На пороге обычных, ничем не примечательных трехкомнатных апартаментов, расположенных в обычном кирпичном доме застройки конца семидесятых, она остановилась и некоторое время стояла неподвижно, к чему-то прислушиваясь. Хотя с первых же мгновений поняла, что хозяина нет дома.
Наконец, решительно пересекши прихожую, прошла в комнату. Отогнула ковер, висевший на стене. Пошарила рукой за ним, пытаясь наощупь попасть в тайник. С третьей попытки ей это удалось, Серафима вытащила пистолет "Вальтер" и несколько документов, свернутых трубочкой и перевязанных резинкой.
Пистолет ненадолго отвлек ее, Серафима с минуту подержала его в руке, осматривая и так и эдак, вертя и направляя дуло в разные стороны, но затем положила в тайник на место, чуть слышно и с некоторым облегчением выдохнув. Туда же, за ковер, были отправлены, предусмотрительно свернутые и перевязанные той же резинкой бумаги, те, что она принесла с собой. Их место в сумочке заняли вынутые из тайника, на одной из бумаг, Серафима все же успела, как ни противилась этому, прочесть фамилию мужа, ее собственную фамилию; на мгновение она остановилась, но тут же принялась упаковывать бумаги с удвоенной энергией. Документы не лезли, мялись, вылезали обратно, она упорно запихивала их до тех пор, пока последний лист не ушел в сумочку.
Затем она подошла к домашнему компьютеру Павла и, включив его, стерла содержимое нескольких подкаталогов. Заправив принесенный с собой магнитный диск в дисковод, заменила их другими файлами. Пошарив в дискетнице, Серафима вынула один из магнитных дисков без подписи. Просмотрев его содержимое на экране компьютера, она взяла диск с собой.
На все, про все, у нее ушло чуть более сорока минут, Серафима позволила себе посмотреть на часы лишь, когда выключила компьютер; время, высвечивающееся в процессе работы на экране монитора, она старалась не замечать.
- Теперь всё в форме, - произнесла чуть слышно она. Оговорилась, надо было сказать "в норме", но исправляться не стала. Снова взглянув на часы, теперь она могла себе это позволить, - Серафима прошла в коридор и принялась одеваться.
В этот момент в коридоре послышался шум. В дверь с наружной стороны был решительно вставлен ключ, замок щелкнул, она открылась.
В квартиру вошел Павел.
И замер на пороге.
Павел улыбнулся и подошел к ней. Привлек к себе, обнял. Поцеловал.
- Я как чувствовал, что ты здесь, - и добавил. - Пойдем. Быстрее, мне еще на работу к шести заскочить надо.
Серафима не сопротивлялась. Дала себя раздеть, сама помогла Павлу избавиться от пиджака и галстука. Большего он, когда спешил, не снимал. Не любил раздеваться перед ней, предпочитал брать ее, обнаженную, в одежде, так ему больше нравилось. Укладывал на кровать, любовался с минуту и лишь затем опускался следом, в самый последний момент расстегивая пояс и брюки.
А сегодня он и в самом деле спешил. Даже не распустил ей, по обыкновению волосы, не вынул из них заколки и шпильки, как делал почти всегда. Серафима должна была лишиться всего перед их любовной игрою, он же - разоблачиться лишь в той мере, чтобы ничего из одежды не мешало взять ее.
Собственно, это его слово: взять. Он так и говорил ей, если испытывал желание. Торопливо шептал в ухо, прижимаясь всем телом и как-то неумело, точно школьник, пытался избавить ее от одежды. Часто, не в силах сдержаться, просто дергал, срывая пуговицы и раздирая по шву ткань. А после, обмякнув, шептал пустые извинения, затем тратился в бутиках. И снова шептал.
Однажды, после одной из таких игр, он так взял ее в кабинке для переодевания; продавщице случилось выйти на минутку по звонку, а он воспользовался этим и тем, что принес ей новую блузку. На все про все у него ушло тогда две минуты с половиной, Серафима следила по своим наручным часам. Прислонил ее к зеркалу и молча торопливо излился, прижавшись лицом к собственному изображению, изможденному страданием и жаждою скорого избавления. Ей показалось это в чем-то символичным.
Сейчас... она ждала иного, нежели его жадные притязания, ждала ответа на этот вопрос. Вслушивалась в торопливое сопение Павла, и пыталась понять, исходя только из доступной ей вазомоторики лица, да отдельных брошенных невзначай, на ветер, слов своего любовника, о том, с какими же вестями он прибыл к себе на квартиру. Дурными или же....
Да и что считать дурными вестями, для себя она еще не решила. Как ни старалась. Ей только предстояло это решить, тем более, после всех действий, проведенных в квартире до внезапного появления хозяина. Приход Павла Серафиму, как ни пыталась она взять себя в руки и убедить в необоснованности возможных треволнений по любому поводу, конечно, выбил из колеи. Насторожило ее и то, что Павел воспринял Симино присутствие как должное. Значит, ему просто необходимо ей что-то сказать, что-то важное, касающееся их обоих. И, наверное, не только о сегодняшнем визите Алексея в Икшу. Поведать, быть может, о том, что повисло в последнее время между ними невидимой преградой, то, что начало проявляться очень давно, с той поры, как она позвала Павла к себе - месяц назад, даже больше - и заговорила о своем муже, впервые упомянув его полным именем.
