Большого скандала не было – наверное потому, что британские власти, как и предполагал Кристофер, не могли инкриминировать арестованному никаких более-менее вразумительных обвинений.
Теперь последнее слово оставалось за Джоном, однако, по замыслу аббата и его племянника, ему нужен был помощник, и он, после долгих размышлений, наконец-то остановился на кандидатуре мистера Хартгейма.
Тот день выдался точно таким же, как и многие, прожитые Хартгеймом в Оксфорде – тихим, меланхоличным, полным той скрытой грусти, к которой в последнее время так тяготел Лион.
Вечером, когда дети, сделав уроки, отправились играть в свою комнату, Хартгейм принялся одеваться.
– Опять к аббату? – спросила Джастина, искоса поглядывая на мужа.
Тот кивнул.
– Ну да…
– Нет, я все-таки не представляю – о чем так долго можно говорить с ним?
Голос Джастины прозвучал очень напряженно, и Лион тут же отметил про себя, что сегодня она нервничает больше обычного.
Он улыбнулся.
– Ну, мало ли о чем могут говорить между собой двое пожилых мужчин?
– Ты ходишь к нему, точно на службу, – ответила Джастина и отвернулась.
Он подошел к жене, нежно обнял ее за плечи и негромко сказал:
– Ну и что с того?
– Ох, не нравится мне все это!
– Ну почему же Джастина, почему?
– Потому что это знакомство не доведет тебя до добра…
– Но ведь ты совершенно не знаешь этого человека – почему ты так резко отзываешься о нем? – спросил Хартгейм.
Джастина, посмотрев в глаза мужу, честно призналась:
– Не знаю.
Он улыбнулся.
– А я – знаю…
– Почему?
– Мы уже говорили с тобой на эту тему… По моему, ты просто ревнуешь…
– Мне все-таки кажется, что этот подозрительный человек не доведет тебя до добра.
– Но дорогая, зачем так резко? Тебе это только лишь кажется… Ты говоришь так потому, что он не нравится тебе… Но, согласись, это еще недостаточные основания для обвинений в его адрес…
– Возможно.
– Ну, всего хорошего… Не волнуйся, Джастина, я не столь подвержен чужому влиянию, чтобы мистер О'Коннер втянул меня в какую-нибудь авантюру.
Последние слова Лион произнес ироничным тоном, невольно копируя интонации Джастины.
И, поцеловав жену на прощанье, Лион накинул куртку и направился через дорогу, в сторону небольшого коттеджа, в котором жил аббат О'Коннер.
Лион застал своего нового знакомого в необычайно взволнованном расположении духа.
Напряженно улыбнувшись, Джон предложил гостю присесть, коротко кивнув в сторону кресла.
– Прошу вас…
– Спасибо, – ответил Хартгейм, усаживаясь. – Благодарю вас.
Он внимательно посмотрел в лицо аббата и почему-то подумал, что у О'Коннера теперь был вид человека, который очень хочет что-то сказать, притом – необычайно важное, но по какой-то непонятной причине никак не решается этого сделать.
Аббат, пройдя на кухню, поставил чайник и, вернувшись к Лиону, торжественно произнес:
– Я хотел бы поговорить с вами…
Лицо у Джона в этот момент имело такое суровое и значительное выражение, что Лион поневоле спросил:
– Что-то произошло?
– Нет… то есть – да. Короче…
Окончательно запутавшись, Джон сел напротив и, чтобы побороть сильное душевное волнение, столь внезапно охватившее его, взял четки и принялся сосредоточенно перебирать их.
После непродолжительной паузы Лион, растерянно посмотрев на хозяина, спросил:
– Так что же?
Джон начал издалека.
Сперва он долго говорил о том, что иногда в жизни людей наступает момент, который можно считать переломным, что очень часто люди ждут этого момента, не задумываясь, что он может наступить в любую минуту, что в этом, наверное, есть великий смысл Провидения.
