электрический бойлер
Да! Средний вполне годился для Жюли. Субретка успела стать ему весьма полезной! Он знал, что зачастую слуги в доме пользуются большей властью, чем сами хозяева, хотя это не всегда бросается в глаза. Во всяком случае, завлечь Жюли в свою игру означало обеспечить себя ежедневным докладом всех событий, всех сплетен, это позволит знать обо всем, что говорится и готовится у него за спиной. Да, Жюли – серьезный козырь. А Мари? Ну конечно же, власть, фасад, за которым станет действовать он сам. Мари! Кукла в его руках, марионетка, которую он будет дергать за нитки, заставляя танцевать, плакать, бушевать, стоит только ему захотеть…
Какова же в этом деле роль Луизы?
Луиза – ширма. Никто не должен знать, что шевалье – любовник Мари. Это вызвало бы подозрительность, ненависть. В конце концов, не стоит забывать, что он – иностранец. Пусть все думают, что он был любовником Мари, но теперь – не у дел, а она тоже будет беззащитна, потому что всякий раз, когда захочет принять решение в Высшем Совете, не будет создаваться впечатление, что это решение исходит от него. Она, возможно, станет сопротивляться, откажется. Но Луиза в том возрасте, когда пора бы замуж. Присутствие Мобре в замке Монтань, таким образом, отныне оправданно: он ухаживает за ней, чтобы жениться.
Ничье сомнение не запятнает Мари, ее репутация останется безупречной. И даже если станет известно, что он состоит в любовной связи с мадемуазель де Франсийон, серьезными последствиями это не грозит.
Он стряхнул пепел в изящное блюдце с дорогой росписью, встал, поправил ремень, задул свечу, крадучись подошел к двери и отворил ее. И тотчас же различил в тишине торопливый топот: кто-то стремглав несся по лестнице. Он поскорее свесился через перила, но различил внизу лишь смутные очертания человеческой фигуры.
Мобре улыбнулся при мысли о Жюли: может быть, охваченная угрызениями совести или войдя во вкус, она отважилась постучать в его дверь и сразу убежала. Однако сейчас же решил, что субретка далеко не тихоня и, если бы захотела, ничто не помешало бы ей войти к шевалье. Кроме того, она ни за что не бросилась бы бежать, словно застигнутый на месте преступления злоумышленник.
Эти мысли промелькнули у него в голове быстрее, чем незнакомая фигура успела добежать до первого этажа. Но вот наконец неясный силуэт мелькнул внизу. Лунный свет, пробившийся сквозь витраж, на мгновение его осветил, и Режиналь мгновенно узнал лакея.
Удивление его было настолько велико, что он почти в полный голос воскликнул:
– Демаре!
Это был в самом деле он. Единственный после шевалье мужчина в замке Монтань, о котором Мобре совершенно позабыл, незаметно сбросив со счетов!
«Какого черта этот Демаре делал возле моей двери?» – подумал он.
Им овладело смутное беспокойство. Не мог лакей шпионить без причины. Режиналю стало до такой степени не по себе, что он был готов броситься вдогонку за наглецом и потребовать объяснений, однако сдержался. В столь поздний час и при сложившихся обстоятельствах скандал Мобре вовсе ни к чему. Он сказал себе, что ничего не теряет тот, кто умеет ждать, зато на следующий день Жюли непременно догадается, что заставило его так поступить. Не теряя больше времени, он направился к Луизе.
Шевалье приготовился как можно тише постучать, но едва он поднял руку, как дверь распахнулась и на пороге появилась сияющая, немного напряженная девушка.
Она посторонилась, пропуская его в комнату. Он буквально ворвался, как вор, опасающийся преследования. Луиза бесшумно затворила дверь и устремилась в его объятия.
Луиза была в широкой рубашке розового цвета до пят, отделанной ленточками по вороту и рукавам. Длинные волосы рассыпались по плечам и переплелись с ленточками, почти сливаясь с ними. Луиза натерлась маслом, благоухающим жасмином, и была так же свежа, как этот цветок. Мобре забавляло, что в понимании Луизы такое средство могло сделать ее более соблазнительной и пьянящей. На самом деле все это не очень ему нравилось. Он бы предпочел, чтобы она выглядела, как всегда, без румян и белил. Впрочем, он и сейчас был готов совершить над собой небольшое насилие и принять ее сейчас такой, какой она предстала перед ним.