Пока ей оставалось только ждать. И подыгрывать Павлу в его старании снять напряжение, успокоиться и протянуть нить меж ними перед нелегким разговором. Вздыхать, постанывая, целовать его шею, обвивать ноги своими ногами и вцепляться пальцами в плечи. У него сильные плечи, Павел вообще любит заниматься собой, он привлекательный молодой человек.... Возможно, это оказалось той каплей, что переполнила чашу ее сдержанности по отношению к немного застенчивому, но так старающемуся понравиться ей юноше. Пять с лишком лет назад.
Тогда все случилось очень похоже на все их последующие слияния, они вообще редко отличались разнообразием. Тогда же он впервые произнес свою фразу о желании взять ее. Это ей даже понравилось, показалось новым и волнующим. К тому же она надеялась на взаимность. Взаимность страсти. Что же до прочего... она уже пыталась ответить на это своему отражению в зеркале, незачем тревожить себя еще раз. Надо просто дождаться, когда Павел закончит и, успокоившись, начнет рассказывать. Осталось недолго, она это чувствовала.
Павел излился в нее, она вскрикнула протяжно и громко, в тон его полустону-полувздоху. Теперь она могла разжать объятия, и просто чувствовать на себе его тело, пожалуй, единственное, что хоть в чем-то доставляло ей удовольствие.
Он молчал, приходя в себя. А затем неожиданно произнес:
- Что дали твои проверки?
- Какие? - не поняла Серафима.
- Какие, - Павел усмехнулся, - еще спрашиваешь, какие. Ты же сама чуть не каждый месяц...
Она догадалась, наконец. И ответила, не дав ему закончить, очень не хотела слышать завершение фразы:
- А, да, все в норме. Ложная тревога.
- Теперь, я полагаю, так уж можно не беспокоиться, - он подождал несколько мгновений, чтобы слова его выглядели как можно значительнее, и добавил: - Все кончилось.
Она не отвечала. Павел повторил:
- Все кончилось, Сима. Ты слышишь меня? Всё. Отбой.
Павел приподнялся на кровати, сел, а затем, резко нагнулся над ней и, схватив за плечи, встряхнул. Серафима безвольно содрогнулась, голова мотнулась из стороны в сторону.
- Да понимаешь ли ты, наконец?!
Она с трудом подняла на него глаза.
- Я понимаю. Что ты так разошелся?
- Ничего ты не понимаешь. Все кончилось, - снова повторил он. - Никого нет, никто нам не хозяин. Ни тебе, ни мне. Мы теперь сами по себе. Одни. В полном одиночестве, - он махнул рукой, обводя ей комнату из угла в угол. В полнейшем. Что хочу, то и ворочу. Что приснилось, то и исполнится. Что вздумается, то и получится...
Он внезапно сменил тон:
- Поздравляю вас, сударыня, - Павел приблизил свое лицо к ее лицу и продолжил уже тихо. - Теперь вы - безутешная вдова, а я убитый горем племянник, - и громче, точно обращаясь к большой аудитории: - Всех порешили проклятые вороги, никого не оставили, не пощадили. Знать измена была в стане, знать среди своих притаился доносчик вражий, наемник подлый, нечестивый и темный душою. Не уберегла дружина лучших людей государевых, оставила без надзора, видно, не бдела денно и нощно, видно, спустя рукава исполняла уставы свои. И потому - горе ей, горе. Горе неразумным и ленивым людишкам, средь своих силой да ловкостию выхваляющихся, а пред супостатом пресмыкающихся...
Звонкая пощечина прервала его монолог.
- Прекрати немедленно, - почти беззвучно произнесла Серафима. Глаза ее были полны слез.
Павел остыл мгновенно. Лицо его окаменело, всякое выражение немедленно исчезло с него, стерлось одним движением, точно с глиняной маски.
- Сима, - он наклонился к ней, - Сима... ну что ты.... Что с тобой?
Слеза прочертила дорожку к виску. Он осторожно стер ее указательным пальцем.
За окном в наступившей тишине пискнула сигнализация чьей-то машины. Пискнула и тут же замолчала, точно испугавшись своей смелости.
- Ты боишься? - так же тихо спросил он.
Она не ответила. Спросила сама:
- Так ты и Караева... тоже?
Павел поправил ее:
- Не я, они...
- Да, - Серафима кивнула, - они. В самом деле. Кого-то еще?
- Телохранителя... - он не решился назвать имя, уточнил только, твоего мужа. И всё. Всё. Уверяю.
