– Какая прожорливость. Обжора.
Кэтрин же, наблюдая за ним, не думала, что это просто жадность. Она подозревала, что его тело так же недокормлено, как и его мозг, а ведь именно в этом возрасте и то и другое развивается у мальчиков так быстро.
«Ничего удивительного, что он такой тонкий», – думала она.
Когда он уходил в половине первого после окончания своих первых занятий, она дала ему с собой две книги из библиотеки: «Путешествия Гулливера» и «Английский словарь». Еще она дала ему общую тетрадь и несколько заданий, которые он мог бы выполнить в свободное время. Это поможет развить его мозг, но что делать с его физическим развитием?
«Нужно будет переговорить с поваром», – подумала она.
Участие Кэтрин к Мартину Коксу было вызвано чувством вины, которое еще более усилилось во время разговора за ленчем, когда отец поинтересовался успехами ее нового ученика.
– Он очень способный, – ответила она. – И у него есть свое собственное мнение. Но…
Прежде чем она успела что-то добавить, Джинни перебила ее:
– Ему следовало бы поучиться хорошим манерам. И я думаю, что тебе следует знать, папа, что прежде чем Кэт пришла в классную комнату, Мартин Кокс успел сделать замечание по поводу того, что ты должен его отцу.
– Правда? – спросил Тэррэнт, слегка приподняв брови. – А как зашел этот разговор?
– Вина целиком лежит на Джинни, – заметил Хью. – Она насмехалась и издевалась над ним, потому что он не джентльмен, а я просто без всякой задней мысли спросил его, кто, по его мнению, является джентльменом. А он ответил: «Это человек, который может себе позволить не оплачивать счета».
– Тогда, как ты совершенно справедливо заметил, виновата Джинни. А мальчик, конечно же, совершенно прав, такие люди, как мы, всегда могут иметь кредит. – Тэррэнт повернулся к своей младшей дочери: – Мне печально слышать, моя дорогая, что ты вела себя подобным образом, особенно после того, как я попросил тебя помочь этому мальчику.
– Я старалась быть с ним любезной, папа, но он такой чурбан и так хмуро на всех смотрит, что быть с ним любезной очень сложно.
– Тогда ты должна была постараться сильнее, – ответил ей Тэррэнт.
После ленча, когда он прошел в свой кабинет, Кэтрин тоже поднялась из-за стола и последовала за ним. Ей хотелось поговорить с ним наедине.
– Я хочу поговорить об этих несчастных деньгах, которые ты должен Руфусу Коксу.
– Я должен деньги не только Руфусу. Я и другим тоже должен. Но почему тебя это беспокоит, моя дорогая?
– Я просто хочу узнать, стоит ли заставлять Коксов долго ждать денег, коль они так бедны.
Тэррэнт улыбнулся.
– Тебе не следует беспокоиться. Руфус не так беден, как кажется. Если верить местным сплетням, он достаточно зажиточный человек.
– Но справедливы ли эти сплетни, как ты думаешь?
– У меня есть основания верить им, потому что я слышал от одного своего старого приятеля, чье имя мне не хотелось бы упоминать, что Руфус ссужает деньги под шесть или семь процентов. Так что тебе не стоит о нем беспокоиться, как ты понимаешь.
– Я беспокоюсь, – мягко возразила Кэтрин, – не о самом Руфусе Коксе, а о его сыне.
– Да, – с грустью сказал Тэррэнт. – Боюсь, что его сын и дочь не получают ничего от того, что имеет их отец. Я даже сомневаюсь, знают ли они, что он не бедный человек, каким кажется.
– Но это же чудовищно! – воскликнула Кэтрин, и ее голос, обычно такой спокойный и мелодичный, в этот момент прозвучал резко. – Одно дело отказывать себе во всем, но другое дело лишать нормальной жизни своих детей… – Она замолчала и глубоко вздохнула. – Если то, что я узнала, правда, то они живут в ужасном доме, а наблюдая за Мартином сегодня утром, я пришла к выводу, что он недоедает.
– Возможно, это правда. Но заплачу ли я Руфусу сейчас, или через три месяца, не будет иметь никакого значения для его детей. А что касается его заботы об обучении мальчика, я не знаю, что за этим кроется. Возможно, у Руфуса есть какие-то идеи на этот счет… или ему просто нравится получать что-то бесплатно. Но если Мартин действительно хочет учиться…
– Да, он хочет этого страстно.
– Тогда мы уже помогаем ему всем, чем мы можем. Исключая, может быть, питание?
– Я думала, что ты согласишься, папа, мы могли бы и тут что-нибудь сделать.
– Превосходно, – сказал Тэррэнт. – Я оставляю это за тобой, моя дорогая Кэт, делай то, что ты сочтешь нужным.
* * *
К часу дня Мартин прибыл на ферму, где этим утром Руфус начал строительство нового коровника. Мальчик достал свою рабочую одежду из телеги и переоделся в амбаре. Потом он присоединился к отцу, который закусывал хлебом и сыром.
– Ну, как дела?
– Не знаю. Думаю, хорошо.
– Чему тебя учили?
