Люди кружили на дне горных котловин и, куда бы ни шли, встречали только занесенную снегом стену гранитного хребта. Глубокий снег закрывал все тропы и приметные знаки.
Пржевальский решил искать выход из ловушки. Всадники отряда стали обшаривать одну за другой окрестные долины в поисках выхода из снежных стен. Седина трудной жизни или ледяные крупицы блестели в те дни на висках Пржевальского? Но он нашел тесный проход в горах и вывел своих товарищей из снежного плена. Они одолели еще три хребта и с одышкой, головной болью, хватаясь за сердца, спустились в долину Мару-Усы – верховья Голубой реки. Он снова на земле тангутов, снова видит их черные шатры на берегах Маруй-Усы. Но впереди лежала заветная область гор Тангла!
Хребет Тангла – не что иное, как водораздел рек Индокитая и двух великих китайских рек – Желтой и Голубой.
Около перевала Тангла, на высоте 16700 футов люди сохраняли торжественное молчание. Справа и слева от себя они видели цепи новых высоких гор – тысяч в двадцать футов. Отсюда до золоченой Лхасы и до берегов заветной Цангпо было всего лишь около двухсот пятидесяти верст!
В такую минуту не нужны были слова. Все молчали, лишь слышно было, как скрипел снег под ногами да звенели конские стремена.
20 ноября 1879 года у перевала Тангла раздался салют: выстрелы из четырнадцати ружей облетели ущелья Тибета и замерли вдалеке, как бы погребенные в синих пропастях. Теперь-то уж можно было бы вынуть из нижних вьюков варенье для далай-ламы и поставить его куда-нибудь поближе.
Вскоре горы Тангла огласились новыми выстрелами. Когда Пржевальский стоял лагерем в горах Тангла, к нему явились в гости пятнадцать тибетцев-еграев. Сняв обеими руками шапки, высовывая языки и наклоняя голову, повертывая рукой при этом одно ухо, еграи таким образом приветствовали гостей с Севера. Еграи – гроза лхасских пилигримов – пришли в лагерь для продажи масла.
Вскоре Великий Охотник стал лагерем в долине реки Сунгчу, Страшный хребет Тангла был пройден, теперь остается Лхаса, а там Брахмапутра и пальмовые рощи Бирмы. Недаром Пржевальский следил за небесными лебяжьими караванами, что тянулись осенью в индийскую сторону, роняя перья на холодную землю.
Границы Лхасы были теперь ощутимы. У деревни Напчу Пржевальского встретили два тибетских чиновника в лисьих шапках. Тибетцы удивились – с севера сюда приходили только тангуты, монголы и китайские купцы из Синина, но русских здесь не бывало прежде никогда.
Чиновники очень вежливо попросили Пржевальского ждать ответа здесь недели две и никуда не двигаться.
Делать было нечего, и он подчинился требованиям чиновников далай-ламы.
Пржевальский не знал, что делалось в Лхасе. Еще в то время, как он шел к Нань-Шаню, Тибет праздновал возведение на престол нового далай-ламы. С 1875 года продолжались поиски чудесного младенца, в которого должен был воплотиться дух прежнего великого ламы. Этого мальчика отыскали в округе Конпо на восток от Лхасы. 31 июля 1879 года тринадцатый далай-лама был возведен на «Трон золотых львов». Его провели в покои Поталы, мимо исполинского изваяния белого слона. Новому далай-ламе дали титул «Наг-ван-ло зан тубден-чжацо» (Владыка Речи, Могучего Океана Мудрости). Мальчик тянул руки к серебряным колокольчикам, возвещавшим торжество на холме Поталы.
В день возведения далай-ламы на трон над Лхасой взошла крутая радуга. Она долго держалась в небе.
Шестнадцать дней, проведенных у тибетского ручья, казались Пржевальскому вечностью. Как на грех, здесь нельзя было охотиться – не было зверя. А в деревне Напчу собралось около тысячи тибетских солдат и ополченцев с пращами и фитильными ружьями в руках. Все ждали ответа из Лхасы; там решат – пускать или не пускать Хун-руса на берег священной Цангпо.
В то время пундит Бабу Сарат Чандра Дас, сидя в тибетском монастыре в Ташилхунпо, прикрывал священными буддийскими свитками узкие полоски бумаги с цифрами съемки.
Чандра Дас при помощи ламы-изыскателя Учжень Чжацо опутал своей вероломной дружбой первого министра Тибета в городе Ташилхунпо. Министр оказывал покровительство ученому спутнику ламы Учжень Чжацо, и Бабу Сарат Чандра Дас склонял свое жирное лицо над страницами древних книг. Он «изучал богословие» в тибетском монастыре.
Асам «А-к» – тайна тайн топографической службы в Калькутте? Где бродил он зимой 1879 года после того, как успел побывать в Лхасе? Где гремели его нефритовые четки, отсчитывая шаги по дороге паломников?
...Через шестнадцать суток Пржевальский получил ответ. Важный тибетский посол в собольей шубе передал Хун-русу решение сановников Тибета – в Лхасу русских не пускать.