Павел прижался к ней, обнял, уткнув лицо в ее плечо, точно хотел, чтобы она успокоилась сама и успокоила его, просто сказала бы, что все в порядке, все сделано правильно, что так и должно быть. Но Серафима молчала. Уже не плакала, просто молчала, не в силах говорить; понимая, что сказать надо, несколько слов, которые никак не идут с языка. Всего несколько слов. Так важных и нужных для него. И для нее тоже.
И никак не могла начать этот короткий монолог. Ждала удобного мгновения, но оно все никак не наступало, пустые, непригодные мгновения проходили, а его все не было.
А ведь еще ей предстояло прощание с Павлом. Она сделала для этого все, завершила приготовления всего несколько минут назад. Понимала, - будет тяжело, и предварительно сожгла мосты. И теперь не знала, правильно ли поступила тогда... правильно ли она поступала все это время. На то ли решилась сегодня утром, верно ли поступила вчера?
Вопросы, одни вопросы. И никакой надежды на ответ. Вопросы слишком самодостаточны, чтобы вместить в себя хоть малейший ключ к их разгадке.
И еще... обстоятельство, играющее против нее всегда, с самого начала их знакомства. С той поры, как впервые она чувствовала невыразимую, невыносимую, но и неизбывную привязанность к Павлу. Сковавшую и не дающую надежды на исход, на то, что ей столь необходимо в эти минуты. Они слишком похожи, слишком. Им и сейчас необходимо одно и тоже - утешение, - которого они ждут друг от друга с тайной надеждою, что другой в эти минуты окажется сильнее, увереннее в себе и сможет сказать простые слова, успокоившие бы разом. Несколько простых слов. Всего несколько, наверняка и она, и он уже по нескольку раз произнесли их про себя и теперь ожидают, что партнер сможет сказать тоже вслух.
- Всё? - переспросила она, как бы отдавая эстафетную палочку Павлу, в нетерпении ожидая, - примет ли? решится?
- Да, всё, - подтвердил он, не поднимая головы и не отваживаясь принять дар. Лицо его исказилось. В этот момент она едва сдержала себя, чтобы не почувствовать того же, что чувствует он. Невыносимо быть так привязанными друг к другу. Почему это не чувствуется в телефонном разговоре, когда мысли свободны, а руки развязаны, готовы на любые действия, а лишь после встречи лицом к лицу? Только сейчас.
Она с трудом подняла руку и коснулась его затылка. Им необходимо разойтись, ей надо уйти. Немедля. Встать и уйти.
Павел поднял голову, посмотрел Серафиме в глаза. Поцеловал сосок ее груди, но это его действие так и осталось без внимания. Знает ли он, что она ничего не чувствует - или не замечает этого. Или же ему все равно?
Нет, бесполезно. Ведь и ей давно уже все равно. Она принимает его в себя для чего-то другого, чтобы почувствовать тяжесть его тела, ощутить его желание, вдохнуть чужую страсть, на миг соприкоснуться с ней. И, соприкоснувшись, отойти, убежденной в том, что она не одна. Что есть кто-то, кто нуждается в ней, испытывает потребность, в которой никогда так и не осмелится признаться.
Он никогда не сделает первый шаг, ведущий к разрыву, ему не нужны эти шаги. А значит, все придется делать ей самой.
Павел снова вдохнул запах ее остывающего тела. И произнес:
- Ты как, ничего?
Надо обязательно ответить так, как он просит.
- Да, - Серафима кивнула, едва подняв голову. - В норме. Все хорошо. Все, как должно быть.
Он прошептал, едва разлепляя губы:
- Спасибо, - так тихо, словно обращался к самому себе. Она услышала, для нее обращение это не показалось странным. И, противясь самой себе, привлекла его на мгновение. Обняла и тотчас же отпустила.
Павел не пошевелился, точно ждал какого-то продолжения. Возможно, слова Серафимы и были тем продолжением, которого он ожидал.
- Не знаю, что я чувствую, - сказала она, не поднимая головы. И добавила: - Наверное, мне лучше уйти... побыть одной.
И тут же, точно боясь, что он не ответит, что, несмотря на все, согласится ее отпустить так просто, - после всего, что было меж ними, сегодня и всегда, - сказала:
- Завтра я тебе позвоню. Хорошо?
Павел никак не прореагировал на ее слова. Должен был, но не ответил, не просил продлить визит. Лишь когда истекли полминуты, сказал, обращаясь к кому-то, кого не было в комнате:
- Я должен был... ничего не попишешь, должен.
- Ты о ком? - она не удивилась, что спросила именно так. Казалось, иначе и спросить нельзя было. Точно ответ был известен ей, и она хотела лишь услышать его из уст Павла.
- О Караеве. Ты же хотела спросить меня о нем, да?
И снова она не удивилась.
- Это так долго объяснять, - произнес он, наконец. - Так долго. Не знаю, станешь ли ты меня слушать.
- Я всегда тебя слушаю.
- Услышишь ли...
Прежде он так не говорил. На мгновение Серафиме показалось, что голос, произнесшей эту фразу, принадлежит другому человеку, незнакомому человеку, который старше Павла лет на пятнадцать-двадцать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18