Он страстно припал к ее губам. Девушка была еще неискушенной, неловкой, что выглядело наивно и забавно; впрочем, поцелуй настолько ее ошеломил, что она задрожала всем телом. Режиналь почувствовал, как она обмякла в его объятиях, словно у нее иссякли силы и она не может держаться на ногах. Однако он поддерживал ее, крепко обнимая за талию, хрупкую и гибкую; голова девушки откинулась и все больше клонилась назад, казалось, она вот-вот достанет до поясницы и прочих волнующих форм, угадывавшихся под тонкой тканью ночной рубашки.
Луиза отринула скромность, опережая Режиналя в самых смелых его устремлениях, словно хотела доказать, что намного опытнее, нежели могло показаться на первый взгляд. Теперь она сама обнимала его, крепко прижимая к упругим девичьим грудкам с твердыми сосками. Она не хотела упустить ни минуты, проведенной в его обществе, все, в чем она клялась в долгих ночных видениях дать ему и что мечтала взять от него, вспоминая минуты наивысшего блаженства, проведенные с шевалье, Луиза была готова без промедления проделать прямо сейчас.
Он выпустил ее из объятий, чтобы поднять на руки. Ей показалось, что она стала невесомой и находится полностью в его власти. Она ласково ему улыбнулась, давая понять, что он стал для нее всем на свете и она готова принять его власть над собой, исполнить любое его желание.
Шевалье опустил Луизу на кровать, та вытянулась, он сел рядом на уровне ее коленей, медленно наклонился и сказал:
– Надеюсь, нам никто не помешает?
– Никто! Сюда некому прийти, – заверила она, едва переводя дух, а про себя удивилась, как в подобную минуту его может волновать такая безделица. – Нет-нет, никто! – подтвердила она. – Мари молится, Жюли спит… некому!
– Я не разделяю вашу уверенность, дорогая Луиза, – заявил он. – И кстати, в данном случае я опасаюсь не Мари и не Жюли…
– Кого же?
На лице шотландца вдруг заиграла неопределенная улыбка, выражавшая не то насмешку, не то лицемерие, чего ни Мари, ни Жюли, ни Луиза не замечали за шевалье со времени его возвращения. Возможно, будь они предупреждены или более наблюдательны, они обратили бы внимание на это обстоятельство; но как им было догадаться, имея дело с самым лукавым и искусным дипломатом, где кончалась комедия, то есть игра, скрытность, притворство, и начиналась правда?
Он не отвечал и отвернулся; Луиза продолжала настаивать, внезапно всполошившись:
– Да кого же вы имеете в виду, кого? Кому интересно за нами следить?
– Именно это мне и хотелось бы знать, – поднимаясь, обронил он. – Да, я желал бы знать, что за существо, живущее под этой крышей, шпионит за нами. Несомненно, у нас есть скрытые враги, Луиза. Каковы их намерения? Что им от нас нужно? Понятия не имею… Зато вы, Луиза, вероятно, поможете мне угадать…
Луиза резко села в постели и смотрела на шевалье, не зная, что и думать.
У нее не было врагов в замке Монтань. Мари горячо ее любила, да и на Жюли у нее не было повода пожаловаться. Негритянки были с ней искренни, любезны, милы, а случалось, что и просто равнодушны. Нет, врага она ни в ком не видела.
Шевалье мерил комнату широкими шагами. Воистину ускользающая тень Демаре вызвала у него в душе неприятное ощущение, однако теперь он в собственных интересах был готов раздуть из ничего целый скандал.
Кто такой для него этот Демаре? Полное ничтожество! Завтра он встретит жалкого лакея во дворе, возьмет палку покрепче и как следует его отделает: будет знать, как подслушивать под дверью. Правда, ему не давала покоя мысль, что, как бы старательно ни строил он козни, как бы ни был уверен в себе, какие бы преимущества ни имел на своей стороне, малейший просчет, ничтожнейшая ошибка, простая забывчивость могли погубить все его тщательные построения.
