Нынешние ведомства по откорму элиты имеют свою многовековую историю. За несколько десятков тысячелетий элита успела так накуражиться в своих логических лабиринтах, что, казалось бы, уже к началу нашей эры, то есть после Рождества Христова, уже нечего было выдумывать. Но не тут-то было. Именно с первого века и начинается новая эра элитарного брюзжания. Именно с первого века и пошли две линии элитарной софистики: одна — построенная на откровенном цинизме, другая — на откровенном отрицании цинизма. Обе, между прочим, претендуют на святость, мужество и нравственную чистоту. Оба направления зиждились на крови. Эта кровь по-разному проливалась, высасывалась из живых существ, и кровопийцы были непохожими, но суть в общем-то была одна: паразитировать на чужих бедах, несчастьях, успехах и усилиях. Христос и его последователи протестовали против этих двух основных направлений, а многие лжехристиане стремились создать честный и добропорядочный паразитаризм, когда властелин обласкивает своих рабов, питает к ним любовь, как можно питать любовь к рабам. Они доказывали, что паразитаризм выражает истинно свободное, демократическое рабство, когда высасываются и кровь, и мозги, и нервы, и силы, и настоящее, и будущее, и женское начало, и мужское, и детство, и старость, и отрочество, и девичество. У лжехристиан появились противники, которые стали именовать себя просветителями и атеистами. Они обосновывали беспредельность паразитаризма, истоки которого таятся в первоначальном накоплении, когда один древний обыватель сказал другому: "Это мое! И пошел ты вон с моего клочка земли, а то пасть порву!" Этот намек на разрыв гортанного аппарата атеисты рассматривали как преступление и на этом основании писали, что паразитарист — всегда преступник, кем бы он ни был — работодателем или журналистом, режиссером или отцом семейства, сыном Отечества или блудным сыном добродетельных родителей. Паразитаризм — разложение народа, страны, социального уклада. Но есть в паразитаризме, отмечали атеисты последующих времен, одна любопытная закавыка, которая делает это оборотническое явление уникальным. Я не случайно сказал "оборотническое явление". Оборотничество здесь обнаруживается в том, что хозяин жизни, созидатель, истинный владелец всего и вся (хлеба, зрелищ, таланта) становится угнетаемым, рабом, сукиным сыном, проклятым существом, гонимым и преследуемым, уничтожаемым и сгораемым от тоски, боли и горя! Истинный паразитаризм порожден исключительно демократическими системами и никогда не был прямой и грубой формой угнетения. Здесь проявляются высшие, я бы сказал гурманно-изысканные формы истязательно-кровожадной практики. Здесь особая форма человеческих отношений, которая вобрала в себя все многообразие биологической и социальной жизни. Я то и дело заглядывал в энциклопедические словари, где давалось такое определение: "Паразитаризм — форма взаимоотношений между организмами, когда один (паразит) использует другого (хозяина) в качестве среды обитания и источника питания, нанося ему вред. Паразит означает в переводе с греческого — нахлебник, тунеядец".
Я подумал: паразитарий — это такой способ жизни, когда хозяин превращается в раба, но паразитизм есть более высокая форма власти, когда паразитирующий (властвующий) живет действительно за счет хозяев земли, культуры, нации, рода, труда.
Пролетарские основоположники подчеркивали, что истинные хозяева не пользуются созданными ими благами жизни, а паразитирующие элементы сжирают львиную долю прибыли и так называемой прибавочной стоимости.
Новый догматический марксизм все силы направил на то, чтобы скрыть сам факт обновленного паразитирования, ибо хозяева и паразиты, поменявшись после революции местами, вели тайную жизнь: каждый скрывал свою сущность.
Никто до сих пор не знает, что какой-нибудь образованный Луначарский или казненный потом мэр столицы Каменев награбили столько ценностей, что можно было бы всю жизнь десяти поколениям их отпрысков жить безбедно… если бы, конечно, на их смену не пришли другие паразиты. А кто помнит, что тщедушная семейка некоего Иосифа Джугашвили сжирала в сутки тысячу прибавочных стоимостей, что равно ста миллионам римских сестерциев…
Впервые был рожден паразит особого свойства. Этот тип кровопийцы не в состоянии был существовать, не приговаривая ежедневно к смерти, к репрессиям, к ссылкам и лагерям по два миллиона своих граждан. Никто, к сожалению, не учитывает, во что обходится содержание современных паразитов-кровопускателей, число которых растет во всех сферах нашей многострадальной жизни!
Разумеется, вновь нарожденные паразиты и хозяева рассосались по отраслям, образовав фактически новый паразитарий, менее удобный и более гнусный. Новая формация паразитариев стала обладать и новыми качествами, новыми специфическими особенностями, зависящими от статуса паразитариев, от их эмоционально-интеллектуального склада, от способов расхитительной деятельности.
В каждой отрасли и в каждом направлении социальной жизни паразиты по-разному проявляли себя.
