Ему придется научиться вести себя не только в школе, но и за стенами школы, раз уж он здесь работает! Я заставлю его делать то, что я говорю, тогда, когда я говорю, и так, как я говорю! Я сам побеседую с ним! Можете взять свободный день!
Мистер Риердон решительно направляется в класс Поля.
– Пожарная машина, – шепчет маленький братик Вайвини, – она сжигает меня насмерть.
А я сегодня сжигаю насмерть большую часть своих записей – огненная пятница. Горит труд моей юности. Труд моей юности обращается в дым. Если бы мои воспоминания тоже улетучились как дым. Три часа горит огонь. Как он гудит! Но заниматься теперь будет гораздо легче и на разговоры останется больше времени. Не знаю, научило меня чему-нибудь прошлое или нет, но я уверена, что полнее всего жизнь проявляется в общении, которое на одном уровне ведет к появлению на свет нового тела, на другом – новой идеи, на третьем – нового сердца.
И я, конечно, не забываю сжечь рабочую тетрадь, эту захватчицу, эту очковтирательницу, которая отнимает у меня часть энергии, предназначенной детям. В классе моей мечты вряд ли возникнет вопрос о рабочей тетради.
О мечты, мечты, мечты! Но что толку мечтать, спрашиваю я себя, поднимаясь и с беспокойством оглядывая малышей, что толку мечтать, если у меня не хватает отваги дать жизнь своим мечтам? Отвага... что это такое? Изнашивается ли она от времени, как платье, или это что-то живое? И может ли отвага быть чем-то неживым, если ею наделены только живые существа?
Я встаю и потягиваюсь. Пора приниматься за работу. А все-таки я сожгла – сожгла! – рабочую тетрадь. Конец. Никогда, никогда, никогда больше я не соглашусь на эту самую утонченную из пыток официальной педагогики. Что я, в конце концов, теряю? Судя по всему, мне не грозит ничего, кроме увольнения.
Вечером в Селахе, где повсюду разложены листы бумаги, я все еще полна дерзости. Я рисую ярко-зеленую свинью в черных пятнах, которая щиплет алую траву, – я видела такую свинью, она была старательно нарисована на маленькой классной доске. Потом ценой многих ухищрений я составляю ярчайшую голубую краску и рисую птичек у двери. Но труднее всего подобрать коричневый тон для малышей маори: нельзя переложить ни оранжевой краски, ни коричневой, ни желтой, ни красной. При малейшей оплошности появится бронзовый оттенок. Я добавляю капельку черной и даже синей и, когда получается нужный цвет, аккуратно перекладываю драгоценную смесь в баночку, которую необходимо поставить не слишком далеко, чтобы она не затерялась, и не слишком близко, иначе я переверну ее или выпью вместо кофе.
«Призрак пришел к нам на кухню и напугал нас, – рука Матаверо с трудом выводит корявые пьяные буквы, потому что он предпочитает выражать свои мысли с помощью языка, а не какого-то жалкого карандаша. –
У него были большие толстые глаза.
У него была белая простыня».
– Что случилось, что случилось, малышка? А где же дом, который ты построила?
– Эти ребята, они сломали мой дом.
Есть два способа усадить малышей на циновку: можно сыграть мелодию, которая означает: «подходите поближе и садитесь», или шепнуть кому-нибудь рядом: «пора рассказывать сказку». Второй обладает чудодейственной силой. Поэтому я шепотом говорю Вики...
«В сказках счастье всегда висит на волоске, – читаю я, пока пью чай и курю во время ленча. – Золушка может надеть платье неземной красоты из материи, вытканной на волшебном ткацком станке, но она должна вернуться домой, когда часы пробьют полночь. Король может пригласить на крестины фей, но должен пригласить их всех, иначе на него посыплются неисчислимые беды. Жена Синей Бороды может открыть все двери, кроме одной... Эта мысль проходит красной нитью через весь фольклор: достаточно преступить один-единственный запрет – и счастье рушится; радость всегда висит на волоске».
– Однажды... – начинаю я довольно бодро.
– Расскажите сказку про короля, – предлагает Марк.
– Я слышал раз про короля, он...
– Нет, расскажите про Ихаку, – просит кто-то из маори.
– Однажды утром, как раз когда Ихака...
– Мисс Топоф, спойте про старый пароход.
– «Мы плывем по реке на старом, старом пароходе...»
– А я больше всего люблю сказку про принцессу.
– Про Ихаку, про Ихаку!
– Мит Воттот, расскажите про гоубой кушин.
– Эй вы, замолчите! – кричит Матаверо. – Рассказывайте, мисс Воронтозов, рассказывайте!
– Почему вы не рассказываете?
– Видите, она не умеет рассказывать.
Я отказываюсь от мысли сохранить традиционное вступление, а заодно от намерения рассказать что-нибудь новое. В эту минуту Рити взбирается ко мне на колени и говорит:
– А мне навится Касная Шапочка.
Я пропускаю начало и перехожу прямо к сути.
