Воздух насыщен ароматом рождественских елок.
Дорожка скользкая, земля раскисла от ног многочисленных покупателей. Гордон в своих высоких кожаных ботинках легко преодолевает это препятствие, я же чувствую себя довольно неуютно в туфлях на резиновой подошве. Они вязнут в грязи, грозя в любую секунду соскочить с ног. Я с трудом продвигаюсь, скользя на каждом шагу, как ребенок, первый раз вставший на коньки. С облегчением перевожу дыхание, когда мы наконец добираемся до палатки.
В палатку входишь свободно, не нагибая головы, как в гараж; в ней за складным столиком сидит высокий бородатый мужчина и курит трубку. Дым клубится в воздухе над его головой. Мужчина, напоминающий капитана корабля, приветствует нас, подняв над головой сжатую в кулак руку, и спрашивает:
– Приехали за елкой?
– Да, – отвечаю я. – У нас назначена встреча.
– С Кеппи? – догадывается он. Кожа у него на руках задубела, покрыта шрамами. Под ногтем большого пальца кровоподтек. – Кеппи в конюшне. У нас лошадь захромала, пошел ее посмотреть. Я – Уолт.
Уолт приглашает нас присесть за столик. В палатке работает обогреватель, подключенный к генератору, и я фею около него промокшие насквозь ноги.
– Кеппи говорит, что вы ветеринар. Правда? – спрашивает Уолт. Своим удлиненным, покрытым морщинами лицом он напоминает мне пилигрима. Волосы с проседью, сзади длинные; плотно сжатые, как у пилигрима, губы.
– Я действительно несколько лет работала в ветеринарной лечебнице, но нет, – я не ветеринар, – объясняю ему. По привычке опять хочется соврать, сказать, что «да, я ветеринар». Ведь это то, о чем я мечтала не один год. Всю жизнь. Но я ничегошеньки не знаю, не умею лечить животных. Умею только выполнять предписания людей знающих.
– Не согласитесь осмотреть мою лошадку? Купил ее три месяца назад. И вот с тех пор хромает.
От ярко освещенной лесопосадки к нам приближается семейство, несомненно, владельцы «мерседеса»; напоминают они семью, которую обычно показывают в рекламных роликах, а не живых людей. Отец несет на плече серебристую ель, дочери поддерживают свисающие до земли ветви и смотрят, нет ли под ногами шишек. Очень красивая женщина с ласковыми большими глазами восхищенно любуется деревом, которое несет ее муж. В нескольких футах за ними идет мальчик лет тринадцати, с топором в руке, из кармана куртки торчат рабочие рукавицы. Прислонив топор к торцу стола, он достает из кармана пачку банкнот и отсчитывает сдачу «мерседовской» семье.
– Не разменяешь мне пятерку? – спрашивает он Уолта. Уолт роется в бумажнике и отсчитывает четыре хрустящих долларовых бумажки. Потом протягивает ладонь с блестящими серебряными монетами, и мальчик выбирает 25-центовики. – Спасибо, папа, – благодарит отца и возвращается к «мерседовской» семье. Мистер «мерседес», обернувшись, машет Уолту, который кивает ему в ответ и говорит: «Всего хорошего». Попыхивая своей трубкой, Уолт смотрит им вслед.
– Этот господин три года подряд приезжает сюда за елкой. И каждый раз с новой женой. Не понимаю, почему именно ко мне. «Мы торгуем живыми деревьями», – объясняю ему. А он все время просит срубить ему ель. – Уолт задумчиво качает головой и выпускает из трубки струю дыма. – Так посмотрите мою лошадку?
– Честное слово, я в этом ничего не понимаю, – признаюсь я.
– Не понимаете? – повторяет Уолт, откинувшись назад. Несколько табачных крошек запутались в его бороде, и он двумя пальцами стряхивает с подбородка листочки табака.