– Почему вы ничего не отвечаете? – спросила Луиза. – Как я понимаю, что-то произошло, потому вы и не могли прийти раньше… Отчего же вы не хотите прямо сказать, о чем идет речь?
– Я ни в чем не уверен, – заявил он. Шевалье помолчал. Когда он счел, что Луиза достаточно взволнованна, а ее сладострастие, разыгравшееся за время его намеренного отсутствия, достигло предела, он прибавил:
– Когда я выходил из своей комнаты, то увидел, как чья-то тень проскользнула на лестницу и метнулась на первый этаж. Было очень темно, и я не разглядел, кто это был, кажется, мужчина… За мной следили некоторое время, это совершенно очевидно. Могу поклясться, что человек, о котором идет речь, некоторое время стоял, прижав ухо к моей двери. Пытался ли он застать нас врасплох, предположив, что вы собираетесь ко мне прийти? Хотел ли узнать, что у меня в чемоданах? В любом случае незнакомец не добился своего, а я дал себе слово придумать, как навсегда отбить у него охоту любопытствовать по моему поводу.
– Уж не Демаре ли это был? – спросила она.
– Лакей? – притворился он удивленным. – Бог мой! Демаре! С чего бы ему питать ко мне враждебность? А главное – в чем ему меня упрекать?
– Не знаю, но мне он не нравится. Вы обратили внимание, какой у него хитрый взгляд? А бегающие глаза? Мне не по себе, когда я на него смотрю. Как он нагло разглядывает человека в упор! Поневоле начинаешь чувствовать себя виноватым во всех смертных грехах! В таких, что стыдно признаться…
– Да какое нам дело до Демаре, верно? Во всяком случае, мы не настолько глупы, как эти чернокожие, и не верим, что по лестнице бродит душа нашего покойничка! – вскричал он и лицемерно рассмеялся; если бы Луиза была не так наивна, она догадалась бы, что шевалье ненавидел генерала, когда тот был жив.
Луиза де Франсийон вздрогнула. Жара стояла такая, что девушка вряд ли могла простудиться в тропическую ночь, хотя на ней была только легкая ночная сорочка.
Мобре подошел к подсвечнику и переставил его. Он расположил его на столике рядом с кроватью, одним взглядом мгновенно оценив обстановку, какой угол будет ярко освещен, а какой потонет в сумерках. Шевалье так поставил подсвечник, что кровать оказалась в полумраке, подходящем и для любовных игр, и для секретных разговоров. Луиза наблюдала за ним, недоумевая, почему он теряет время на столь необычные приготовления, тогда как сама она давно готова отдать ему всю себя без всяких затей.
Похоже, и он наконец решился. Встрепенувшись, окинул Луизу долгим похотливым взглядом. Ее груди округло проступали сквозь рубашку, чуть расплющившись в лежачем положении. Шевалье подошел к ней, снова сел на край кровати и положил обе руки ей на груди, он сейчас же почувствовал, как Луиза выгнулась, затрепетала, спина у нее напряглась, и девушка всем своим существом рванулась навстречу в отчаянном порыве. Несомненно, она рассчитывала, что их губы вот-вот встретятся, сольются в поцелуе. Шевалье, словно исполняя правила одному ему известной игры, стал осыпать поцелуями глаза Луизы, потом его губы заскользили по ее шее, вдоль уха, по лбу, носу, щекам, расчетливо избегая влажных приоткрытых губ, которые звали и жаждали его прикосновений.
Наконец шевалье, не раздеваясь, лег рядом с Луизой. Теперь он знал, что она ни за что на свете его не отпустит и не откажется от ожидаемого удовольствия.
Уверенной рукой он приподнял сорочку, погладил сначала ее круглую гладкую коленку, потом поднялся к бедрам, которые Луиза инстинктивно свела вместе; большим и указательным пальцами он, словно раковину, раздвинул ей ноги и не спеша стал поглаживать прохладную атласную кожу.
