Прежде всего по отношению к себе - ну, плывет в глазах, ну, бегают мурашки по левой щеке, ну, сверкают магниевые зигзаги, ну, бьют электрические разряды в кончики пальцев, ну, боль в середине груди дергает, подобно нарыву, - ничего, не велик барин, не сдохнешь, а и сдохнешь, так тоже ничего. Но тогда уж и остальных приходится возлюбить как самого себя. Когда Юрка с трагически значительным видом - вот, мол, и он ходит в двух шагах от гибели! - сообщил им о смерти Лешки Быстрова ("передознулся"), Аня схватилась за виски: господи, какой кошмар, я же помню его мальчуганом, а Витя успел отбить свой ужас где-то на задних подступах: "Он сам этого хотел", - Витя жил с твердым чувством "или мы их - или они нас". "Но у него же остались родители..." - "А он о них подумал?!."
Не только врагов - Витя всех опасался жалеть: пожалеешь другого, а там, глядишь, дойдешь и до себя. Только Аня оставалась исключением. Ее трогательные девичьи прибамбасики, всякие там кисточки-пинцетики он старался обходить взглядом - чтобы не завыть от боли; но на зубную Анину щетку смотреть почему-то мог, - может быть, потому, что щетка была немножко растрепа, выбивалась из Аниного стиля. На щетку он поглядывал до чрезвычайности нежно: она очеловечивала Анин образ, но не затрагивала ее высоту. Не затрагивала ее высоту и теперешняя ее манера ходить, словно съежившись от холода. Даже нынешнее ее выражение лица, когда она утрачивала контроль над ним, - покорно-тоскливое личико больной обезьянки, - даже оно каким-то образом сочеталось с высотой духа: просто больно было видеть скорбные старушечьи морщинки у губ, мятые веки, напоминающие скомканную бумагу, - просто больно и больше ничего (веки она теперь не красила из-за постоянной их воспаленности). Пожалуй, затрагивало ее высоту одно только ее упорное нежелание жить без надежд: цепляться за надежды, когда их нет, - к этому можно разве что снисходить.
Витя и снисходил. Но это чувство по отношению к Ане он испытывал впервые в жизни.
Ее внезапно возникшее почтение к церкви - это еще куда ни шло, церковь и самому Вите представлялась хотя и бесполезной, но все-таки солидной организацией. Был случай, когда он и сам, изнемогая от душевной боли, выбрел к желтому собору, окруженному перевернутыми пушечными стволами, и что-то толкнуло его войти в двери, над которыми очень чисто выбеленные ангелы держали такой же выбеленный крест. В детстве он прочел несколько антирелигиозных статей, в которых верующие заражались всевозможными отвратительными болезнями через целование образов, и потому церковный запах - воска? ладана? - представлялся ему чем-то негигиеничным. Много больших картин религиозного содержания, много тусклого золота, сводов - в этом было еще и что-то устрашающее. Справа от входа говорил по мобильнику совершенно обыкновенный молодой человек, стоящий за прилавком, на котором были разложены маленькие иконки богоматери с младенцем ("избывательница от плохого", прочел он на сопроводительной бумажке) и пучки тонких, неопрятно-желтых свечей. Их покупали самые обыкновенные люди и тут же шли устанавливать их в латунные гнезда - сначала зажигали от уже горящих свечечек, затем расплавляли тупой конец... Они это делали с такой старательностью, обычные люди в самой обычной уличной одежде (все больше женщины, женщины...), что Витю скорчило от жалости. Да к ним, конечно, но от них один шаг и до себя: все мы несчастные брошенные дети, никак не находящие сил смириться с тем, что никому выше нас самих до нас в этом мире нет ни малейшего дела...
А потом он увидел священника в черной рясе, и на его умеренно бородатом лице была написана озабоченность столь земная, что Витя почувствовал - еще чуть-чуть, и он начнет молиться. Возвышенное выражение на лице священника показалось бы ему шарлатанством, а тут человек не изображал больше того, что имеет, - хотите верьте, хотите нет, - и уж так захотелось верить!.. И просить, умолять кого-то, целовать любые сапоги - только помогите, дайте хотя бы передышку!..
Однако Витя понимал, что в его власти лишь примешать к чистому ужасу нечистое шутовство, - ничем иным свои коленопреклонения и мольбы он ощущать бы не мог. Но если кто-то ощущает иначе, Витя мог только порадоваться за него.
