Я уже специально звоню своему директору.
Он говорит:
-- Вы чем там ноль один набираете?
Я говорю:
-- Да сейчас я уже не ноль один набирал, а специально ваш телефон.
Он говорит:
-- Да это я уже давно понял.
И повесил трубку.
Соседка говорит:
-- Тоже мне -- настоящий мужчина! Не можете правильно ноль один набрать!
И сама набирает 01.
И тут я слышу, ЧТО она говорит:
-- Нет, -- говорит. -- Орлов мне никто. Я просто его знакомая.
Я хватаю у нее из рук трубку и кричу:
-- Я не виноват, товарищ директор! Девушка сама захотела вам позвонить. Потому
что я не настоящий мужчина.
И тут я слышу из трубки:
-- Я вам не товарищ директор. Я его жена.
Я говорю:
-- А вы откуда говорите?
Она говорит:
-- А вот откуда эта... "пожарница" узнала наш номер телефона?!
-- Так его, -- говорю, -- все знают.
Она говорит:
-- Большое вам спасибо, товарищ Орлов, что вы мне позвонили!
Я говорю:
-- Пожалуйста. Если надо, я могу еще позвонить.
Она говорит:
-- А товарищ директор сейчас к вам приедет. Вещи только свои соберет.
И кладет трубку.
Я говорю соседке:
-- Сейчас приедут. Все нормально.
Она говорит:
-- Поздно! Пожар уже потух. Сам собой. Звоните, чтоб не приезжали.
Я звоню жене директора.
Заспанный голос из трубки отвечает:
-- Дежурный диспетчер пожарной охраны слушает.
-- Я, -- говорю, -- звоню не вам, а жене своего директора.
Они говорят:
-- По какому адресу?
Я называю адрес директора.
Они говорят:
-- Через минуту будем.
* * *
Через две минуты мне позвонили директор с женой и спросили:
-- Это милиция?
Я взглянул на часы и ответил:
-- Три часа пять минут... Три часа пять минут...
Вмешательство

Народу в зале не было, за исключением мух.
Наконец показался государственный обвинитель. Потом -- заседатели.
Последним вошел адвокат. За ним -- судьи. А за ним -- обвиняемый в
сопровождении стражей.
Когда все расселись, судья встал и начал суд:
-- Слушается дело по обвинению гражданина Беленького. Слово для обвинения
предоставляется прокурору.
Беленький, высокий стройный старик, сидел, опустив голову. Даже невооруженным
глазом было видно, что его эстетические вкусы не совпадали с общепринятыми. Он
не поклонялся таким гигантам мировой литературы, как Шекспир, Ластрин, Пинес,
Грумм, Гейлинтаг и Сидоров. А почему-то отдавал предпочтение только русской
литературе XIX века. И это в то время, как сам Беленький был урожденцем
Исландии -- огромной страны, давшей миру целую плеяду величайших писателей,
артистов оперы и космонавтов.
Государственный обвинитель откашлялся и на новолатинском языке стал зачитывать
обвинение:
-- Обвиняемый Беленький, по матери -- Юнь Нань, -- обвиняется в преступлении
против порядка. Первый раз гражданин Беленький проник в XIX век с целью
застрелить из нейтринного пистолета Дантеса, когда последний ехал на Черную
речку. И лишь благодаря усилиям Межвременного Надзора опасность Вмешательства
была предотвращена. Тогда суд ограничился лишением гражданина Беленького всех
прав передвижения во времени в обоих направлениях.
"Бедняги! -- подумал Беленький. -- Они не знают всей правды".
Утопая по колено в пушистом снегу, он стоял за молодыми елями. И когда Пушкин
выстрелил в воздух, телекинезом направил пулю прямо в грудь Дантесу.
Если бы знать тогда, что у него под одеждой был защитный жилет!
-- Но второе преступление, -- продолжал государственный обвинитель, -- есть
вершина коварства, на которую только способен человек XXII века. Видите это
кольцо?
Он постукал по столу тонким метановым обручем.
-- Как установлено экспертизой, диаметр кольца совпадает с диаметром головы
обвиняемого, а кольцо -- есть не что иное, как телепатическая приставка,
позволяющая внушать мысли не только в пространстве, но и во времени. А теперь,
гражданин Беленький, ответьте суду, зачем вы продлили жизнь Достоевскому?
-- Я очень люблю этого писателя, -- ответил Беленький. -- Как много бы он еще
сделал, если б не ранняя смерть.
-- Но ведь вы нарушили причинно-следственную связь! -- вскричал государственный
обвинитель. -- Перед самой смертью Достоевского, когда солдаты уже заряжали
ружья, вы внушили царю отменить приказ о расстреле. Что он и сделал. С головы
Достоевского и других петрашевцев были сняты мешки, и приговоренные к смертной
казни были сосланы в Сибирь.
