Морские офицеры приказали группе Реджа не расходиться и ждать своей очереди на погрузку. Первыми запустили батальон пехотинцев. Поднимаясь по трапу, Редж прикидывал план побега. Не окоченеть бы только в холодной воде.
На побывку в Лондон я приехал через день после отъезда Реджа. На вокзале патруль снова охотился за дезертирами, мою увольнительную тщательно проверяла военная полиция. В Лондоне мне необходимо было встретиться с одним человеком. Я получил от него письмо, подписанное первой буквой еврейского алфавита Алеф. Он отрекомендовался одним из моих бывших инструкторов в Южном Уэльсе, где меня учили технике пыток и убийств, и писал, что хотел бы меня увидеть. Кроме него, на встрече в здании на Гудж-стрит, подремонтированном на скорую руку после бомбежки, присутствовали еще двое моих бывших инструкторов, называвшие себя соответственно Бет и Гимел. Осунувшиеся и до крайности озлобленные лица этих двоих отражали их намерения. Начали они с того, что с угрозой в голосе дали мне понять: сейчас они вынуждены скрываться под псевдонимами, но скоро их имена станут широко известны. Алеф прочел мне длинную лекцию о декларации Бальфура, предательстве как англичан, так и арабов и будущем расцвете сионистского государства. Мне предлагалось принять участие в формировании особых частей полиции, в дальнейшем получивших название Моссад. Только и всего.
Будто по иронии судьбы, после разговора я отправился в пансион Ассоциации христианской молодежи. В самом деле, хорошо бы самому разобраться, что вообще входит в понятие «еврей»? В Сохо я проглотил некошерную котлету из конины, а потом зашел выпить в таверну «Фицрой». Там, в клубах табачного дыма, среди гомосексуалистов и окололитературной богемы, я увидел Беатрикс Джонс, одетую элегантно, насколько позволяло военное время. Она потягивала пиво в компании человека в американской военной форме. Вначале я принял его за ее брата Дэна, но, присмотревшись, понял, что это не Дэн, у того нос поменьше и кожа светлее. Он представился: Ирвин Рот. Уже после нескольких минут общения я понял, что этот нью-йоркский еврей гораздо умнее и образованнее Дэна, с которым я его спутал. Мечтая написать роман о войне от лица простого солдата, он отказался от военной карьеры и, даже окончив Колумбийский университет, предпочел остаться рядовым. Недостатка в деньгах он не испытывал – его отец был совладельцем известной биржевой компании. Об этом Беатрикс рассказала мне позднее. Я не понимал, как можно написать роман о войне, когда весь армейский опыт человека ограничивается пребыванием в американских и английских учебных лагерях да плаванием на «Куин Мэри» с одного материка на другой.
– Давайте выпьем, – предложил Ирвин и сообщил, что на будущей неделе его подразделение отправляют в Германию для участия в окончательном освобождении Европы.
Каково же было мое удивление, когда я понял, что отношение Беатрикс к этому американскому солдату, еврею в придачу, свидетельствует о коренном перевороте в ее сексуальной жизни. Равнодушная к чувствам мужчин, следовавшая всегда лишь своим желаниям, Беатрикс наконец влюбилась, и это бросалось в глаза. Она не отрывала взгляда от его лица, пытаясь предугадать малейшее желание в его взгляде, она сияла, когда проходившие мимо пьяницы грубо толкали ее, так что она невольно прижималась к нему. Извинившись, она вдруг взяла его за руку, якобы для того, чтобы узнать, который час, – ее часы остановились, – хотя я-то видел: теперь она часов не наблюдала, ей нужно было ощутить пульс страсти. Я отказывался верить своим глазам. Парень так себе, ничего особенного: гибкий, но не мускулистый, очень волосатый, далеко не красавец. Что ее привлекало – тело, запах, жесты? И тут я подумал о Редже и моей сестре Ципе, о супружеской неверности которой я тогда еще не знал. Почему эту русско-валлийскую семью так тянет к семитам? А если уж тянет к семитам, то почему к нему, а не ко мне? Я тоже смуглый еврей, но гораздо привлекательнее, чем рядовой Рот из Нью-Йорка. Может, я не столь экзотичен. От женщин часто слышишь: «Он не в моем вкусе». Значит ли это, что в нем нет того уникального сочетания флюидов, благодаря которому он становится для нее одним-единственным?
Когда-то я читал комментарий к Деяниям апостолов (не помню зачем, возможно, из любопытства, чтоб узнать, как иудей может превратиться в христианина), где говорится, что Бог выбрал Савла, позже ставшего Павлом, потому, что нуждался в его разрушительной энергии. Вера этого человека осталась непоколебимой – просто он безоговорочно принял набор иных теологических догм. Наверно, преображение Беатрикс было того же рода. Сексуальная энергия осталась прежней, только стимул для ее освобождения стал другим. Гром грянул внезапно, почти как на пути Павла в Дамаск. Раньше Беатрикс сама отдавала приказы, которые с готовностью исполнялись ее любовниками, – так ей было удобней. Но женской природе свойственно подчиняться, хотя порой женщине необходимо приложить большие усилия, чтоб заставить сексуального партнера подчинить ее себе. Мне на самом деле не следовало удивляться такой внезапной смене ролей. Главное для Беатрикс – получить сексуальное удовлетворение. Сейчас она заявляла всему миру, в том числе и окружавшим ее пьяницам, что она счастлива. А я был шокирован, потому что видел ее такой впервые в жизни.