Так что, когда Аня во время летних каникул на три недели повезла Юрку в какой-то специализированный монастырь под Вологдой, Витя отнесся к этому с полным пониманием. Аня покупала бесполезный товар, зато по крайней мере солидной фирмы. Да и кто знает, что может подействовать на одержимого чумою духа... Но когда Юрка по возвращении немедленно начал колоться снова, Витя воспринял это как самое естественное дело: с чего было и надеяться на что-то другое? Все, что Юрка вывез из монастыря, было слово "пбослушник" (а не "послбушник", как прежде полагал Витя), маленькое кожаное Евангелие с медными уголками да неприятная повадка широко креститься в тех случаях, где нормальным людям достаточно просто сказать "не дай бог". Вот когда Витя нечаянно застал Аню на кухне перед малоформатным изображением Христа, бормочущую, кося в шпаргалку: "Господи, спаси моего сыночка, хочет он этого или не хочет, господи, открой его сердце к покаянию, отверзи ум его на те бездны адовы, в которые он устремился, господи, сам будь ему отцом, ибо мы не смогли ему стать настоящими родителями, не дай погибнуть сыночку нашему, не нашими, но своими путями спаси его, аминь", - Витя начал пятиться медленно-медленно, осторожно-осторожно (проклятый паркет алкоголика!): эту молитву отчаяния он ощутил как таинство, не предназначенное даже для самых близких глаз и ушей. Но вот когда - открыто! - крестился Юрка... Или вовсе не крестись, казалось Вите, или если уж крестишься, так и живи по-божески! А Юрка жил совсем не по-божески. Как-то с неким своим "тховарищем", как, похныкивая в нос, сообщил Вите финн, Юрка навестил его и, ссылаясь на Аню, вывез два кресла красного дерева с львиными подлокотниками, - пришлось, обмирая от стыда, просить финна больше ничего Юрке не давать (а самому перетерпеть и изгнать из головы). Однако и добытой заначки Юрке при экономном расходовании могло хватить надолго. Особенно если учесть перерывы на целителей.
Целители, маскирующиеся под древние, солидные фирмы - церковь, наука, все-таки, представлялось Вите, соблюдали некие минимальные приличия. Так что, когда Аня, погруженная в очередную брошюру, спрашивала у него, не знает ли он, что такое "интракраниальная транслокация", он отвечал "не знаю" с полной серьезностью. И хотя от слова "энергия" его уже начинало подташнивать, все же, когда Аня собиралась в Бишкек, чтобы испытать на Юрке курс энергострессовой терапии, он не возражал: им с Аней как раз отвалили неожиданно крупную сумму за расписанную пышными цветами фарфоровую пластину сорок на шестьдесят. (Не вылезающий из телевизора бишкекский экстрасенс Бешеналиев поместил Юрку на недельный неохраняемый карантин в специальное общежитие рядом с восточным базаром, где совершенно свободно продавалась анаша; Юрка сбежал на четвертый день, за что был объявлен недостойным энергострессовой терапии с удержанием внесенного - весьма кругленького задатка, - эти задатки, как понял Витя, составляли едва ли не главный источник доходов экстрасенса.)
Астрологи выглядели еще более сомнительно - где звезды и где мы! И что же, все дети в роддоме, родившиеся в один и тот же час, должны иметь одинаковую судьбу? Поэтому, когда Аня зачитывала, что Нептун отвечает за легкие наркотики, а Плутон за тяжелые (на Плутоне также лежала ответственность за секс и венерические болезни), Витя старался не поднимать глаз. Космобиологический синтез, гармонизирующий вселенную, - этим излечивались не только наркомания, но и прочие пагубные пристрастия: пьянство, табакокурение, лунатизм, увлечение азартными играми, псориаз, ожирение; та же фирма снимала и негатив в помещениях. Тем не менее Аню они обнадеживали, а брали не слишком дорого. "Врачи вам не помогли, а только причинили вред. Зато наши методы совершенно безвредны, потому что мы лечим по фотографии. Мы восстанавливаем баланс всех систем организма". Ясное дело, жулики, но все же словами "баланс", "система" и они пытаются соблюсти какие-то приличия!
Но вот откровенные колдуны, исцеляющие от порчи и сглаза... Сглазили тебя - ты и сделался наркоманом. Или приобрел неудержимую склонность к скандалам. Или полюбил. Или разлюбил. Но и это дело поправимое: наша фирма осуществляет стопроцентный приворот - быстро, безгрешно, качественно. Ну что это за дела? Или взять амулеты. Разные там камешки, были даже красивые, хотя своих денег наверняка не стоили (цены умеренно высокие, гласила реклама странное у них представление об умеренности...). Но сушеные жуки - скарабеи, уверяли торговцы надеждой - это как? А черная мумия кошачьей лапы? С янтарным же кукишем из Калининграда (из Кёнигсберга - города философа Канта, для солидности напоминали торговцы) вышло совсем глупо: Аня, как и было велено, зашила кукиш в красный фланелевый мешочек и в свете полной луны (полная луна регулярно заглядывала в кухню покойного пьяницы) повесила Юрке на шею, а потом оказалось, что кукиш исцеляет половое бессилие и подвешивать его нужно, наоборот, поближе к половым органам. Ну, ошиблась так ошиблась, прочитала не тот раздел, с кем не бывает, но она, вместо того чтобы улыбнуться, прямо-таки высматривала малейшие признаки несерьезности, чтобы тут же впасть - в нечестный, ощущал Витя, - агрессивный пафос:
- Зачем ты отнимаешь у меня последнюю надежду?!