Дорожка, ведущая к сараю, мокрая и вся в рытвинах, оставленных в грязи копытами лошадей. Старательно рассчитываю каждый шаг, пробираясь к конюшне по обочине, подальше от глубокой грязи.
– Что случилось? – спрашивает Уолт, – Забыли надеть ботинки?
У меня не одна пара обуви, да еще модные ботинки, которые отдала мне миссис Беркл, но подходящих к данной ситуации рабочих башмаков нет. Какая разница – во что я обута, но мне почему-то кажется, как это не смешно звучит, – что, будь у меня на ногах подходящая обувь, я смогла бы объяснить этому человеку, почему его лошадь хромает. Гордон идет своим обычным размашистым шагом, за ним на почтительном расстоянии трусцой передвигается Уолт, а я, утопая в грязи, судорожно сжимаю и разжимаю пальцы ног, надеясь, что таким способом удастся не потерять в грязи туфли. И тут замечаю бредущего нам навстречу Кеппи, который тоже старается не поскользнуться в грязи.
– Привет, привет, – говорит Уолт, когда Кеппи приближается к нему.
– А ты что здесь делаешь? – не отвечая ему, спрашивает Кеппи у Гордона. Из бокового кармана пальто Кеппи торчит банка пива.
– Привез Хилари, – отвечает Гордон.
– Насколько я слышал, она и сама умеет рулить, – ворчит Кеппи. Не сводя глаз с Гордона, достает из кармана банку пива и делает большой глоток.
– Знаю, что она умеет рулить, – холодно отвечает Гордон.
– Да, да, уж тебе, наверное, это хорошо известно. – Обернувшись ко мне, спрашивает: – Где Виктор?
– Дома.
– Твою лошадь неудачно подковали, – объясняет Кеппи Уолту. – Какой-то недоумок, а не кузнец. Я снял подковы. Пусть старушка постоит немного в грязи, и все будет в полном порядке.
Такой совет можно иной раз получить и от ветеринара. Доброкачественные рецепты, которые приобретаются с житейским опытом. Кеппи, владелец ресторана, на десятилетия обогнал меня в таком опыте.
На обратном пути к палатке Кеппи кладет свою тяжелую руку на мое плечо и шепчет на ухо:
– Сегодня утром Эстел рассказала мне кое-что о Викторе. Скажите, это что неправда.
Я шлепаю по грязи. С трудом вытаскиваю ноги из жидкого месива. Подтверждаю, что все, о чем рассказала Эстел, правда, и вижу, как омрачается лицо Кеппи. Выбираю местечко посуше, чтобы поставить ногу, а он печально качает головой.
В доме Уолта смываю с себя грязь в ванной комнате и с фонариком в руке направляюсь по грязной дорожке к машине. На небе ни звездочки. При свете фонаря вижу в грузовике Кеппи, Уолта и Гордона. Мое только что выкопанное рождественское дерево перебинтовано, как жертва несчастного случая. У основания ствола белая повязка.
Елка такая большая, что в кузове грузовичка приходится все переставлять заново. Гордон стоит в кузове, упираясь плечом в алюминиевый бочонок, который выпячивается и мешает втащить ель.
– Протолкни его назад! – кричит Кеппи Гордону. Бочонок мало-помалу поддается, мне слышен скрежет металла о металл.
– Спускайся, Гордон, если не можешь справиться! Уолт, помоги-ка мне! – слышу я голос Кеппи.
Уолт, достав из кармана перчатки, влезает в кузов.
– Уступи-ка ему место, Гордон, – приказывает Кеппи.
– Все в порядке, сам справлюсь.
– А почему бы тебе не спуститься?
– Сказал тебе: все в порядке.
– Держу пари: Виктор волнуется, не знает, где она. Запомни: Вик – твой приятель.
– Пошел ты к черту! – отвечает Гордон и перепрыгивает через борт грузовика.
Когда я со своим фонариком вступаю в освещенный круг, Кеппи притворяется, что не замечает ни меня, ни Гордона.