– Нам только кажется, что есть время, – говорил аббат, – но ведь на самом деле его нет. Время – это только приспособление, посредством которого мы постепенно видим то, что действительно есть и что всегда неизменно. Для того, чтобы видеть шар, необходимо, чтобы шар вертелся перед глазами, которые смотрят на него. Так и мир развертывается, или будто бы развертывается перед глазами людей во времени. Для Бога нет времени: что будет, то и есть. Время и пространство – это размельчение бесконечного для пользования этого бесконечного существами конечными. А истинная жизнь – только в настоящем: трудно среди общения с людьми, в минуты увлечения мыслями о прошлом, о будущем, вспомнить о том, что жизнь наша протекает в этом моменте настоящего…
Когда аббат закончил, Лион, посмотрев на него с некоторым недоумением, спросил:
– Я не понимаю… Я не понимаю, к чему вы все это говорите?
– А к тому, – с неожиданным жаром воскликнул Джон, – что именно сейчас, Лион, в вашей жизни, может быть, и наступил переломный момент… Тот самый о котором мы говорили.
– Но я…
О'Коннер не дал ему договорить:
– Вот несколькими неделями раньше вы сами говорили, да и я тоже, что в вашей и в любой жизни все предопределено… Тем, что мы сами часто называем цепочкой случайностей, тем, что многие определяют, как стечение обстоятельств… Ну, как сами вы назвали – последовательностью «если бы». Так ведь?
Хартгейм согласно наклонил голову.
– Ну да… Аббат продолжал:
– Что очень часто у вас в жизни не было выбора, и что если все эти «если бы» подчас оказывались сильнее всего остального… В том числе – и вас самих.
Лион выжидательно молчал.
– Так вот, – закончил свою мысль аббат, – я хочу предложить вам…
– Что, Джон?
Неожиданно голос О'Коннера зазвучал глуше, стал каким-то тусклым и, как показалось самому Хартгейму – немного бесцветным.
– Предложить право выбора… Ситуация, в которой оказался я, дает мне такое право… И я, в свою очередь, даю и вам точно такое же право.
Немного помолчав, аббат неожиданно спросил у Хартгейма:
– Кстати, вы не изменили своего мнения об Ольстере, о положении в Ирландии?
Лион передернул плечами.
– Я никогда не был склонен так быстро менять свое мнение…
Оглянувшись по сторонам, будто бы в его комнате мог находиться кто-нибудь посторонний, О'Коннер произнес:
– Так вот… Сегодня я говорил с одним человеком… И он предложил мне следующее.
Ночью Лион долго, очень долго, наверное, до самого рассвета не мог уснуть.
Он ворочался с боку на бок, несколько раз поднимался с кровати, шел на кухню, потом доставал тетрадь с записями покойного кардинала, перечитывал, затем откладывал, затем вновь брал ее в руки.
Джастина, обеспокоенная таким поведением мужа, встала и, пройдя на кухню, уселась напротив.
– Лион, что с тобой?
Тот, словно не замечая присутствия жены, отрешенно смотрел в пространство.
– Что с тобой? – повторила Джастина. Наконец, подняв на Джастину тяжелый взгляд своих светло-голубых глаз, Лион произнес:
– Джастина… Мне кажется, что жизнь моя подошла к какой-то кульминационной точке, к тому моменту, когда человеку приходится самому решать свою дальнейшую судьбу. В жизни каждого человека рано или поздно наступает такой момент, и каждому хоть единожды предоставляется право решать… дается право выбора…
Джастина, ласково посмотрев на мужа, спросила:
– Так ты все время думаешь об этом?
Он вздохнул.
– Не я думаю…
– А кто же?
Джастина, прекрасно видя, что ее муж находится в расстроенных чувствах, в каком-то непонятном смятении духа, старалась говорить мягко, вкладывать в свои интонации, в каждое произносимое слово как можно больше предупредительности.
– Так что же произошло? – спросила она.
– И теперь такой момент настал у меня…
– Какой момент? – продолжала допытываться жена, – какой же?
Неожиданно Лион замолчал. Он поднялся со стула, несколько раз бесцельно прошелся по кухне, а затем, снова усевшись, вздохнул.
– Джастина, очень тебя прошу – дай мне слово, что ни о чем не будешь меня спрашивать…
Та отпрянула.
– Но почему? Прости, но я не понимаю…
– Джастина, не надо, не надо…
В этот момент ей вновь показалось, что в глазах Лиона блеснули слезы. Показалось?
Может быть, так оно и было на самом деле… Немного помолчав, Лион произнес:
– Послезавтра я отбываю в Лондон…
– Но для чего? С какой целью?
Сколько ни выспрашивала Джастина, больше от мужа она не добилась ни единого слова.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41