д. Как одно с другим сочетается, честно говоря, я, перечитав текст Розы Люксембург несколько раз, так и не понял. Тут как бы две параллельные логики. Одна логика - последовательной классовой войны, которая должна быть доведена до полной победы, коль скоро уж власть у нас в руках. А другая логика - западного демократического социализма, логика марксистской радикально-демократической традиции, когда социализм понимается прежде всего как бескомпромиссная реализация требований демократии применительно ко всем сторонам жизни общества.
Роза Люксембург, безусловно, права, требуя последовательной реализации демократии. Нельзя с точки зрения марксизма вводить социализм, одновременно ограничивая демократию. Это писали не только Маркс и Энгельс, но и Ленин. Но тут речь идет не о социализме, а о выживании революционной власти, которая еще никакого социализма не построила. И может быть, - не построит. Во всяком случае, если власть завтра рухнет, она уже ничего не построит, ни хорошего, ни плохого. Политика - искусство возможного. Если вы будете проводить свою политическую линию, ни на кого не оглядываясь, вы наживете себе дополнительных врагов. И чем больше у вас будет демократии, тем больше вы дадите шансов своим врагам. Так рассуждает Ленин. Большинство жесткие меры в духе Розы Люксембург не поддерживало. Оно и более сдержанную политику Ленина и Троцкого поддерживало с большим трудом (и лишь постольку, поскольку крестьянин в ходе Гражданской войны осознал, что белые еще хуже красных). Выполнить программу Розы Люксембург значило бы гарантированно потерять власть.
Совершенно ясно, что Ленин и в меньшей степени Троцкий столкнулись с неожиданной культурно-теоретической проблемой. Оба считали себя ортодоксальными марксистами, солидаризировались с Каутским в борьбе против разного рода ревизий и критик марксизма. Но их собственные действия в октябре 1917 года и позднее явно не укладывались в готовые схемы. Ленин принужден здесь прибегать к своего рода интеллектуальной эквилибристике. Он должен, с одной стороны, доказывать, что все, что он делает, соответствует немецкой теории, которой его учил Каутский, а с другой стороны, доказывать, что Каутский абсолютно ничего не понимает в теории, что он предатель, ренегат, с которым вести теоретические дискуссии бесполезно. Для Ленина это единственный способ выйти из ситуации. Выходит, что не Ленин действует вопреки теории, а Каутский. Отсюда заголовок знаменитой работы Ленина «Пролетарская революция и ренегат Каутский». Вся аргументация сводится к тому, что Каутский политически неправильно действует. Он не прав по отношению к рабочему движению, не прав по отношению политическому противостоянию в Германии и тем более не прав по отношению к тому, что происходит в России. С теоретической точки зрения это аргументация совершенно некорректная. Каутский может быть тысячу раз не прав, но проблема здесь в другом. Каутский отстаивает некоторую теоретическую схему, которая должна быть разгромлена на уровне теории. В противном случае это не более чем переход на личности, что, собственно, Ленин и совершает.
Через много лет после революции испанский марксист Фернандо Клаудин ехидно написал, что история, конечно, подтвердила в полной мере правоту Ленина по отношению к Каутскому, но также и правоту Каутского по отношению к Ленину. Иными словами, Каутский прав в том отношении, что действительно Россия оказалась страной не готовой к социализму, не готовой к передовым методам общественной организации. И в конечном счете зашла в тупик капиталистической реставрации - только уже много лет спустя. Поскольку революция оказалась в каком-то смысле преждевременной, нельзя строить передовое общество на основе самых отсталых форм капитализма.
Среди советских историков об этом позднее писал Михаил Гефтер. По его мнению, какой капитализм, такая получится и революция. И соответственно, таким будет и путь к социализму. Есть некая отсталая матрица социально-экономического и социокультурного развития, которую пытаются сломать, но которая в ходе революции воспроизводится.
Представление об отсталости русского социализма было и у большевиков. В частности, об этом писал Бухарин. Когда он говорил о социализме в одной отдельно взятой стране, он тут же делал оговорку, что русский социализм будет отсталым и по мере течения событий на Западе он будет все в большей степени выявлять свои отсталые черты, как бы смотреться в зеркало мирового развития.