Мне вспомнился мой сон в Олдершоте: январь, спальня без кровати и превращение гордой, холодной девушки в трепетную рабыню. Может быть, во сне я играл роль мужчины, которого ей еще предстояло встретить? Они не сразу сообразили, о чем речь, когда я спросил, давно ли они знакомы. Ответил рядовой Рот
– Около двух недель, верно, Бити? – Для нас она всегда была Трикс. – А может быть, и дольше. Странно, что вы спросили об этом. Знаете, со мной уже случалось что-то похожее. Остановился я как-то на одном постоялом дворе в Глостере, и вдруг входит парень, смотрю на него и понимаю, что мы где-то уже встречались. И он тоже уверен в этом. Мы попытались выяснить, где же мы могли друг друга видеть раньше. Он британец, никогда не был в Штатах, а я впервые попал в Европу с тех пор, как был младенцем. Я подумал, что, возможно, спутал его с каким-то британским киноактером. Я не очень-то верю в переселение душ, но, видимо, нечто подобное существует. Возможно, мы, американцы, сильнее приросли к лону Европы, чем думаем. Помните «океан, где каждый находит свое отраженье»? Эндрю Марвелл. Или если не отраженье, то другую свою половинку.
Начитан, ничего не скажешь. Беатрикс ловила каждое его слово, и ее не смущал резкий нью-йоркский выговор.
Таверна уже закрывалась, американцу надо было поймать такси до Ханслоу. Он готов был платить втридорога, чтоб довезти Беатрикс до дома. Как рядовой он не имел права ночевать вне казармы, поэтому остаться у нее не мог. Зато мне эта весть принесла некоторое облегчение, сравнимое с отрыжкой после пинты дурного пива. Прирос к лону Европы – страшно подумать, не иначе как и к ее лону тоже. При мысли о прежней гордой повелительнице мне стало жаль Беатрикс. Рыбка попалась в сети. Любил ли я ее? Наверно, любил, прощая то, что вряд ли бы простил любой другой женщине. Настало время с облегчением послать любовь подальше. Хотя лучше не зарекаться. Я вернулся к себе в гостиницу.
Если бы у рядового Рота и была увольнительная на всю ночь, ему все равно не светило провести ее с Беатрикс. Придя домой, Беатрикс, еще вся во власти прощальных поцелуев – пока счетчик такси нетерпеливо отсчитывал секунды, – с изумлением обнаружила там голого Реджа, который, завернувшись в одеяло, стоял у газовой конфорки и хлестал водку.
– Чтоб согреться, – сразу объяснил брат, глядя на сестру мутными глазами. – Твоя домохозяйка… апчхи… пожалела меня, дала ключ, прости, что помешал… апчхи!
Мокрый мундир, сапоги и нижнее белье сушились тут же.
– Господи боже мой, опять ты, – только и смогла вымолвить Беатрикс.
Редж, чихая и кашляя, рассказал ей, что его, как неблагонадежного, в два счета выпроводили из лагеря, к огорчению и даже возмущению русских, и хотели под конвоем отправить обратно в Гибралтар. Испугались, как бы он, зная, что репатриированных русских собираются арестовать или даже расстрелять, не устроил мятеж. Беатрикс села на смятые простыни и осторожно спросила:
– Откуда тебе это известно?
Ему не терпелось рассказать о своем побеге, но он ответил:
– Господи, да это же яснее ясного. Чертов СМЕРШ прочесывает округу, отлавливая беглых. То в лесу, то у пивной кого-то прикончат – жалеют, что не могут порешить весь лагерь вместе с британской охраной. В моем лагере те, кто пограмотнее, абсолютно всё понимали и открыто об этом говорили. Им свои же так прямо и объяснили: попал в плен – значит, изменил Родине. В лучшем случае отправят в Сибирь, а то и расстреляют. Уверен, в твоем, чтоб его, Министерстве иностранных дел прекрасно об этом осведомлены.
– Действительно, кое-что нам известно, но не все. Мы получаем рапорты. Но нас это не касается. За советских граждан мы ответственности не несем.
– Даже… апчхи… на британской территории?
– Ялта.
– Опять это проклятое слово! Всюду только и слышно: Ялта, Ялта. О, господи, как же мне паршиво. Пришлось искупаться в Бристольском заливе. Несколько лет в воду не входил, а тут не помню, сколько пробарахтался в мазуте и дерьме.
– Рассказывай, я слушаю.