Тибетцы были согласны оплатить все затраты Пржевальского, сделанные в пути до перевала Тангла, лишь бы люди севера покинули пределы царства далай-ламы.
Пржевальский, конечно, не взял тибетского серебра, а от послов потребовал объяснительную бумагу. Пусть ему дадут свиток с изъяснением причин запрета.
Такую бумагу выдали очень любезно и предупредительно. Делать было нечего. Пржевальский решил идти обратно от Тангла, но для новых открытий – в Цайдам.
Тибетская зима давала о себе знать. Продовольствие шло к концу. Люди Пржевальского шли к Цайдаму, питаясь сушеной треской и земляничным вареньем, приготовленными для далай-ламы.
Пржевальский вытаскивал из-за голенища ложку и самолично делил варенье, стараясь никого не обидеть. Он роздал казакам и солдатам по три сигары из дарственных запасов, чтобы хоть этим скрасить всю горечь событий в Тангла.
Новый, 1880 год встречали в горах Дунгбура; ели оттаявшее варенье, засахаренные фрукты и треску. На реке Найчи-гол вышла последняя горсть риса. В феврале путники были в Цайдаме, где узнали, что в Пекине считают, будто Пржевальского и его спутников уже нет в живых.
По мерзлым берегам реки Сикинхэ они добрались до города Донгэра через места, населенные племенем далда (смесь тангутов с китайцами). Башни Донгэра поднимались над бойким торговым городом; здесь проходила дорога из Ганьсу в Южный Тибет. На рыночной площади Донгэра встречались купец из Ладака или Лхасы с кочевым тангутом, далд с монголом и китайцем.
Из Донгэра надо было добраться к китайскому сановнику Цин Цаю – владыке кочевых народов Кукунора и всего Северо-Восточного Тибета. Цин Цай жил в большом и хлопотливом городе Синине, на большой дороге из Китая в Лхасу.
Пржевальский, Роборовский, переводчик и два казака верхом на конях въехали в ворота сининской крепости. Китайские солдаты, стоявшие на воротах, склонили над головами гостей пестрые знамена.
Цин Цай принял Пржевальского в зале, где на стенах висела картина с изображением моря, гор и деревьев. Сановник вежливо задавал вопросы гостям и очень твердо сказал, что не советует им идти на верховья Хуанхэ; Цин Цай начал пугать Пржевальского «людоедами» на истоках Хуанхэ. Гость сказал, что никаких людоедов он не боится. Тогда сановник взял с Пржевальского подписку о том, что тот берет всю ответственность за поход на себя.
Через три дня караван выступил из Синина к верховьям Хуанхэ. Там отряд пробыл три месяца, исследуя неровное русло реки, рождающейся в Тибете, дополняя новыми данными работу первого похода по «Ордосской подкове». Немало верст было пройдено в пустынях Желтоводья, но в этом походе загадка Хуанхэ еще не была открыта.
Летом Пржевальский вновь стоял на берегу голубого Кукунора. В этом году были добыты новые сведения для съемки областей лазурного озера. На лессовых отложениях Хуанхэ и Кукунора Пржевальский собрал редкостные растения для гербария, уже украшенного травами и цветами из Джунгарии и оазиса Сучжоу.
Он вез новые сокровища, собранные им для родины и мира. Пусть он так и не увидел золоченых кровель Лхасы и не вошел в нее. Зато он вновь снял один за другим покровы загадки с таинственных областей – от Джунгарии до рубежей Лхасы.
С берегов Кукунора через горы Ганьсу, Алашань, великую Гоби он вернулся к границам России.
1 ноября 1881 года добрейший Яков Парфеньевич Шишмарев встречал в Урге, как и раньше, гостей с каменного юга. Так закончилось третье по счету путешествие Пржевальского в Центральную Азию.
Тем временем Сарат Чандра Дас снова пробирался в Тибет из Дарджилинга. Он прошел по качающемуся бамбуковому мосту, переброшенному через горную реку на тибетской границе...

В ЧЕТВЕРТЫЙ ПОХОД

Разве Пржевальский по примеру сэра Монгомери не мог бы подготовить и послать для съемок Лхасы хотя бы того же смышленого и отважного Дондока Иринчинова или переводчика Абдула Юсупова? Нет, исследователь хотел если идти в Лхасу, так только прямо и открыто, как шли в далекие страны русские открыватели и раньше. Соглядатайство, мгла тайных дорог претили Великому Охотнику.
В январе 1881 года Пржевальский выступил на чрезвычайном собрании Русского географического общества, и выступил не один, а вместе со своим верным спутником Никифором Егоровым. Пржевальский поступил так, чтобы разделить славу с верным товарищем по странствиям.
На голову Пржевальского вновь посыпались почести. Почетный доктор зоологии Московского университета, почетный член Санкт-Петербургского общества естествоиспытателей, Уральского общества любителей естествознания, Венского, Итальянского, Дрезденского географических обществ, Северокитайского отделения Королевского азиатского общества в Шанхае и прочая, и прочая, и прочая. Признанный гениальным при жизни, Николай Пржевальский рвался от всех этих почестей в смоленскую глушь.