Но можно сказать и о том, в чем Ленин оказался прав по отношению к Каутскому. История не делается на заказ. Ленин внятно изложил свою позицию не тогда, когда он поливал грязью Каутского, а позднее, когда он уже был близок к смерти и писал комментарии к запискам Суханова о русской революции. Тогда он смог более четко сформулировать свою позицию - не в полемике со своими противниками, а для самого себя. Там Ленин пишет, что русская революция произошла «от отчаяния». Иными словами, ситуация была настолько критична, настолько имело место разложение основ государства и общества, что просто для сохранения элементарных основ цивилизованного существования нужно было что-то делать. Нужно было взять власть, и власть эту взял именно пролетариат, большевистская партия, которая была лучше организована, более дисциплинированна, чем другие силы в обществе. Взяв власть, они, разумеется, начали общество перестраивать в соответствии со своими принципами. Но и в этом случае решающее значение имела не идеология. Многие важнейшие решения были продиктованы обстоятельствами.
Это хорошо описано у Михаила Покровского, который был не только историком, но и практическим политиком, возглавлявшим советскую власть в Москве в первые недели после свержения Временного правительства. Он показывает, насколько критична была ситуация с ценами на продовольствие. Традиционное соотношение цен на продукты питания и непродовольственные товары рухнуло. В 1917- 1918 годах за одну буханку хлеба приходилось отдавать несколько пар сапог. Но деревне не нужно столько сапог! Проще говоря, город просто не мог себя прокормить, промышленное производство как таковое в условиях подобных цен стало невозможно. Надо было закрыть не отдельные предприятия, а всю промышленность. Надо было закрыть города, надо было ликвидировать образование, надо было отменить государство. Все это стало экономически нерентабельно. Так получается при подобном раскладе с точки зрения рыночной логики. Понятное дело, что в такой ситуации приходится менять логику.
Пресловутая продразверстка должна была прокормить город за счет изъятия хлеба в деревне. Если городское население не может купить продовольствие, то в городах есть другой аргумент. Здесь производятся ружья, пулеметы, здесь можно построить бронепоезда. И с помощью этих аргументов забрать в деревнях хлеб. Продразверстка обсуждалась еще царским правительством. Понимали, что к этому идет, но не приняли решение. То же обсуждалось Временным правительством. Опять не приняли решение. В итоге к власти пришла та единственная партия, которая решилась принять это крайне неприятное, но неизбежное решение. Город просто элементарно использует свое техническое превосходство для неэквивалентного обмена с деревней. В таких условиях капитализм как таковой существовать уже не может. Предприятия де-факто национализируются: выживание работников этого предприятия и продолжение его работы зависит от того, насколько государство с помощью штыков, пулеметов, бронепоездов способно обеспечить город продовольствием. Массированная национализация промышленности в России в 1918 году была сюрпризом для самих большевиков. У них были планы национализации, но куда более скромные. То, что произошло в реальности, выходило за рамки самых радикальных планов. В этом смысле очень интересно сравнить текст «Очередных задач советской власти», которые Ленин писал, еще не осознавая в полной мере, какой страной овладел, и книгу Каутского «На другой день после социалистической революции». Надо сказать, что Ленин умереннее Каутского. Он исходит из того, что страна все-таки крестьянская, мелкобуржуазная. Мы можем в России рассуждает он, предпринимать некоторые прогрессивные меры, некоторые шаги в сторону социализма, а тем временем начнется революция в Германии… Никаких радикальных мер не предполагается. Спустя всего несколько месяцев эта книга уже забыта самим автором, и советская власть начинает применять другие меры, гораздо более радикальные. В государственной собственности оказывается практически вся промышленность. Хозяева предприятий практически все убежали. Поздняя советская историография объясняет это «саботажем буржуазии», которая, сворачивая производство, хотела подорвать пролетарскую власть. Своего рода «забастовка капитала». Возможно, в отдельных случаях такое было. Но большинство предпринимателей сворачивали свою деятельность по совершенно иным причинам. Им просто очень хотелось есть. Бежали от голода. Бизнес был нерентабельным. Зачем же его поддерживать? У людей, принадлежавших к верхам общества, был шанс просто собраться, сесть на поезд или пароход и уехать подальше от этой голодной страны, где деньги превратились в труху, где ничего невозможно продать.