-- Да! -- воскликнул Беленький. -- Но теперь мы имеем возможность читать такие
книги, как "Записки из Мертвого дома", "Дядюшкин сон", "Униженные и
оскорбленные", "Преступление и наказание", "Братья Карамазовы", "Бесы",
"Подросток", "Идиот".
-- Кто -- идиот?! -- вскочил обвинитель.
-- Это роман такой -- "Идиот", -- пояснил судья. -- Я вчера прочел. В
энциклопедии.
-- И все-таки должен выдвинуть еще одно обвинение, -- сказал государственный
обвинитель. -- В преступлении против личности. После насильственного
вмешательства сознание Достоевского раскололось. Личность его раздвоилась,
существование стало парадоксальным. Возьмите любое из его произведений -- везде
чувствуется два Достоевских: живой и мертвый. Тема двойничества проходит через
все его романы и повести...
Государственный обвинитель говорил еще долго и убедительно. После нескольких
часов работы Суд приговорил Беленького к высшей мере наказания.
Но когда судья стал зачитывать приговор вслух, к его удивлению, оказалось,
что подсудимый представляется к высшей награде.
Именно тогда Беленький почувствовал, что он далеко не одинок на этом
бесконечном отрезке времени...
Ворон и дева

"Возраст женщины -- величина постоянная".
Софья Троянская, русский математик
Ворон появился у нас где-то в классе седьмом. Темный, мрачный, парящий над
жизнью, одним словом -- Ворон.
Поступки его часто казались лишенными логики, но это потому, что мы не видели
так далеко, как видел он. Я был его единственным и, как мне казалось, лучшим
другом.
Друзьями обычно становятся случайно. Случайно стал моим другом и Ворон. Когда
он впервые пришел к нам, директор школы Андрей Григорич или, как мы его звали,
Андрей Горыныч, обвел взглядом класс и, увидев, что я сижу один, сказал:
-- Вон там свободное место, Воронихин.
На что он ответил:
-- Люблю свободу!
А к нам Ворон перешел, как он выразился, из умалишенной школы-интерната.
Сначала я думал, что та школа была нормальной, пока Ворон в ней не учился, а
умалишенной стала, когда он в нее пришел. Но потом я понял, что как раз
наоборот: пока Ворон в этой школе учился, она была нормальной, а когда он из
нее ушел, стала умалишенной, потому что лишилась такого ума. Причем Ворона в ту
школу сначала не принимали, благодаря тому, что он никак не мог сдать в нее
экзамены. Там нужно было сдать все экзамены на двойки, а Ворон почему-то сдавал
на пятерки. Но, к счастью его матери, у нее там нашелся один хороший знакомый,
и Ворона туда по блату приняли за крупное денежное вознаграждение.
Мать Ворона все не знала, как от него отделаться. Отца-то легко бросить, а
ребенка -- тяжело: в обычный интернат тогда принимали только сирот и детей
алкоголиков. А попробуй докажи этим бюрократам, что ваш ребенок -- круглый
сирота и сын алкоголиков.
Когда его мать мчалась на поезде в большое и светлое будущее с артистом
калужской филармонии, Ворон бежал из интерната в свое маленькое и светлое
прошлое.
Отец его узнал обо всем, только когда вернулся из плавания. А забрать Ворона из
того интерната оказалось еще сложней, чем туда устроить. Поэтому Ворон убегал
до тех пор, пока его не перевели в нашу школу. Любая затея Ворона вызывала у
меня восхищение. К примеру, химия, которой он вдруг увлекся. Карнавальные
жидкости, пузатые пузырьки, изящные колбочки. Книга "Маги и алхимики
средневековья" в кровавой обложке.
Правда, к химии я быстро охладел, -- так же, как и быстро ею загорелся.
Наверно, потому, что сквозь пар из реторты не видел цели. В отличие от Ворона.
Да и как увидеть цель, установленную на границе жизни и смерти? И тем более --
как до нее добраться?
Никто не мог превзойти Ворона и в единоборстве -- даже ребята из старших
классов. Несмотря на то, что он был невысок и не отличался физической силой, у
него была потрясающая сила воли, с которой не мог справиться никто, -- иногда
даже он сам. Эта душевная энергия сметала все на своем пути, пугая противника
бесстрашием, а возможно, и безрассудством.
Учился Ворон неровно. Одну четверть получал сплошные пятерки, а другую --
сплошные двойки. Причем двойки его никогда не огорчали, а пятерки никогда не
радовали. Да их ему и показывать-то было некому. Отец долгое время находился в
плавании, а соседка, которой он поручил присматривать за сыном, не могла с ним
сладить, махнула на Ворона рукой, и он зажил совершенно самостоятельной жизнью.
Отец оставлял ему запас чистого белья на три месяца, а еду Ворон готовил сам.
Иногда, впрочем, есть ему надоедало, и он жил только на пустом чае.
Теперь -- о другом событии, которое произошло примерно в то же время.
Недели через две после прихода в наш класс нового ученика к нам пришла новая
учительница.