– Пришлось сесть на корабль, выхода не было. Заперли меня в каюте с канониром. Вечно ко мне канониров приставляют, точно я пушка какая. Ни слова из него не вытянешь – будто сам Господь Бог, а не конвоир. Корабль отплывал в полночь. Рядовых отправили спать в гамаках, а мне, как и другим офицерам, разрешили прогуляться по палубе. Как только я увидел, что лоцманский катер уже отчаливает, сиганул с нижней палубы за борт. Ну эти, на катере, вытащили меня, когда заметили человека за бортом, но не знали, что делать дальше. Сначала хотели обратно на корабль посадить, потом решили, что на берегу разберутся, им-то какое дело. В конце концов, они просто подобрали утопающего, и это правда, пошел бы ко дну, как пить дать: ногу свело, вода ледяная. Дали мне немного обсохнуть у огня в лоцманской будке. Ты только взгляни на мундир – весь в мазуте и говне. Апчхи, апчхи! Вот еще наказание! Поймал я попутку из Бристоля в Илинг, да только шофер, узнав мою историю, высадил меня, не доезжая до Суиндона, побоялся, что его накажут за помощь дезертиру. Никто не хотел меня, такого грязного, брать, пришлось тащиться пешком. Потом одна очень славная девчонка подбросила меня на армейском грузовике до Хаммерсмита. Ну вот и все. Апчхи, черт, апчхи!
– Что собираешься делать?
– Мне нужно в Ливерпуль.
– Прямо сейчас?
– Нет, не сейчас. Корабль отходит четырнадцатого марта.
– Ясно. Собираешься сорвать план, о котором договорились британское и советское руководство. Ты, братец, рехнулся.
– Там есть один человек, который ни за что не должен попасть на борт. Других мне спасти не удастся.
– Конечно, женщина.
– Женщина, врач. Совершенно наивное создание. Наверно, глупо звучит, но это чистая правда. Мне нужна гражданская одежда.
– Ты уверен? Офицер еще может удержать британских солдат от стрельбы в непокорных русских. А вот безвестного штафирку в соплях даже близко к причалу не подпустят.
– Откуда ты знаешь? Что, бывало уже такое?
– Случались стычки. Самоубийства тоже бывали. Все это, конечно, смахивает на грязный сговор, но нам надо вернуть своих пленных. Их сюда на тех же самых судах и привезут.
– У тебя только Дэн на уме!
– Конечно. Из восточных лагерей всех наших пленных уже освободили. Это нам точно известно. Мы сможем вывезти их из любого порта, лишь бы они сумели туда добраться, но только в том случае, если сначала доставим к русским на наших транспортных судах их собственных перемещенных. Пустым судам причаливать не позволено.
– Значит, мы идем на поводу у Сталина?
– Похоже на то. Утром я отнесу твой мундир в чистку. Тут недалеко, за углом, поляки открыли. И еще попробую раздобыть какие-нибудь штатские шмотки.
– Значит, поможешь?
– Не уверена. Просто понимаю, что тебе уготована какая-то безумная роль в этом немыслимом бардаке, и не знаю, как тебя уберечь. Если уж так сложилось, постарайся сыграть эту роль как можно лучше. Отправляйся на север в гражданской одежде. В Ливерпуле переоденешься в мундир. Не представляю, что будет, если тебя схватят…
На следующий день Редж облачился во фланелевые серые брюки, голубую рубашку с галстуком выпускника Итона, шерстяной пуловер и спортивную светло-коричневую куртку. Одежда пришлась ему впору. Беатрикс наплела одному из своих сослуживцев в министерстве, что ее брат, неожиданно прибывший в отпуск, в темноте угодил в бомбовую воронку, полную грязной дождевой воды, и, пока мундир в чистке, ему нужно во что-то одеться. Сослуживец, не задавая лишних вопросов, сходил в обеденный перерыв к себе на квартиру и принес одежду, а Беатрикс отправила ее Реджу с курьером. Очень просто. Для Беатрикс мужчины готовы на все. Редж, уже во второй раз терявший свой вещмешок, пошел купить бритву, но долго не мог найти лезвий. Он смело зашел в чайную, выпил слабого чаю и съел пирожок с джемом из брюквы. Вечером сходил в кино и посмотрел американский фильм, с Тайроном Пауэром в главной роли, про дезертира британской армии, попавшего в Лондоне под бомбежку, потрясающе снятую. В конце концов его арестовывает военная полиция в щегольской форме на четвертом перроне безымянного вокзала. У Беатрикс на этот вечер были свои планы. Промаявшись без сна, Редж наутро купил большой пузырек микстуры от кашля и проглотил ее залпом. Следующие два дня он спал без просыпа па кровати Беатрикс, так что ей пришлось перебраться па пол. Едва оправившись от простуды, с впалыми щеками и воспаленными глазами, он уехал в Ливерпуль, прихватив бумажный сверток с офицерским мундиром.
«Герцогиня Бедфорд» отправлялась от северного причала. Редж переоделся в мундир в общественной уборной, завернул в бумагу штатскую одежду и стал ждать поезда, который должен был подвезти обреченных точно по расписанию к отплытию парохода.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51