– Во-первых, английской грамматике. Потом геологии.
– Геологии? Что это такое?
– Это о камне и о других вещах, которые образуют земную кору.
– Я думал, что о камне ты знаешь все.
– Я знаю другое, – сказал Мартин. – А это о том, что было в самом начале, тысячи лет назад, как образовались ископаемые, которые мы находим теперь.
– О чем ты говоришь? – сказал Руфус. – Я же сам рассказывал тебе это тогда, когда ты был крошкой и задавал вопросы о старых раковинах.
– Да, но это было все, что ты рассказал мне, а там еще много всего другого.
– Геология! – воскликнул Руфус. – Все, что тебе нужно знать о камне, это то, чему я учил тебя все эти годы. Что может знать об этом мисс Кэтрин? Насколько я знаю, она не каменщик. Она не работала в каменоломне. Похоже, ты напрасно теряешь с ней время.
– Это была твоя идея послать меня туда.
– Да, я разволновался.
– Мне не ходить?
– Нет, мы немного повременим. – Руфус доел последнюю крошку, приподнял бровь на сына. – Ты ведь не возражаешь против этого, хотя ты и нервничал по этому поводу. Как бы там ни было, сейчас ты выглядишь более спокойным, чем нынешним утром. Ну, а теперь пора заканчивать отдых, у меня для тебя тут тоже есть занятия геологией, тебе придется наверстывать, у тебя ведь и так полдня был выходной.
ГЛАВА ВТОРАЯ
В этом году было чудесное лето, и часто в июне или июле занятия проводились на открытом воздухе: иногда на вымощенной камнем террасе, иногда в летнем домике, а иногда в саду, – в зависимости от времени дня и от того, искали ли Кэтрин и ее ученики прохлады или солнца.
Тюдоровский сад, огороженный каменными стенами, вдоль которых росли виноград и смоковницы, был любимым местом молодых Тэррэнтов, его еще называли «запутанным» садом. Его пересекали многочисленные тропинки, между которыми были разбиты правильной формы клумбы с розами; здесь росли бергамот, кустарниковая полынь, иссоп, шалфей, лаванда, розмарин, рута и дубровник. В центре сада росло тутовое дерево, вокруг которого стояли деревянные скамейки; в саду вообще было много скамеек: между клумбами, вдоль стен, между смоковницами и виноградником.
Для Мартина, которому все в Рейлз было в новинку, эти укромные уголки ассоциировались с тем, что он изучал: изучение алгебры – с громким жужжанием пчел среди ветвей деревьев у летнего домика; запах свежескошенной травы на лужайке перед террасой напоминал о путешествиях Марко Поло; имена королей и королев Англии он повторял вслух под воркование голубей, сидящих на тутовом дереве.
Иногда, по предложению Кэтрин, Хью брал на себя роль учителя, – как правило, математики; и поскольку к этому предмету у Мартина были способности, через несколько недель он уже не только решал те задачи, которые давал ему Хью, но и предлагал свои собственные.
Однажды, когда оба мальчика были заняты этим уже больше часа, Джинни, рисовавшая в дальнем конце террасы портрет Кэтрин, нетерпеливо поглядывала на них, потом сказала:
– У нас было правило, что каждым предметом мы занимаемся полчаса, но с тех пор, как появился Мартин Кокс, о правилах вспоминают в последнюю очередь. Они же просто играют, на самом деле они ничего не изучают.
– Мартин изучает.
– Да, но Хью нет.
– Это неважно, – сказала Кэтрин. – Это хорошо, что рядом с ним есть мальчик, с которым он может посостязаться в остроумии.
– Почему, – спросил Джинни, – ты всегда на стороне Мартина Кокса?
– А почему, – возразила ей Кэтрин, – ты всегда на противоположной?
– Я до сих пор не забыла того, как он сказал, что папа не оплачивает счета.
Сама Джинни напрямую не принимала никакого участия в обучении Мартина, но любила указывать на его ошибки. Иногда она запоминала эти ошибки и упоминала о них тогда, когда они оставались вдвоем.
– В этом слове ты не так ставишь ударение. И надо говорить отличен «от», а не отличен «к». А когда моя сестра выходит из комнаты, ты должен встать и открыть ей дверь.
– Что-нибудь еще? – спрашивал Мартин.
– О да, тысячи вещей, но по твоему лицу я не вижу, чтобы ты хотел услышать о них.
– В любом случае, скажи мне о них.
– Только если ты хочешь учиться.
– Уверяю, что я научился от тебя очень многому.
– Что ты имеешь в виду?
Мартин пожал плечами и отвернулся. Он не мог долго препираться с ней подобным образом, во всяком случае, когда они были одни, и раньше или позже упрямо замолкал. Сначала он считал это слабостью, в каком-то смысле так оно и было, потому что ее замечания мучили его, но, с другой стороны, в его молчании была сила, потому что Джинни, как все избалованные дети, не переносила, когда на нее не обращали внимания. Какой бы он ни был, ей все равно нужно было его внимание, и иногда он улыбался про себя, презирая ее за тщеславие и наслаждаясь сладкой местью.