Включив фары, Гордон выезжает с фунтовой дороги на шоссе. Лицо мрачное, плечи опущены. Я сижу рядом, прижавшись щекой к его плечу. Он говорит:
– Кеппи первым узнал, что я собираюсь жениться. Родители мои жили летом здесь, и мы звонили домой, чтобы сообщить им эту новость, но никто не отвечал. Тогда я позвонил в паб, и трубку поднял Кеппи. Мы рассказали сначала ему, а уж потом моим предкам.
– Кеппи знаком с Фредди? – спрашиваю я.
– Конечно. Конечно, знаком. Здесь все знают друг друга. Мне надо выпить. Не возражаешь, если где-нибудь остановимся?
Надо бы отказаться, объяснить, что слишком давно уехала от Виктора и уже пора возвращаться домой. Но не возражаю. Не могу отказать Гордону после той сцены с Кеппи. Поэтому коротко соглашаюсь. Несколько миль едем по неосвещенной дороге, а потом появляется сверкающий огнями центр. Так и должно быть: Рождество. Все витрины переливаются разноцветными огнями. На поросшей травой лужайке, со всех сторон окруженной небольшими магазинчиками, установлена фигура Санта Клауса, а с ним двенадцать северных оленей. В мерцающем свете разноцветных огней лицо Санта Клауса кажется изборожденным морщинами и напоминает мне Уолта. Вспоминаю покрытое морщинами лицо Уолта и его красивого сына. Интересно, какую жизнь прожил Уолт, есть ли у него жена, и если есть, то счастливы ли они. Я уже не доверяю своим суждениям. Уверена была, что «мерседовская» семья – самая счастливая, – и попала пальцем в небо. Какое уж тут счастье: три жены за три года. Уолт показался мне счастливым, но опять-таки, может, я ошибаюсь. Если бы я увидела, как мы с Гордоном выходим из машины: два молодых человека, нежно держась за руки, любуются рождественскими огнями, – разве я не подумала бы, что они счастливы?
Глава X
Совсем поздно возвращаюсь я к себе домой. Луна уже высоко в небе. Устала, с трудом волочу ноги. На лестнице останавливаюсь и прислушиваюсь. Из нашей квартиры доносится какой-то шум. Пока преодолеваю последние пролеты, слышу, как что-то падает на пол, с грохотом валятся книги и скрипят выдвинутые ящики комода.
Сначала думаю: «Вот это да. У нас в квартире грабители. Лучше повернуться и дать деру. Разумнее всего позвонить в полицию». Потом мне приходит в голову, что грабитель захватил Виктора, может, даже пристрелил Виктора или привязал его к стулу. Нельзя оставлять его в лапах грабителя, может, с ним что-то случилось. Знаю я, какой у Виктора характер: станет издеваться над грабителем. Или над грабителями. Станет насмехаться над ним, отпускать шуточки или просто усядется молча со злобной, издевательской усмешкой. Его не запугаешь оружием. Скажет: «Послушайте: я уже умираю. Так что, думаете, вы меня испугаете?»
Услышав страшный треск, бросаюсь наверх, перепрыгиваю через три ступеньки. Потом, остановившись, спускаюсь на один пролет вниз. Думаю: «Если там действительно грабители, чем я могу помочь Виктору?» Но все равно поднимаюсь обратно. Передо мной наша дверь с маленьким зеленым венком, который я повесила только вчера. Замок не взломан. Тогда осторожно приоткрываю дверь, ожидая увидеть троих парней, одетых во все кожаное. Но никаких парней нет. Посреди комнаты стоит Виктор, упершись руками в свои слабые бедра.
На полу посреди комнаты, у подножия кровати свалено все наше имущество. В одной куче зонтик, пакеты с молоком, удлинитель, груды книг, фен, открытый чемодан, газеты. Виктор вытряхивает в пластмассовое ведро для мусора содержимое ящика своего стола. На полу валяется вещевой мешок, набитый одеждой.