Из груди Луизы с шумом вырывался воздух. Время от времени она резко вздрагивала всем телом. Девушка ничего не видела. Она закатила глаза, переживая блаженные минуты. Шевалье рассматривал ее, словно врач, внимательно следя за тем, как обостряются все ее чувства, и ничего не терял из виду, отмечая про себя малейшее ее движение. Он был зрителем, холодным наблюдателем, вооруженным всем своим прошлым опытом.
– Режиналь! Режиналь! – вскрикнула она, будто звала на помощь, потому что ей казалось, что она теряет сознание, а сердце вот-вот выпрыгнет из груди – так сильно оно стучало.
– Луиза, прелесть моя! – прошептал он как мог ласковее. – Вы не осознаете, что с каждым мгновением принадлежите мне все больше. И я хочу, чтобы вы стали моей полностью и навсегда…
Слово «навсегда» эхом отозвалось в ее душе и звучало все громче. Оно отвечало чему-то такому, что проснулось в Луизе вместе с любовью; это была мысль о постоянстве, без которой не существовала бы никакая страсть, без которой любое человеческое чувство представляется тщетой, безделицей.
В ответ Луиза продолжала твердить лишь одно слово:
– Режиналь!
Ей хотелось плакать, но он затруднился бы определить причину ее слез: радость, неудовлетворенность или сожаление о том, что она не знала этого счастья раньше? Ее грудь вздымалась от сдерживаемых рыданий. Она повернула голову на подушке, чтобы спрятать лицо, но шевалье приподнялся, желая проверить, чем увенчались его усилия.
По правде сказать, как бы ни было приятно Луизе, сам он сильного волнения не испытал. Его забавляло происходящее; в конечном счете он всего-навсего убедился в том, что сила его воздействия на женщин все так же неотразима; понимая, что у каждого существа свои чувствительные точки, он ухитрялся довольно ловко добиться одинаково высоких результатов.
Луиза повернула к нему лицо, в ее взгляде он прочел неподдельное изумление оттого, что так скоро кончилось ее удовольствие; в ответ он улыбнулся ей, отлично изобразив нежность, и сказал:
– Вы должны меня любить, Луиза, любить больше всех, даже больше Бога! Я не фат, не честолюбец, но полагаю, что заслуживаю такой любви. Чувствуете ли вы в себе силы любить меня именно так, до обожания?
Она раскинула объятия, желая придать больший вес своим словам, и вскричала:
– О, Режиналь!
– Ваш голос говорит «да», – продолжал он. – Однако мне бы хотелось, чтобы и губы ваши выговорили соответствующие слова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
Какова же в этом деле роль Луизы?
Луиза – ширма. Никто не должен знать, что шевалье – любовник Мари. Это вызвало бы подозрительность, ненависть. В конце концов, не стоит забывать, что он – иностранец. Пусть все думают, что он был любовником Мари, но теперь – не у дел, а она тоже будет беззащитна, потому что всякий раз, когда захочет принять решение в Высшем Совете, не будет создаваться впечатление, что это решение исходит от него. Она, возможно, станет сопротивляться, откажется. Но Луиза в том возрасте, когда пора бы замуж. Присутствие Мобре в замке Монтань, таким образом, отныне оправданно: он ухаживает за ней, чтобы жениться.
Ничье сомнение не запятнает Мари, ее репутация останется безупречной. И даже если станет известно, что он состоит в любовной связи с мадемуазель де Франсийон, серьезными последствиями это не грозит.
Он стряхнул пепел в изящное блюдце с дорогой росписью, встал, поправил ремень, задул свечу, крадучись подошел к двери и отворил ее. И тотчас же различил в тишине торопливый топот: кто-то стремглав несся по лестнице. Он поскорее свесился через перила, но различил внизу лишь смутные очертания человеческой фигуры.
Мобре улыбнулся при мысли о Жюли: может быть, охваченная угрызениями совести или войдя во вкус, она отважилась постучать в его дверь и сразу убежала. Однако сейчас же решил, что субретка далеко не тихоня и, если бы захотела, ничто не помешало бы ей войти к шевалье. Кроме того, она ни за что не бросилась бы бежать, словно застигнутый на месте преступления злоумышленник.