– «А сейчас, – говорит мама Красной Шапочке, – ты отнесешь все это бабушке. Только не разговаривай по дороге с волком. Можешь поиграть с Вики или с Марком, если они гуляют в лесу, но, если встретишь волка, иди вперед и не оглядывайся. Смотри, ни в коем случае не разговаривай с волком, тогда все будет хорошо».
«А я люблю разговаривать с волком, – говорит Красная Шапочка, – он такой смешной».
«Потому я тебя и предупреждаю», – говорит мама.
Блидин Хат хихикает.
– Замолчи! Рассказывайте, мисс Воронтозов.
– На чем я остановилась?
– Красная Шапочка, она стала разговаривать с этим злым волком, – помогает Таме, – Красная Шапочка!
– Тогда волк, – подхватывает кто-то еще, – он побежал к бабушке...
– Сначала постучал в дверь, – перебивает другой.
И вот я уже потеряла право на эту сказку. Малыши рассказывают ее, захлебываясь от волнения, с красочными подробностями, каждый по-своему, на разные голоса, по-разному владея языком; они возбужденно спорят, вскакивают, сопровождают свои слова жестами под одобрительные возгласы многочисленных слушателей – я бы никогда не рассказала эту сказку так увлекательно, – поэтому только под конец, из чистой гордости, я решаю перехватить инициативу. Все-таки это моя сказка, я первая начала.
– А потом, потом, – перекрикиваю я своих соперников, – дровосек вспорол волку брюхо и оттуда вышла бабушка. «Где моя одежда? – сердито спросила бабушка. – У меня была ночная рубашка и чепец».
– Вот черт, она голая, – Матаверо в изумлении открывает рот.
– «Где моя одежда? – спросила бабушка, – я вся дрожу».
– У волка, – шепчет Таме.
– Красная Шапочка, – настойчиво продолжаю я, – вынула бабушкины вещи из живота волка и помогла бабушке надеть ночную рубашку, а дровосек в это время скромно стоял к ним спиной.
«Красная Шапочка, мои очки! – сердито закричала бабушка, снова укладываясь в постель. – И книжку с картинками!»
А книжку, оказывается, читал дровосек, но Красная Шапочка принесла бабушке книжку, бабушка выхватила книжку у нее из рук и нацепила на нос очки.
«Из-за него я потеряла, где читаю, – сказала она с досадой. – Вот за что я ненавижу волка: из-за него я потеряла, где читаю! Безграмотный осел!»
Полная тишина. Наконец я завладела их вниманием. Но дисциплинированный мозг белокожего Марка не удовлетворен – нужно подвести итог. Марк встает в позу взрослого и, упиваясь сознанием собственного превосходства, говорит голосом своей мамы:
– Вот видите, конечно, с волком нельзя разговаривать!
– Правильно. – Я спускаюсь с небес на землю. – Если бы она не заговорила с волком...
Мои мысли бегут вспять, и я огорчаюсь: что они сделали с моей сказкой! Это была моя сказка. Я первая начала ее рассказывать. А малыши, они растерзали мою сказку.
Если бы я рассказала что-нибудь новое. Если бы Вики построила дом не на самом пороге. Если бы Красная Шапочка не заговорила с волком... радость всегда висит на волоске.
А малыши, они растерзали мою сказку. Взяли и растерзали.
На этой неделе у нас переаттестация. Директор получает высокий балл. Поля аттестуют позже, когда на его уроках побывает инспектор, а я... я получаю низкий балл. Вернувшись из школы, я нахожу в почтовом ящике зловещий конверт, вскрываю его и вижу, что получила чудовищно низкий балл.
Ничего удивительного: я чудовищно неспособная учительница. Таково единодушное мнение инспекторов на протяжении всей моей учительской жизни. Конечно, я всегда старалась не упустить ни малейшей возможности помочь малышам и отдавала работе больше времени и сил, – больше жизни! – чем безупречные городские учительницы, имена которых красуются в начале аттестационного списка, но что поделаешь. Если я все делаю не так. Инспектора правы.
Я поворачиваюсь спиной к воротам и иду к дельфиниумам – какая высокая трава! А дельфиниумы уже сравнялись со мной ростом, они так переменчивы, так тянутся вверх, так ярко горят голубым огнем, что я понимаю: здесь, за оградой, нет у меня никого ближе этих цветов, только с ними я могу сейчас поговорить. Я стою перед дельфиниумами с конвертом в руке и жду, но, когда их лепет доносится до моих ушей, я понимаю, что они всего лишь выражают мне сочувствие – роскошь, без которой я уже давно научилась обходиться.
– Анна, ведь это позор – быть на хорошем счету, – слышу я. – Низкий балл – это знак отличия. Необъезженные кони не ходят в упряжке.
Я возвращаюсь назад и запираю на висячий замок ворота, которыми пользуются только его преподобие и Поль, один из сострадания, другой по необходимости. При таком катастрофически низком балле, говорю я неухоженным розам у своих ног, мне уже почти нечего терять. Пожалуй, теперь у меня даже больше возможностей делать то, что я считаю нужным. В какой-то мере у меня теперь развязаны руки. На самом деле, это просто большая удача, только бы не упустить ее.
