъехал фургон с надписью: «Мебель». В кабине сидела растрёпанная упарившаяся Валентина. Рядом с ней жалась Вика. Валентина вытащила из сумки платок, вытерла мокрый лоб и, глядя невидящими глазами куда-то вперёд, думала о том, как сейчас придётся таскать мебель на девятый этаж, когда лифт ещё не пущен, и сколько лишку запросят грузчики. А Вика выглянула в окошко и посмотрела на дом, свой дом – старый кирпичный с пристроенным лифтом, и помахала ему рукой. Но этого никто не видел.
А в квартире 89 стояла тишина, особенно слышная после топота и суеты. И может быть, поэтому так громко прозвучали на кухне два голоса – Сашин и Нинин.
– Ну, скоро ты, Нинок? – просительный.
– Скоро, скоро! – раздражённый. – Только и знаешь, пришёл – ушёл, а я готовь, мой, подавай! Вон у Ольги муж – всё делает! И обед готовит, и стирает, и полы моет!
И уже не просительный, обиженный:
– Может, она спутала – твоя Ольга?
– Чего спутала?
– Мужа с домработницей.
– Это я спутала! Думала, умный, а оказался… – совсем уж сварливый, как у Валентины.
И опять резкий, злой:
– Можешь распутаться!.. – Из кухни выскочил Саша, схватил с вешалки пальто и шапку, хлопнул дверью.
Нина стояла у своего столика на кухне, глотала слёзы. Анна Николаевна вышла из своей комнаты, подошла к плачущей Нине, сказала тихо:
– Глупая ты, глупая! Это ведь счастье, если есть кого кормить, о ком заботиться.
Дымка, испуганно забившаяся под стол в то время, когда в коридоре шла суматоха, теперь вылезла на середину комнаты, прогнула спину, потягиваясь, подошла к своей мисочке, но есть не стала, просто ткнулась носом, проверила, всё ли на месте. Посмотрела маленькими влажными глазками на Анну Николаевну – не просто так посмотрела, словно сказала: «Вот и ладно, вот и хорошо! Тихо и уютно. Всё в порядке».
– Ну, ну, – сказала Анна Николаевна. – Погоди, ещё не время.
Дымка и это поняла. Вскочила на кушетку, положила мордочку на лапы: «Можно и подождать».
Они спустились в метро. Кореньков бросил в автомат двадцать копеек, взял из металлического карманчика четыре пятака и стал раздавать – один Наташе, второй Борьке Авдееву, третий Валере.
– У меня проездной, – сказал Валера.
Наташа с Борисом и Кореньков опустили свои пятаки в щель автомата, а Валера прошёл мимо женщины-контролёра, показав карточку билета. Ребята с почтением посмотрели на маленького Валеру. И правда, Валера в классе, пожалуй, самый маленький и самый умный. Не круглый отличник, как Игорь Агафонов, а просто умный. А проездной билет у него потому, что Валера в школу не ходит, как все остальные ребята, а ездит. Правда, недалеко, всего три остановки, но ездит. В прошлом году Валера переехал на новую квартиру, а в новую школу переходить не захотел. Другому кому-нибудь родители, может, и не разрешили бы ездить в школу, а Валере разрешают. Потому что Валера и так сам давно уже ездит по городу: в изостудию, Дом пионеров и в зоопарк. В изостудию – два раза в неделю, а в зоопарк – столько раз, сколько может. И ездит он не просто так, как другие, – погулять, посмотреть зверей. Валера зверей рисует. А это очень трудно, потому что зверю ведь не скажешь: «Сядь и сиди, а я буду тебя рисовать». Приедет Валера в зоопарк, пройдёт мимо пруда с утками. На пруду всегда весело, даже в хмурые дни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14