Эти мысли промелькнули у него в голове быстрее, чем незнакомая фигура успела добежать до первого этажа. Но вот наконец неясный силуэт мелькнул внизу. Лунный свет, пробившийся сквозь витраж, на мгновение его осветил, и Режиналь мгновенно узнал лакея.
Удивление его было настолько велико, что он почти в полный голос воскликнул:
– Демаре!
Это был в самом деле он. Единственный после шевалье мужчина в замке Монтань, о котором Мобре совершенно позабыл, незаметно сбросив со счетов!
«Какого черта этот Демаре делал возле моей двери?» – подумал он.
Им овладело смутное беспокойство. Не мог лакей шпионить без причины. Режиналю стало до такой степени не по себе, что он был готов броситься вдогонку за наглецом и потребовать объяснений, однако сдержался. В столь поздний час и при сложившихся обстоятельствах скандал Мобре вовсе ни к чему. Он сказал себе, что ничего не теряет тот, кто умеет ждать, зато на следующий день Жюли непременно догадается, что заставило его так поступить. Не теряя больше времени, он направился к Луизе.
Шевалье приготовился как можно тише постучать, но едва он поднял руку, как дверь распахнулась и на пороге появилась сияющая, немного напряженная девушка.
Она посторонилась, пропуская его в комнату. Он буквально ворвался, как вор, опасающийся преследования. Луиза бесшумно затворила дверь и устремилась в его объятия.
Луиза была в широкой рубашке розового цвета до пят, отделанной ленточками по вороту и рукавам. Длинные волосы рассыпались по плечам и переплелись с ленточками, почти сливаясь с ними. Луиза натерлась маслом, благоухающим жасмином, и была так же свежа, как этот цветок. Мобре забавляло, что в понимании Луизы такое средство могло сделать ее более соблазнительной и пьянящей. На самом деле все это не очень ему нравилось. Он бы предпочел, чтобы она выглядела, как всегда, без румян и белил. Впрочем, он и сейчас был готов совершить над собой небольшое насилие и принять ее сейчас такой, какой она предстала перед ним.
Он страстно припал к ее губам. Девушка была еще неискушенной, неловкой, что выглядело наивно и забавно; впрочем, поцелуй настолько ее ошеломил, что она задрожала всем телом. Режиналь почувствовал, как она обмякла в его объятиях, словно у нее иссякли силы и она не может держаться на ногах. Однако он поддерживал ее, крепко обнимая за талию, хрупкую и гибкую; голова девушки откинулась и все больше клонилась назад, казалось, она вот-вот достанет до поясницы и прочих волнующих форм, угадывавшихся под тонкой тканью ночной рубашки.
Луиза отринула скромность, опережая Режиналя в самых смелых его устремлениях, словно хотела доказать, что намного опытнее, нежели могло показаться на первый взгляд. Теперь она сама обнимала его, крепко прижимая к упругим девичьим грудкам с твердыми сосками. Она не хотела упустить ни минуты, проведенной в его обществе, все, в чем она клялась в долгих ночных видениях дать ему и что мечтала взять от него, вспоминая минуты наивысшего блаженства, проведенные с шевалье, Луиза была готова без промедления проделать прямо сейчас.
Он выпустил ее из объятий, чтобы поднять на руки. Ей показалось, что она стала невесомой и находится полностью в его власти. Она ласково ему улыбнулась, давая понять, что он стал для нее всем на свете и она готова принять его власть над собой, исполнить любое его желание.
Шевалье опустил Луизу на кровать, та вытянулась, он сел рядом на уровне ее коленей, медленно наклонился и сказал:
– Надеюсь, нам никто не помешает?
– Никто! Сюда некому прийти, – заверила она, едва переводя дух, а про себя удивилась, как в подобную минуту его может волновать такая безделица. – Нет-нет, никто! – подтвердила она. – Мари молится, Жюли спит… некому!
– Я не разделяю вашу уверенность, дорогая Луиза, – заявил он. – И кстати, в данном случае я опасаюсь не Мари и не Жюли…
– Кого же?
