Мадемуазель их застёгивает.– Ну-у, это может затянуться.Вверху раздаётся голос старшей сестры:– Люс, сходи за флажками!Двор заполняется маленькими и большими девочками, и вся эта белизна под солнцем слепит глаза. (Впрочем, слишком много белизны пресыщает.)Вот Лилина со своей тревожащей улыбкой Джоконды, золотистой копной волос и глазами цвета морской волны; юная долговязая «Мальтида» с волосами цвета спелой ржи, ниспадающими каскадом до поясницы; потомство Виньалей, пять девчонок от восьми до четырнадцати лет с развевающимися густыми гривами, словно подкрашенными хной; Жаннетта, маленькая плутовка с лукавыми глазами и тёмно-русыми косами до пят, тяжёлыми, как тёмное золото, – и множество, множество других; все эти гривы полыхают под ярким солнцем.Появляется Мари Белом, довольно привлекательная в своём кремовом платье с синими лентами, но увенчанная нелепым венком из незабудок. Люди добрые, ну до чего большие у неё руки в перчатках из белого шевро!Вот наконец и Анаис. Я облегчённо вздыхаю, видя, что волосы у неё уложены плохо, какими-то неровными складками; венок из алых маков, нахлобученный чуть ли не на лоб, придаёт её лицу мертвенно-бледный оттенок. В трогательном единодушном порыве мы с Люс подбегаем к Анаис и рассыпаемся в похвалах:– Дорогая, как ты хороша! Нет, решительно, красное идёт тебе больше всего, очень удачно получилось!Поначалу Анаис слушает нас слегка недоверчиво, но потом расплывается от радости. Затем мы триумфально переступаем порог класса, и девчонки – теперь уже в полном составе – встречают появление живого трёхцветного знамени овацией.Но тут устанавливается благоговейная тишина: мы смотрим, как медленно и торжественно спускаются учительницы, за которыми несколько пансионерок тащат лёгкие флажки на больших позолоченных пиках. Должна, чёрт возьми, признать, что Эме выглядит очень аппетитно в своём белом платье из ангорской шерсти (юбка с запахом сзади – ничего себе!) и шляпке из рисовой соломки, отделанной белым газом. Ну разбойница!Мадемуазель Сержан в облегающем, расшитом сиреневыми цветами чёрном платье, которое я уже описывала, не спускает с неё влюблённого взгляда. Рыжая злодейка не отличается красотой, но платье сидит на ней как влитое, и из-под полей шикарной чёрной шляпы, увенчивающей её огненно-рыжую волнистую шевелюру, виднеются горящие глаза.– Где знамя? – тут же спрашивает она.Гордое собой знамя скромно выдвигается вперёд.– Хорошо! Да… очень хорошо! Подойдите, Клодина… я знала, что вы будете выглядеть весьма привлекательно. Ну-ка, очаруйте мне этого министра!Она быстро осматривает всю свою белоснежную армию: у одной девчонки укладывает локон, у другой расправляет бант, одёргивает задравшуюся юбку Люс, закрепляет в волосах Эме сползшую заколку. Окинув нас грозным взглядом, она раздаёт двадцать флажков с различными надписями: «Да здравствует Франция!», «Да здравствует Республика!», «Да здравствует Свобода!», «Да здравствует министр!» и т. д. Флажки достаются Люс и сёстрам Жобер, которые от гордости, что выбрали их, заливаются румянцем и держат древко как свечку на зависть лопающимся от злости простым смертным.Бережно, как великую драгоценность, мы извлекаем из ваты наши три букета, перевязанные трёхцветными лентами. Дютертр не зря порастряс свои тайные заначки – я получаю букет белых камелий, Анаис – красных камелий, а Мари Белом достаётся огромный букет больших бархатистых васильков – природа, не предусмотревшая торжественную встречу министра, не позаботилась произвести на свет камелии синего цвета. Чтобы лучше видеть, младшие девчонки проталкиваются поближе, обмениваясь тумаками и жалобно взвизгивая.– Прекратите! – кричит мадемуазель. – Неужели вы думаете, что у меня есть время следить за порядком? Мари, встаньте слева, Анаис – справа, Клодина – посередине, и спускайтесь во двор да поживее! Не хватало ещё, чтобы мы опоздали к прибытию поезда! Вы, с флажками, разберитесь в шеренги по четыре самые высокие впереди, и за мной…Мы спускаемся с крыльца и ничего больше не слышим. Люс и другие большие девчонки идут за нами, и флажки вьются над нашими головами. Мы входим под зелёную арку, топоча, будто стадо баранов… ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ!Толпа на улице, нарядно одетая, разгорячённая, готовая кричать «Да здравствует всё что угодно!», испускает при нашем появлении громогласное, похожее на треск «ах!» Нас так и распирает от тщеславия, и мы, опустив глаза и зажав в руках букеты, павами выступаем по ковру из цветов, вбирающему в себя дорожную пыль; лишь через несколько минут, сияя от радости, мы украдкой обмениваемся восторженными взглядами.