Пржевальский привез диковинные подарки Макарьевне. Он рассказывал няньке о «варенье далай-ламы», как они ели это варенье вместе с сухой треской. В ящике его стола теперь лежали: русский орден Владимира, рескрипт о пожизненной пенсии, бумага о звании почетного гражданина Санкт-Петербурга и Смоленска.
Он писал в своей садовой избушке книгу «Из Зайсана через Хами в Тибет и на верховья Желтой реки», сажал в слободскую землю семена дынь из Хами.
Этим летом он извел Макарьевну, отчаянно браня Отрадное. «...Там кабак, тут кабак, в ближайшем соседстве – дом терпимости, а в более отдаленном назойливо навязывают дочерей-невест. Ну их совсем, этих соседей», – писал он.
В это лето он убежал от докучливой славы, наград и невест в самый глухой угол Смоленской губернии, к трем озерам усадьбы Слобода, в сорока верстах от Поречья. Вот теперь он заживет на свободе! Он вырыл пруд для рыбы, а в саду построил простую хижину, где принимал только самых избранных гостей и товарищей славных странствий. Забот было много. Эклон совершил «предательство» и ни с того, ни с сего взял да и женился! Вот тогда-то его и вспомнил Пржевальский добрым словом. Шаркун, ловелас, моншер, хлыщ – как только не называл Эклона Великий Охотник. Руки Пржевальского дрожали от негодования.
Если бы мог, он поставил бы Егорова, Иринчинова, переводчика Абдула и Михея Урусова на часы во всех углах сада как надежную защиту своего дома от женщин.
«Женщины, – проповедовал он, – судашницы, сплетницы и помеха во всякой работе, жениться – петля, брать с собой в поход бабье – безумие. Эклон – святотатец, потому что променял Куньлунь и Брахмапутру на первую попавшуюся розовую сплетницу».
Но под всей этой намеренной грубостью, как теплый родник под ледяной коркой, таились и нежность, и тоска по семье, близким людям. Пржевальский вечно кого-нибудь опекал, воспитывал, всегда делал какие-то подарки, пожертвования. Грубые выкрики по адресу «бабья» были лишь средством для того, чтоб скрыть тоску одиночества от окружающих. Но женитьбу он считал потерей свободы.
Во всей округе говорили о причудах Пржевальского. Хозяйством в Слободе он и не думал заниматься, овес сеял только для приманки медведей. Он обрюзг, еще более раздался в ширину и стал похож, пожалуй, на того толстого и ленивого генерала, каким его любили изображать впоследствии некоторые художники. Он ходил по берегам светлого озера Сопша, а вечером уединялся в заветную садовую избушку и писал, писал до рассвета.
«Измена» Эклона так огорчила Пржевальского, что он решил искать нового спутника. Осенью 1882 года нашелся сметливый юноша Петр Козлов, родом из Духовщины. Юнец понравился путешественнику, и вскоре он стал готовить Козлова к сдаче экзамена при реальном училище в Смоленске и трехмесячной военной службе. Ох, уж эти вольнопёры – возись с ними! Пржевальский отправил Козлова в Москву, определил в полк и стал дожидаться, когда Козлов вернется обратно с пестрым шнуром на погонах.
На месте Пржевальскому не сиделось. Он метался по Слободе, брался за осушку болот, ждал выхода последней книги. Его книги – уссурийская, монголо-тангутская, лобнорская зачитывались до дыр от Петербурга до Калькутты.
Но посмотрим снова, что делалось в это время в Калькутте, в Гималаях и особенно в Дарджилинге. Знаменитый «А-к» в 1882 году успел написать отчет о своих прогулках по Тибету.
Сарат Чандра Дас вместе с ламой Учжень Чжацо вернулись в Индию и мимоходом посетили перевал Тангла, где к Пржевальскому когда-то приезжал лхасский посол в собольей шубе.
Сарат Чандра Дас, сидя в Дарджилинге, готовил записки о своих приключениях в Тибете. Он почему-то умолчал об одном случае: во что обошлась вероломная дружба Чандра Даса его покровителю – старому ламе из Ташилхунпо. Этот лама в звании министра государства Лхасы когда-то уговорил своего племянника, губернатора города и округи Джиатсе, по имени Фала Депен, взять Сарат Чандра Даса в Лхасу. Губернатор, не долго думая, причислил разведчика к свите своей жены, губернаторши Лха Чан. Только таким обманным способом толстый пундит попал в святой город. Но все это дело раскрыли, и старика министра, несмотря на то, что он являлся гыгеном – воплощением одного из божеств, – казнили, и тело его бросили в реку Конгбу. Губернатора и его жену заточили на всю жизнь в подземную тюрьму, где губернатор вскоре умер. Узнали еще, что Сарат Чандра Дас успел привезти и установить в покоях старика министра литографический прибор для печатанья каких-то листовок в Тибете.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17