Александра Семеновна Ш., молодая, высокая, с каштановым душем волос, нам всем
очень понравилась: она сразу заявила, что оценки по литературе ставить нельзя,
что литературой надо просто наслаждаться, а не зубрить вырванные из текста
куски и дрожать в ожидании, что тебя спросят.
-- Но поскольку высокое начальство хочет, чтобы оценки ставились, -- закончила
свою вступительную речь Александра Семеновна, -- я буду их ставить. И только
хорошие.
Горыныч не мог нарадоваться на новую учительницу, потому что раньше у нас по
литературе была самая низкая успеваемость в районе, а с приходом Александры
Семеновны она поднялась на недосягаемую высоту.
Время, конечно, многое стирает с памяти. Остаются только какие-то отдельные
картинки, часто не самые лучшие, мелкие, но въевшиеся в память глубоко,
глубоко... Вот одна из них.
Победа весны. По реке плывут облака. Песня поднимается над нами, как флаг. Ее
не спеть одному, ее можно спеть только хором. Ворон сидит на камне,
отвернувшись от всего мира. Александра Семеновна лежит, подложив под спину
лужайку. Сквозь пальцы ее рук и ног растут цветы и травинки. Картинка
называется практические занятия по русской поэзии.
Однажды она велела нам написать сочинение на свободную тему.
-- Но начинаться сочинение обязательно должно следующими словами, -- сказала
она и, сверкнув икрами, обсыпанными золотистой пыльцой, вывела на доске:
"Больше всего я люблю..."
Ворон написал первым. Долго пишет тот, кто не знает, о чем писать. А Ворон,
видно, давно уже все продумал.
-- Ты что, уже написал? -- спросила она, подходя к Ворону.
Ворон молча кивнул.
Я посмотрел в его тетрадь: к четырем начальным словам было добавлено лишь
три.
Она поднесла тетрадь к самым глазам, чтобы, наверно, никто больше не видел, что
написано на этой странице и что написано на ее лице.
Кто-то сказал, что тайна -- это нечто слишком малое для одного, достаточное для
двоих, но слишком большое для троих. Вскоре уже весь наш класс гордился тем,
что именно в нашем классе Александра Семеновна встретила наконец хорошего
человека.
Из школы они всегда шли вместе. В одной руке он нес свой портфель, а в другой
-- ее. Не знаю, о чем они там говорили и говорили ли вообще. Впрочем, один их
разговор мне удалось подслушать. Но об этом чуть позже.
Если мы гордились этим неземным чувством двух совершенно противоположных по
полу и возрасту людей, то учителя не могли этого перенести.
По школе поползли грязные слухи. Когда директору сообщали новые волнующие
подробности, он отвечал какой-нибудь цитатой из Шекспира. Ответ получался
убедительный, но непонятный. Александру Семеновну он почему-то ставил выше
всего педсовета. Наконец слухи доползли до роно. Директор отбивался как мог,
сотрясая стены роно уже не только Шекспиром, но и другими классиками. Однако в
роно больше доверяли классикам марксизма-ленинизма и нашу учительницу перевели
в другую школу.
Это был тяжелый удар. И для Ворона, и для Александры Семеновны.
Между тем судьба уготовила им еще одно испытание. Года через полтора после
того, как Александру Семеновну перевели в другое место, я зашел к Ворону. Дверь
была приоткрыта, и я невольно зацепил обрывок их разговора.
-- Подождите. Зачем за него выходить?
-- Я и так поздно выхожу. Чего ж еще ждать?
-- Меня подождите.
-- Ну, допустим, через несколько лет тебе будет восемнадцать. Но мне-то уже
будет тридцать три. Ты меня никогда не догонишь, Ворон!
Неделю после ее свадьбы он не ходил в школу. А потом пришел с потемневшим
взглядом, как с поминок. Да, свадьба -- праздник для одного и похороны для
другого.
Печальная развязка, не правда ли?
Мой друг теряет свою любимую, а я теряю своего друга.
Не знаю только, почему он бросил меня.
Когда я окончил школу, мои родители решили вернуться обратно в Ленинград. Мне
надо было поступать в институт. Точней, это надо было моим родителям. Да и что
за жизнь для молодого человека в провинциальном городе?
Накануне отъезда к нам домой неожиданно зашел Ворон.
Слезы навернулись мне на глаза. Я сразу простил Ворону все свои обиды, написал
ему на тетрадном листке свой ленинградский адрес и велел непременно приезжать.
Мы обнялись, я полез в грузовик.
Машина тронулась, и я обернулся назад, чтобы помахать Ворону на прощание.
Но он уже шагал прочь.
Последнее, что я увидел, был тетрадный листок, который Ворон вынул из кармана и
бросил на дорогу.
Порыв ветра подхватил мою жалкую бумажку и понес ее вместе с остальным
мусором.
Я закончил институт. Женился. На этом можно было бы поставить и точку, если бы
не письмо, которое я получил от своего бывшего одноклассника Н.
Он спрашивал, как я живу, рассказывал о себе, приглашал в гости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11