– Обалдеть! – вздыхает Мари, глядя на зелёные аллеи, по которым мы медленно шествуем между двумя рядами восхищённых зрителей под сводами из веток, приглушающих солнечный свет и создающих неверную прелестную атмосферу лесной чащи.– Ещё бы! Можно подумать, что чествуют нас… Надутая как индюк, Анаис не раскрывает рта, она внимательно выискивает в расступающейся толпе знакомых парней, которых надеется обворожить. Она вовсе не хороша в своём белом платье – куда ей! – но её невзрачные глазки лучатся гордостью. На перекрёстке у базара нам кричат: «Стойте!» Здесь к нам присоединяется тёмная цепь мальчишек, которых с невероятным трудом заставляют держать строй. Они кажутся нам сегодня такими жалкими, черномазыми, неловкими в своих нарядных костюмах; в неуклюжих ручищах парней трепещут флаги.Остановившись, наша троица оборачивается, несмотря на напускную важность: Люс и иже с ней стоят позади и воинственно опираются на древки своих флажков; малышка вся светится от удовольствия. Вытянувшись в струнку, совсем как приосанившаяся Фаншетта, она беспрестанно радостно смеётся. И, покуда хватает глаз, тянутся и теряются вдали под зелёными арками пышные платья и взбитые причёски девушек Галлии.«Пошли!» Мы снова отправляемся в путь, лёгкие, как птички, спускаемся по Монастырской улице и минуем зелёную стену из выстриженного секатором тиса, представляющую собой крепость, а так как на дороге солнце печёт немилосердно, нас останавливают в тени акациевой рощи совсем недалеко от города. Здесь нам предстоит дожидаться появления министерского кортежа. Мы слегка расслабляемся.– Венок у меня хорошо сидит? – спрашивает Анаис.– Да… сама посмотри.Я передаю ей карманное зеркальце, которое предусмотрительно прихватила с собой, и мы проверяем свои причёски. Толпа двинулась за нами, но из-за тесноты на дороге изломала изгороди по обочинам и теперь вытаптывает поле, не заботясь ни о чём. Взбудораженные парни несут кипы цветов, флаги и ещё бутылки! (Истинная правда, я сама видела, как один остановился, запрокинул голову и стал пить прямо из горлышка.)«Светские» дамы расположились у городских ворот, кто на траве, кто на складных стульях, и все – под зонтиками. Они будут ждать здесь – так приличнее; ведь не подобает выказывать слишком большое нетерпение.Толпа устремляется к вокзалу, на красных крышах которого полощутся флаги. Шум удаляется. Мадемуазель Сержан, вся в чёрном, и Эме, вся в белом, которые уже сбились с ног, присматривая за нами, носясь вокруг нас кругами, усаживаются наконец на склоне, приподняв платья, чтобы не испачкаться. Мы ждём стоя, разговаривать нет никакой охоты; я твержу про себя небольшое приветственное слово, немного дурацкое, – творение Антонена Рабастана, – ведь мне скоро выступать:«Господин министр! Ученики школ Монтиньи, украшенные цветами родной земли… (Люди добрые, если кто-нибудь обнаружит у нас поля камелий, пусть мне скажет!)…обращаются к вам, полные признательности…»
Ружейный залп на вокзале. Учительницы вскакивают.Крики толпы доносятся до нас как приглушённый гул, который быстро нарастает и приближается, смешиваясь с ликующими выкриками, топотом многих ног и копыт. Мы в напряжении глядим на поворот дороги… И вот наконец появляется передовая группа: покрытые пылью мальчишки волочат по земле ветки и орут, потом поток людей, потом два блистающих на солнце автомобиля и несколько ландо, из которых торчат чьи-то руки, машущие шляпами. Мы смотрим во все глаза. Машины медленно приближаются, вот они уже перед нами, и, прежде чем мы успеем разобраться что к чему, в десяти шагах от нас открывается дверца первого автомобиля.Из него выскакивает молодой человек в чёрном и протягивает руку, на которую, выходя, опирается министр сельского хозяйства. Несмотря на старания казаться величественным, представительности у его превосходительства ни на грош. Он даже немного смешон, этот спесивый, пузатый, как снегирь, коротышка; пот льёт с министра градом, и он вытирает свой ничем не примечательный лоб, холодные глаза и рыжеватую бородку. На нём ведь не белый муслин, а в чёрном сукне в такую жару…На мгновение воцаряется необычная тишина, которая тут же прерывается буйными криками: «Да здравствует министр! Да здравствует сельское хозяйство!Да здравствует Республика!» Жан Дюпюи неопределённым самодовольным жестом благодарит. Слева от знаменитости вырастает блистающий серебряным шитьём толстяк в треугольной шляпе, сжимающий перламутровую рукоять небольшой шпаги, справа – высокий сгорбленный старик-генерал с белой бородкой. Внушительная троица с важным видом приближается в сопровождении полчища людей в чёрном, с красными орденскими лентами и планками. Среди плеч и голов я различаю торжествующую физиономию пройдохи Дютертра, которого толпа бурно приветствует и как друга министра, и как будущего депутата.