Только бы не упустить.
Весенний дождь проникает за ограду – что ему замок, – но в отличие от других мужчин ему нет дела до моего лица, моей фамилии и моей скверной репутации, поэтому я не тороплюсь уходить. Его нежные прикосновения так приятны, так непохожи на прикосновения инспекторов. Он дарит прохладу моему разгоряченному лицу, освежает мою душу и внушает мне бодрость, на что не способен ни один инспектор. В конце концов, у меня столько добрых друзей – все цветы, которые посадил директор. Я сказочно богата, я осыпана благодеяниями! Правда, цветы могут лишь посочувствовать мне, но они так говорливы, мне ни с кем не бывает так весело, как с ними. И цветы меня любят, я знаю. Из-за чего же я расстраиваюсь? Из-за такой ерунды, как низкий балл? Из-за нескольких лишних ошибок? Какая чепуха, я так привыкла к неудачам, что случайная удача только выбьет меня из колеи.
Я ухожу к георгинам, подальше от посторонних ушей на дороге. Стою перед ними и кусаю губы. Боже правый, ведь все в порядке. Не нужно только подходить к этим сердобольным дельфиниумам, объясняю я георгинам. Нечего слушать их болтовню: позорно быть на хорошем счету, низкий балл – знак отличия. «Необъезженные кони не ходят в упряжке!» Пора спуститься с небес на землю. Я плохая учительница, и инспектора это доказали. Все, что я делаю, – ошибка, и жизнь это доказала. Нужно было отдаться Юджину много лет назад и потом стать его женой или не стать. Какой вздор, смешивать любовь и приличия! И все эти годы нужно было слушаться инспекторов. Какой вздор, пытаться учить детей по-своему, будто я знаю детей лучше инспекторов. И нечего издеваться над порядками, заведенными самим министром просвещения. Пора приспособиться к жизни и начать приносить пользу. Довольно, надо сварить моего любимого обжигающего кофе и поиграть моего любимого обжигающего Бетховена... а потом снять замок с ворот... Я имею право, снять замок. «Поистине справедлив еси, господи».
...Мои пальцы медлят на клавиатуре. Если бы Красная Шапочка не заговорила с волком; если бы я мысленно не разговаривала с Юджином. Тогда все было бы хорошо с Красной Шапочкой и со мной...
...Я просыпаюсь и чувствую, что на земле ночь, а не день.
Какие часы, о, какие черные часы мы провели. Ночь! Что видело за эту ночь ты, сердце, где ты блуждало?
...Отвага иногда может взять и убежать, размышляю я, направляясь в билетную кассу пароходной компании. И терпение тоже. Не убегают только ошибки. Я бросаю работу в школе. Я немедленно подаю заявление об уходе. Жаль, что нельзя уехать сегодня же вечером, но, если новый старший инспектор появится в школе до моего отъезда, я распущу малышей или сама останусь дома. Я больше никогда не буду вести урок при инспекторе. Я больше никогда, никогда, никогда на это не соглашусь. Пусть увольняют, если хотят, я сдаюсь. Отвага, в конце концов, тоже имеет предел.
– Будьте любезны, одноместную палубную каюту первого класса на «Моноваи».
– Фамилия и имя, пожалуйста.
– Неудача, Анна Неудача.
– Прошу прощения?
– Извините, Воронтозов, Анна Воронтозов.
– Я не совсем понял.
– Во-рон-то-зов!
– В-р...
– В-о!
– В-о-р-о... повторите, пожалуйста!
– В-о-р-о-н-т-о-з-о-в.
– Спасибо... место назначения?
– Прачечная!
– Простите, миссис э-э...
– Мисс!
– О!.. Простите, пожалуйста. Куда же вы плывете, мисс э... э... э... э... Ворон...
– Дайте бланк!
Я отыщу страну, где все лица так же уродливы, как мое, где странная фамилия и дурная репутация – правило, а не исключение, страну, где ворота не внушают почтения и по моему саду будет кто-нибудь гулять, страну, где я смогу мысленно разговаривать с волками сколько захочу и ошибаться бессчетное множество раз, не чувствуя на горле когтей Вины. Я буду целый день работать в прачечной, играть с мыльной пеной, и звук бегущей воды будет напоминать мне голоса малышей, а буруны и водовороты – их танцы. Мои руки будут заняты, но ум свободен. И тогда все будет хорошо с Красной Шапочкой и со мной.
Я просыпаюсь на заре вместе с птицами, и Вина тоже, ее присутствие так тягостно, что я встаю и завариваю чай, а потом сажусь в гостиной в свое любимое кресло у своего любимого окна и смотрю в сад.
Сегодня утром я не работаю в Селахе и не читаю, и у меня нет ни малейшего желания побыть часа два наедине с Бетховеном. Сегодня мой день рождения.
Я сижу и смотрю в сад, а над моей чашкой все тянется и тянется вверх струйка пара. До начала занятий, до умывания и одевания еще бездна времени, я устраиваюсь поудобнее и неотрывно смотрю сквозь тени на ворота – как всегда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37