Эти мгновения продолжались недолго; он чувствовал себя неловко в ее обществе и, зная, что она критически наблюдает за ним, он смущался и делал еще больше ошибок. Очень часто с его языка слетали простонародные словечки. Он и физически был неловок. Уступая ей дорогу, он нечаянно наступил на щенка спаниеля, который громко завизжал. Джинни схватила щенка на руки и с яростью набросилась на Мартина.
– Какой неповоротливый и неуклюжий! Почему ты не следишь за тем, что делаешь? – сказала она, а когда Мартин протянул руку, чтобы погладить щенка, отступила назад.
– Я сделал это нечаянно, – оправдывался он.
– Да? Я в этом не уверена!
А щенок крутился у нее на руках, виляя хвостом и пытаясь лизнуть ее в лицо.
– Похоже, ему не очень больно.
– Тебе было бы все равно, даже если бы ты убил его, – сказала она. – По-видимому, ты равнодушен к собакам.
– Кто это сказал?
– Это видно по тебе.
– Клянусь, я люблю их, хотя и не делаю из них таких дураков, как ты из этого щенка.
– Нет, уж лучше наступать на них! И вообще, что это ты топаешь по дому в таких тяжелых башмаках?
– Я шел в классную комнату за книгой, которая нужна мисс Кэтрин.
– Да, кстати еще и об этом! Я полагаю, что ты не будешь называть мою сестру «мисс Кэтрин», как ты это делал до сих пор.
– А как же мне называть ее?
– Так как она старшая дочь моего отца, ее по праву следует называть «мисс Тэррэнт».
– Но никто не называет ее так. Ни повар, ни горничные, да и вообще никто. Все называют ее мисс Кэтрин.
– Я отлично знаю, как они ее называют, но мне казалось, что твой отец отправил тебя сюда учиться хорошим манерам, и если ты хочешь все делать правильно, то тебе следует ее называть мисс Тэррэнт, как я тебе сказала. Хотя, если ты хочешь подражать слугам, то это твое дело.
– Да. И поскольку сама мисс Кэтрин не возражает, я буду продолжать называть ее так.
Он посещал Рейзл нерегулярно, это зависело от решений отца, которые бывали внезапными и непредсказуемыми.
– Ты мне будешь нужен сегодня утром, сынок, ты поможешь мне поднять те блоки. Так что можешь пойти в Рейлз после обеда.
Или у них бывал заказ на камень, и они были заняты три или четыре дня подряд.
– Ничего страшного. С этим ничего не поделаешь. Вместо этого ты сможешь побольше позаниматься на следующей неделе.
Мартин ненавидел эти неожиданные перерывы. Он чувствовал, что Тэррэнтам это могло показаться невежливым.
Он смущался и краснел, а Джинни, естественно, указывала ему на это, не выбирая слов. Но мисс Кэтрин, конечно же, была сама доброта.
– Ты должен приходить тогда, когда тебя отпускает отец, – говорила она. – Для нас это не является неудобством.
Она всегда старалась облегчить его положение и делала это очень спокойно. Если он бывал в поместье во время ленча, его всегда сажали за стол; если он опаздывал к ленчу, Кэтрин звонила горничной и просила принести холодного пирога, ростбиф с картофелем и салатом. Мартин сначала очень неохотно принимал знаки этого гостеприимства, но Кэтрин удалось преодолеть его сопротивление, и в придачу ему вручался еще пакет для Нэн: вареная свинина, холодная баранина с овощами. Он никогда раньше не питался так хорошо, как в те дни в Ньютон-Рейлз. Некоторые блюда вообще были для него внове.
– Как, ты никогда раньше не ел салат-латук? – спросила Джинни с изумлением.
– Нет, никогда.
– Тебе нравится? – поинтересовалась Кэтрин.
– Да, – ответил он. – По вкусу напоминает дождь. Обед в поместье сначала заставлял его нервничать, но потом все оказалось так просто, что он забыл свои страхи и, наблюдая за другими, учился правильно вести себя за столом.
Джон Тэррэнт был человеком широких либеральных взглядов, он поощрял своих детей высказываться по всем интересующим их вопросам. Сначала Мартин почти не принимал участия в этих беседах, он не умел говорить так, как близнецы, но иногда мистер Тэррэнт поворачивался к нему и прямо спрашивал его мнение.
Однажды они обсуждали чартистов.
– Что ты думаешь по этому поводу, Мартин? Как ты считаешь, их требования справедливы? – спросил он.
– Да, сэр, я так считаю.
– Итак, ты считаешь, что все люди должны иметь право голоса?
– Да, все.
– А почему ты так думаешь? – спросил Тэррэнт.
– Потому что я считаю справедливым, чтобы люди сами могли решать, как им жить.
– Я согласен с тобой, – сказал Хью.
– А я – нет, – возразила Джинни, – потому что большая часть простых рабочих не будут знать, что делать с этим правом голоса, если им его дадут.
– Они будут это знать, – заметил Хью, – если они будут образованны.
– Господи, кто их будет образовывать?
– Те из нас, кому уже посчастливилось получить образование.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48