На лице шотландца вдруг заиграла неопределенная улыбка, выражавшая не то насмешку, не то лицемерие, чего ни Мари, ни Жюли, ни Луиза не замечали за шевалье со времени его возвращения. Возможно, будь они предупреждены или более наблюдательны, они обратили бы внимание на это обстоятельство; но как им было догадаться, имея дело с самым лукавым и искусным дипломатом, где кончалась комедия, то есть игра, скрытность, притворство, и начиналась правда?
Он не отвечал и отвернулся; Луиза продолжала настаивать, внезапно всполошившись:
– Да кого же вы имеете в виду, кого? Кому интересно за нами следить?
– Именно это мне и хотелось бы знать, – поднимаясь, обронил он. – Да, я желал бы знать, что за существо, живущее под этой крышей, шпионит за нами. Несомненно, у нас есть скрытые враги, Луиза. Каковы их намерения? Что им от нас нужно? Понятия не имею… Зато вы, Луиза, вероятно, поможете мне угадать…
Луиза резко села в постели и смотрела на шевалье, не зная, что и думать.
У нее не было врагов в замке Монтань. Мари горячо ее любила, да и на Жюли у нее не было повода пожаловаться. Негритянки были с ней искренни, любезны, милы, а случалось, что и просто равнодушны. Нет, врага она ни в ком не видела.
Шевалье мерил комнату широкими шагами. Воистину ускользающая тень Демаре вызвала у него в душе неприятное ощущение, однако теперь он в собственных интересах был готов раздуть из ничего целый скандал.
Кто такой для него этот Демаре? Полное ничтожество! Завтра он встретит жалкого лакея во дворе, возьмет палку покрепче и как следует его отделает: будет знать, как подслушивать под дверью. Правда, ему не давала покоя мысль, что, как бы старательно ни строил он козни, как бы ни был уверен в себе, какие бы преимущества ни имел на своей стороне, малейший просчет, ничтожнейшая ошибка, простая забывчивость могли погубить все его тщательные построения.
– Почему вы ничего не отвечаете? – спросила Луиза. – Как я понимаю, что-то произошло, потому вы и не могли прийти раньше… Отчего же вы не хотите прямо сказать, о чем идет речь?
– Я ни в чем не уверен, – заявил он. Шевалье помолчал. Когда он счел, что Луиза достаточно взволнованна, а ее сладострастие, разыгравшееся за время его намеренного отсутствия, достигло предела, он прибавил:
– Когда я выходил из своей комнаты, то увидел, как чья-то тень проскользнула на лестницу и метнулась на первый этаж. Было очень темно, и я не разглядел, кто это был, кажется, мужчина… За мной следили некоторое время, это совершенно очевидно. Могу поклясться, что человек, о котором идет речь, некоторое время стоял, прижав ухо к моей двери. Пытался ли он застать нас врасплох, предположив, что вы собираетесь ко мне прийти? Хотел ли узнать, что у меня в чемоданах? В любом случае незнакомец не добился своего, а я дал себе слово придумать, как навсегда отбить у него охоту любопытствовать по моему поводу.
– Уж не Демаре ли это был? – спросила она.
– Лакей? – притворился он удивленным. – Бог мой! Демаре! С чего бы ему питать ко мне враждебность? А главное – в чем ему меня упрекать?
– Не знаю, но мне он не нравится. Вы обратили внимание, какой у него хитрый взгляд? А бегающие глаза? Мне не по себе, когда я на него смотрю. Как он нагло разглядывает человека в упор! Поневоле начинаешь чувствовать себя виноватым во всех смертных грехах! В таких, что стыдно признаться…
– Да какое нам дело до Демаре, верно? Во всяком случае, мы не настолько глупы, как эти чернокожие, и не верим, что по лестнице бродит душа нашего покойничка! – вскричал он и лицемерно рассмеялся; если бы Луиза была не так наивна, она догадалась бы, что шевалье ненавидел генерала, когда тот был жив.
Луиза де Франсийон вздрогнула. Жара стояла такая, что девушка вряд ли могла простудиться в тропическую ночь, хотя на ней была только легкая ночная сорочка.