Он отнимает. Не судьба, не Юрка - он. Тем не менее Витя по-прежнему чувствовал себя не вправе пускаться в препирательства с матерью, все теряющей и теряющей сына, когда агонии не видно конца. Но ведь снисходительность - сестра презрения...
К счастью, в Аниной душе снова брала верх былая честность:
- Прости меня, пожалуйста, на твоем месте я бы тоже так рассуждала. (Подчеркивает все-таки, что у них разные "места".) - Но ведь есть же один шанс из миллиона - ну, пусть из миллиарда, - что эти глупости помогают? Ты ведь не станешь отрицать, что один шанс из триллиона все-таки есть?
Витя вынужден был кивнуть: один шанс из триллиона - и правда, кто его знает...
- Так ты подумай: на одной чаше шанс на спасение нашего сына, а на другой - мусор, деньги... Да я понимаю, что тебе не денег жалко, ты не хочешь совершать бессмысленные поступки, поддерживать шарлатанов - я все понимаю. Но и ты меня пойми. Ты не думай, я вижу, как ты измучился, мой верный мальчуган, я сама страшно за тебя боюсь, я же тебе не раз говорила: оставь нас, пусть лучше погибнут двое, чем трое. Я знаю, что ты нас любишь, но ты все равно переживешь это. И еще, может быть, будешь счастлив. Хоть иногда.
Витя долго обижался на это предложение - за кого она его принимает? но однажды вдруг признался себе, что, если бы не Аня, он был бы уже готов избавиться от Юрки. Но к Юрке прикована Аня, а он прикован к ней... Только правильно ли это - всей связкой сползать в общую пропасть?
И однажды на предложение Ани он ответил серьезно и обдуманно, в отличие от своего обыкновения, не голося:
- Да, я знаю, что я это переживу. Раньше мне казалось оскорбительной сама мысль о жизни без тебя, но теперь я узнал, что человек действительно такая скотина, которая может все пережить. Так вот: я заранее отказываюсь от той будущей жизни без тебя. Да, я знаю, что эта жизнь у меня будет, и, может быть, - черт меня, скотину, знает, - может быть, будут в ней и счастливые дни. Но я от них отказываюсь. Заранее отказываюсь. Мне их не надо.
Витя говорил с полной искренностью и полной решимостью, но каким-то странным ледком на него повеяло в миг принесения этой клятвы. А вдруг, вплетая Юрку в свою неразрывную связку, они губят не только себя, но прежде всего его?.. Может быть, без них он бы скорее выжил?..
Юрка вроде бы пребывал в очередной - полуторамесячной, вроде бы ремиссии. Правда, Витя теперь ничему не верил - кто его знает, чем и как этот ремиссионер подогревается. Хотя, судя по его раздраженной угрюмости, воздержание было неподдельным. Посмотрим, стало быть, сколько он еще протерпит... Лежит, читает что-то английское по социологии, Витя старался не смотреть на соломинки, за которые все еще хватался завтрашний утопленник. Витя затоптал в памяти даже те образы, которые жгли его годами. Когда, например, еще на химфаке Юрка загремел в больницу с гепатитом, Витя не особо переживал - авось поболеет и выздоровеет. Но когда среди золотистых куриных жареных ног на домашнем обеде он увидел бледную, приготовленную для Юрки на парбу, - его так пронзило... Но сейчас он и ту стрелу разыскал и выдернул: теперь-то он знал, что гепатит тот Юрка словил со шприца. И сейчас он уже не позволял себя растрогать вялыми Юркиными попытками вернуться к нормальной жизни.
Аня же просветленно повторяла, что стержень личности человека создают обязанности, поэтому Юрка должен искать работу. Не беда, что пока он может претендовать лишь на неквалифицированный труд, - ничего, он сначала укрепит волю, а уж потом поступит в университет, и не страшно, что столько лет потеряно, когда-то люди возвращались с фронта и снова садились за парту...
- Угу. Угу. Угу, - не поднимая глаз, угрюмо кивал Юрка, и Вите казалось, что он еле-еле сдерживается.
И вдруг - Юрка действительно нашел работу. Витя, правда, усомнился: что это за должность за такая - ночной сторож в ночном клубе? Но через ночь Юрка действительно куда-то уходил, через две недели принес зарплату - ни много ни мало, а в самый раз для ночного сторожа. А еще через неделю его арестовали за торговлю наркотиками.
Следователь, который вел его дело, был вылитый Лешка Быстров - словно поднявшийся из могилы, чтобы настигнуть покуда избежавшего его участи грешника. Чувствовалось, однако, что человек он еще очень молодой, - ему пока что не надоело наслаждаться близостью к чужим безднам и бравировать наркоманским сленгом:
- Вы что, не знаете, что клуб "Прибой" - самый колбасный клуб? Там колесами открыто закидываются - экстези, спидбы!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34