– В чем дело? – спрашиваю его, а сама готова заплакать. Ясно, в чем дело. Виктор готовится к отъезду, мы с ним уезжаем. Не хочу слышать его ответ. Не желаю слышать, что он скажет, мне неприятны его слова, его голос. Скажет мне, что знает, где я была… «Как могла я завести роман… влюбиться именно сейчас… как же я могла?..» Виктор мечется по комнате. Синие джинсы болтаются на нем, как на вешалке, он дрожит. Стараюсь не спускать с него глаз. Напряженно наблюдаю за ним, как акробат, работающий на трапеции, заботливо просчитывает каждое движение своего партнера. Затаив дыхание, наблюдаю за ним.
– Надо было поговорить со мной, – обращаюсь к нему, хотя в голове стучит, как молотком: «Нет, Хилари, не позволяй ему раскрыть рта. Не надо выяснять отношений».
Виктор не произносит ни слова в ответ. Молча ныряет в ванную комнату. Свет там не зажжен, и, ворвавшись туда вслед за ним, налетаю на Виктора. Он склонился над унитазом, его рвет. Рубашка взмокла от пота, широкая темная полоса тянется от ворота по спине. Обнимаю его и чувствую, как при каждом приступе рвоты напрягается его тело, остро выступают наружу ребра, кажется, вот-вот прорвут кожу. Последние силы покидают его, и он опускается на колени, судорожно цепляясь рукой за раковину. Пытается что-то сказать, но изо рта вырываются только невнятные звуки. Не разобрать… ни слова. Протянув назад руку, хватает меня за лодыжку. В комнате мерзкий запах, так пахнет цементный пол в подземном переходе. Прижимаюсь лицом к его волосам. И только тогда ощущаю привычный запах его тела, запах Виктора, а не запах рвоты и пота.
– Ничего… не выходит… больше… – выдавливает он с трудом. Обхватив руками сидение унитаза, опускает на него голову. Я перебираю завитки его влажных волос. Завитки прилипли ко лбу. Капли пота медленно скатываются с носа.
– Давно это началось? – спрашиваю я, вытирая полотенцем его рот и заставляя высморкаться.
– Несколько часов.
Представляю себе эту картину: Виктор целый день один, у него рвота. У меня такое ощущение, будто из меня вытащили все внутренности, под кожей остался один скелет, как каркас разрушенного здания. Чувствую себя преступницей; это я была теми тремя громилами, которые ворвались в квартиру; это я привязала Виктора к стулу, в кровь разбила ему губу рукояткой пистолета.
И тут замечаю, что изо рта Виктора на самом деле течет струйка крови. Подношу полотенце к свету, падающему из комнаты. На нем ржавые пятна. Мне становится страшно. Меня охватывает ужас, как будто я увидела над горизонтом четко очерченный раструб торнадо. Обдумываю, стоит ли говорить об этом Виктору. Надо ли ему знать, что его рвет кровью. Вспоминаю, как откровенно рассказывает Виктор о своей болезни; какое горькое разочарование скрывается за таким рационально-циничным отношением к своей болезни. А кроме того, мне и не надо говорить ему о кровотечении. Он знает. Должен был почувствовать вкус крови. Он, наверное, ломает голову над тем, сказать ли мне об этом.
– Черт бы тебя побрал, Хилари, – говорит Виктор. Протянув руку, вцепляется мне в волосы и притягивает к себе, лицом к лицу. – Мы как будто договаривались, что ты едешь сюда ухаживать за мной.
Я в растерянности не знаю, что ответить. Хочется высказать так много, успокоить и утешить его. Хочется, чтобы он читал в моем сердце, как в открытой книге, заглянул в глубину моей души, услышал те слова, которые я не в силах выговорить.
– Мы договаривались, что ты будешь ухаживать за мной. – Он медленно и обдуманно произносит каждое слово.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32