Я ищу глазами мадемуазель и спрашиваю подбородком и бровями: «Идти к ним?» Она кивает, и я тащу за собой двух своих напарниц. Внезапно все как по команде замолкают. Вот ужас-то, как же решиться открыть рот перед всеми этими людьми? Только бы от страха не перехватило дыхания! Мы все ныряем в свои юбки в глубоком реверансе – только платья шелестят, – и я начинаю (в ушах такой гул, что я сама себя не слышу):– Господин министр! Ученики школ Монтиньи украшенные цветами родной земли, обращаются к вам, полные признательности…Мой голос крепнет, дальше я в точности передаю слова, в которых Рабастан ручается за нашу «непоколебимую преданность республиканским институтам» теперь я так спокойна, словно рассказываю в классе «Платье» Эжена Манюэля. Впрочем, официальные лица меня не слушают: министр занят мыслями о терзающей его жажде, а два других высокопоставленных персонажа шёпотом обмениваются мнениями:– Господин префект, откуда вдруг взялась эта мордашка?– Понятия не имею, генерал, она и впрямь прехорошенькая.– Да, милая провинциалочка (сам такой!). Если во Френуа такие девушки, я хочу, чтобы меня…– …соблаговолите принять цветы нашей родной земли! – заканчиваю я и протягиваю свой букет его превосходительству.Анаис, которая надувается всякий раз, когда хочет, чтобы на неё обратили внимание, подаёт свой веник префекту, а Мари Белом, покраснев от волнения, подносит свой генералу.Министр бормочет что-то в ответ, я улавливаю слова: «Республика… забота правительства… уверенность в преданности…» Как он меня раздражает! Потом министр замирает, я тоже, все ждут, и Дютертр, наклонившись, шепчет ему в ухо: «Надо её поцеловать!»Министр целует меня, но ужасно неловко (уколов меня жёсткой бородой). Духовой оркестр грянул «Марсельезу», и мы, развернувшись на сто восемьдесят градусов, направляемся в город, толпа с флажками следует за нами. Остальные ученики расступаются, давая нам дорогу. Предваряя величественный кортеж, мы проходим через «замок» и возвращаемся под зелёные своды. Вокруг раздаются неистовые пронзительные крики, а мы как ни в чём ни бывало идём себе приосанившись, в цветах, и нас приветствуют не меньше, чем министра. Ах, будь я наделена воображением, я бы представила себе, что мы – три дочери короля и вместе с отцом входим в какой-нибудь «славный город»; девчонки в белом – наши фрейлины, нас ведут на рыцарский турнир, где отважные рыцари будут оспаривать честь… Лишь бы эти окаянные парни не перелили утром масла в цветные лампы! А то вопящие мальчишки забрались на столбы и раскачивают их – хороши же мы будем в грязных платьях! Мы молчим, разговаривать не о чем, только выпячиваем грудь, как принято у парижан, и подставляем головы ветру, чтобы он распушил наши волосы.В школьном дворе мы останавливаемся, подтягиваемся, толпа прибывает со всех сторон, теснится к стенам, карабкается наверх. Небрежными движениями рук мы довольно холодно отстраняем девчонок, которые слишком жмутся к нам, стараясь оттереть. Мы обмениваемся колкостями: «Смотри, куда прёшь!» – «А ты кончай выпендриваться! И так уже за утро всем глаза намозолила!» Дылда Анаис отвечает на насмешки презрительным молчанием. Мари Белом раздражается. Я с трудом сдерживаюсь, чтобы не снять одну из своих открытых туфель и не шарахнуть ею по морде более нахальной из сестёр Жобер, которая исподтишка меня пихает.Министр в сопровождении генерала, префекта, целой своры советников, секретарей и ещё чёрт-те кого (я не разбираюсь в этой публике!), рассекающих толпу, поднимается на возвышение и устраивается в роскошном, сильно позолоченном кресле, специально принесённом из гостиной мэра. Слабое утешение для бедняги мэра, которого в такой незабываемый день подагра приковала к постели! Жан Дюпюи утирает пот – чего бы он только не отдал, лишь бы кончить поскорее! Впрочем, ему за это платят… За ним полукругом в несколько рядов рассаживаются генеральные советники, муниципальный совет Монтиньи… все эти люди обливаются потом… ну и запашок, должно быть, там у них… А что же с нами? Неужели время нашей славы миновало? Нас оставляют внизу, никто даже не предложит нам стульев! Это уж слишком! «Ну-ка, пойдём сядем!» Мы не без труда протискиваемся к помосту (мы – это знамя и девчонки с флажками), и я, задрав голову, вполголоса обращаюсь к Дютертру, который у самого края помоста болтает с префектом, склонившись к спинке его стула.– Сударь! Эй, сударь! Господин Дютертр, послушайте! Доктор!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29