Мобре подошел к подсвечнику и переставил его. Он расположил его на столике рядом с кроватью, одним взглядом мгновенно оценив обстановку, какой угол будет ярко освещен, а какой потонет в сумерках. Шевалье так поставил подсвечник, что кровать оказалась в полумраке, подходящем и для любовных игр, и для секретных разговоров. Луиза наблюдала за ним, недоумевая, почему он теряет время на столь необычные приготовления, тогда как сама она давно готова отдать ему всю себя без всяких затей.
Похоже, и он наконец решился. Встрепенувшись, окинул Луизу долгим похотливым взглядом. Ее груди округло проступали сквозь рубашку, чуть расплющившись в лежачем положении. Шевалье подошел к ней, снова сел на край кровати и положил обе руки ей на груди, он сейчас же почувствовал, как Луиза выгнулась, затрепетала, спина у нее напряглась, и девушка всем своим существом рванулась навстречу в отчаянном порыве. Несомненно, она рассчитывала, что их губы вот-вот встретятся, сольются в поцелуе. Шевалье, словно исполняя правила одному ему известной игры, стал осыпать поцелуями глаза Луизы, потом его губы заскользили по ее шее, вдоль уха, по лбу, носу, щекам, расчетливо избегая влажных приоткрытых губ, которые звали и жаждали его прикосновений.
Наконец шевалье, не раздеваясь, лег рядом с Луизой. Теперь он знал, что она ни за что на свете его не отпустит и не откажется от ожидаемого удовольствия.
Уверенной рукой он приподнял сорочку, погладил сначала ее круглую гладкую коленку, потом поднялся к бедрам, которые Луиза инстинктивно свела вместе; большим и указательным пальцами он, словно раковину, раздвинул ей ноги и не спеша стал поглаживать прохладную атласную кожу.
Из груди Луизы с шумом вырывался воздух. Время от времени она резко вздрагивала всем телом. Девушка ничего не видела. Она закатила глаза, переживая блаженные минуты. Шевалье рассматривал ее, словно врач, внимательно следя за тем, как обостряются все ее чувства, и ничего не терял из виду, отмечая про себя малейшее ее движение. Он был зрителем, холодным наблюдателем, вооруженным всем своим прошлым опытом.
– Режиналь! Режиналь! – вскрикнула она, будто звала на помощь, потому что ей казалось, что она теряет сознание, а сердце вот-вот выпрыгнет из груди – так сильно оно стучало.
– Луиза, прелесть моя! – прошептал он как мог ласковее. – Вы не осознаете, что с каждым мгновением принадлежите мне все больше. И я хочу, чтобы вы стали моей полностью и навсегда…
Слово «навсегда» эхом отозвалось в ее душе и звучало все громче. Оно отвечало чему-то такому, что проснулось в Луизе вместе с любовью; это была мысль о постоянстве, без которой не существовала бы никакая страсть, без которой любое человеческое чувство представляется тщетой, безделицей.
В ответ Луиза продолжала твердить лишь одно слово:
– Режиналь!
Ей хотелось плакать, но он затруднился бы определить причину ее слез: радость, неудовлетворенность или сожаление о том, что она не знала этого счастья раньше? Ее грудь вздымалась от сдерживаемых рыданий. Она повернула голову на подушке, чтобы спрятать лицо, но шевалье приподнялся, желая проверить, чем увенчались его усилия.
По правде сказать, как бы ни было приятно Луизе, сам он сильного волнения не испытал. Его забавляло происходящее; в конечном счете он всего-навсего убедился в том, что сила его воздействия на женщин все так же неотразима; понимая, что у каждого существа свои чувствительные точки, он ухитрялся довольно ловко добиться одинаково высоких результатов.
Луиза повернула к нему лицо, в ее взгляде он прочел неподдельное изумление оттого, что так скоро кончилось ее удовольствие; в ответ он улыбнулся ей, отлично изобразив нежность, и сказал:
– Вы должны меня любить, Луиза, любить больше всех, даже больше Бога! Я не фат, не честолюбец, но полагаю, что заслуживаю такой любви. Чувствуете ли вы в себе силы любить меня именно так, до обожания?
Она раскинула объятия, желая придать больший вес своим словам, и вскричала:
– О, Режиналь!
– Ваш голос говорит «да», – продолжал он. – Однако мне бы хотелось, чтобы и губы ваши выговорили соответствующие слова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50