А с другой стороны, в условиях экономического краха не может быть и безопасности. В городах, где нет еды, есть много ружей. Понятно, что в таких условиях вооруженные матросы будут приходить в квартиры. И опять же, навести порядок в такой ситуации могла только пролетарская власть, причем очень жесткими мерами.
География Гражданской войны легко объяснима. Если посмотреть на карту, видно, что большевики крепко держались в крупных городах, окруженных неплодородными почвами. Петроград, Москва, Север, Северо-Запад - за большевиков. А Юг и Сибирь, подальше от крупных индустриальных центров, с более аграрным населением и с более устойчивыми связями между деревней и городом, куда хуже относятся к большевистским экспериментам.
Классический пример - Ижевск. Там у Колчака был сформирован полк в основном из рабочих. Это был единственный в своем роде полк в составе белой армии, который ходил в бой под красным флагом. Ижевский полк возник в результате восстания местных рабочих против большевиков. Дело в том, что, когда советская власть пришла в Ижевск, это был индустриальный центр, и большевики, действуя по петербургско-московскому шаблону, понимали, что, дабы кормить местных рабочих, нужно обеспечить продразверстку. И тут выяснилось: ижевские рабочие и крестьяне были одни и те же люди. Местное население постоянно мигрировало из города в деревню и обратно. У всех родня в деревне, свои наделы земли. Проблемы голода в городе не было. Когда начали отнимать у деревни продовольствие, рабочие стали протестовать. Опять же, не поняв ситуации, лидеры большевиков просто попытались твердой рукой подавить сопротивление. Кончилось это большим восстанием, а местные рабочие, подняв красный флаг, выгнали большевиков. И примкнули к колчаковцам. Конечно, это абсолютно уникальный случай, но по-своему показательный.
Для позднего марксизма русская революция выглядит трагично. В силу катастрофических обстоятельств победившая партия была обречена на крайний радикализм со всеми вытекающими отсюда последствиями. Троцкий был гораздо более оптимистичен применительно к русской революции. Можно сравнить нарастающий пессимизм Ленина, особенно в конце жизни, с не менее упрямым и даже нарастающим оптимизмом Троцкого, С точки зрения Троцкого, никакой русской революции как отдельного феномена нет. Есть перманентная революция, мировой революционный процесс. Все зависит от исхода борьбы в других странах. Да, Россия не готова для социализма, да, она, что называется, забежала вперед, но кто-то должен начать! Если Россия забежала вперед для того, чтобы столкнуть с мертвой точки процесс глобальных социальных преобразований, то она свою историческую миссию по отношению к мировому пролетариату выполнила. Осталось только, чтобы мировой пролетариат выполнил свою миссию по отношению к России. А состоит эта миссия в том, чтобы построить передовое общество на Западе и тем самым включить Россию в новый контекст, в новую мировую систему, подтянуть Россию до уровня передовых стран.
Ничего подобного, как известно, не произошло. Но Троцкий был не так уж не прав, сказав, что Россия столкнула с мертвой точки процесс глобальных преобразований. Просто на Западе этот процесс принял не революционный характер, как ожидалось, а реформистский. Государство всеобщего благоденствия (Welfare State), смешанная экономика и другие достижения социал-демократического капитализма 1950-1960-х годов вряд ли были бы возможны без русского 1917 года. Потрясения русской революции дали миру мощный политический импульс. На буржуазию Запада события в Петрограде произвели глубокое и крайне неприятное впечатление. К угрозе переноса революции на Запад приходилось в первой половине XX века относиться серьезно. На эту угрозу надо было найти адекватный ответ в форме социального компромисса. Что и случилось к концу 1940-х годов.
Хотя история социал-демократии подтверждает обоснованность политической гипотезы Троцкого, она не подтверждает его конкретные расчеты. Троцкий исходил из того, что социал-демократия не имеет никаких перспектив, а следовательно, преобразования могут принять только революционную форму. Так думало большинство революционеров начала XX века. Они недооценивали возможности реформизма. Дело не в том, справедливо ли они оценивали реформизм с точки зрения идеологии, а в том, как они его оценивали в плане реальных возможностей. Особенность большинства марксистов начала XX века состояла в том, что они были глубоко убеждены, что реформировать капитализм в принципе невозможно. Потому социал-демократы выглядели просто демагогами, которые в принципе все равно ничего не могут сделать, никогда не выполнят ни одного своего обещания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73