Правовые, или волюнтаристские, паразиты отчуждали от простого люда законы, конституции, правила жизни. Они направляли убийства и предательства, организовывали деятельность судов, прокуратур, тюрем и спецпоселений. По их велению и указаниям создавались режиссерские замыслы больших политических кампаний по отысканию врагов и друзей, по переводу врагов в друзей, а друзей — во врагов, сокращению и тех и других методами эксдермации, закапывания живьем, обезглавливания, обескровливания, обездушия, сжигания. Несбыточная мечта правового паразита — выстроить лестницу на небо и оттуда управлять, казнить и даровать жизнь истинным хозяевам правопорядка.
Прямо противоположен по своим данным паразит бесправного типа. Он создает ликующую среду, поддерживающую действия правовых паразитов. Бесправный клевещет, доносит, фискалит, сексотит, унижает себе подобных, яростно служит правовым паразитам. Его мучит постоянный страх, а потому его мечта — выстроить лестницу в подземелье, чтобы спрятать свою душу так, чтобы ее никто не мог достать.
Между правовым и бесправным типом паразитов стоит паразит функциональный, посреднический, бюрократический. Говорят, что только на конец второго тысячелетия только в одной Пегии было свыше сорока миллионов функционеров, то есть лиц, не участвующих в добыче хлеба, крова и одежды, но пользующихся всеми благами жизни.
Все паразиты, естественно, обладали разными психологическими качествами, что в соответствии с учением академика и собаковода Джульбарсова привело к новой типизации, якобы уравнивающей жителей страны. По системе Джульбарсова, на первом месте были паразиты интеллектуальные, эмоциональные и культурологические.
Паразит эмоциональный, иррационалист, всецело поглощен бездумным высасыванием соков и крови хозяина, увлекается зрелищами и противоположным полом, склонен к разного рода извращениям. Несбыточная мечта — изобрести счастье в виде куска мяса, чтобы можно было его жевать и даже выплевывать.
Паразит интеллектуальный, рационалист, занят интеллектуальными играми и компьютерами, разрабатывает для правовых паразитов систему ходов, укрепляющих власть оных, пребывает чаще всего на вторых ролях, довольствуется, как правило, добротными соками хозяина, проявляет заботу о хозяине, что не вступает в противоречие с его псевдо-гуманистическими проповедями.
Паразит культурологический живет исключительно талантами хозяев, обладает уникальными способностями находить способных людей, определять меру умерщвления, формы борьбы с ними; весь их смысл видит в унификации, в приведении неординарных хозяев в серые существа — эта несбыточная мечта становится реальностью, чем культурологический паразит сильно гордится.
Я не стану перечислять здесь все формы паразитарных проявлений, тем более что о них поведаю дальше, а сейчас лишь замечу, что, погрузившись в историю, я пришел к выводу: такой человек, как Нерон, воплощал в себе все виды паразитарных свойств и, думаю, положил начало некоторым новым формам социальных отношений. Потому он и привлек меня. И каково же было мое удивление, когда я вдруг увидел, что Нерон отнюдь не римское явление, он всеяден и всечеловечен, как сатана, демон, злой дух, исчадие ада. Будучи глубоко суеверным и даже мистическим человеком, я вдруг ощутил, что сгустки и осколки рассеянного им зла живут и поныне, и судьба подкинула мне этих же Агенобарбов не случайно. Разобраться в зловещих и тайных связях — в этом я увидел свое предназначение!
4
Я переехал в подвал Сутулиных и первое время мучился. Анна привела квартиру в порядок, но как ее приведешь, когда сверху подтекает, с боков тут же сквозь обои выступила зеленая сырость, а снизу дует, как в Заполярье. В тот день, когда я добирался поздно вечером домой, меня грызли предчувствия. Что-то должно произойти. Ничего хорошего, думал я, вслушиваясь в трепетные переливы моей бедной души. Но что именно? На всякий случай я, переходя железнодорожное полотно, нашел металлический костылек, аккуратно обернул его в газетку и сунул под мышку. По мере того как я приближался к дому, мышцы мои напрягались, я то и дело оглядывался, но никого сзади не было: неужто обманулся я на этот раз?
В коридоре и на лестнице тоже никаких признаков беды. Я вставил ключ в замочную скважину, повернул ключ и толкнул ногой дверь. В комнате было темно, но что-то я сразу учуял, быстро переложил костылек в правую руку, швырнул на пол портфель и повернул выключатель.
На моей койке сидел Кончиков. Напротив него детина лет двадцати в грязной куртке. На полу валялась пустая бутылка от водки: успели.
— Прокурор, значит, сучара! Прокуроры в подвалах не живут, сучара! Ладно, поквитаться мы успеем, а сейчас потолковать надо. Сидай, разбор будем делать. Нам торопиться некуда… Давай все по порядку, когда и где родился, кому служил, чем сейчас занимаешься.
— А я тебе, кажется, помог. Дважды спас, — сказал я.
— Не помог бы — не повидались бы сегодня. За это тебе спасибо. Да ты не бойся. Тебя мы не тронем. Нам бабки нужны. Достанешь бабки — цел будешь. Не достанешь — на тот свет жиганем.
— Я тебе и в третий раз помогу, если ты в беде окажешься, — сказал я, чувствуя, что именно это ему я должен сказать. — И ты это знаешь, сучара, как ты изволишь выражаться.
— А как же иначе? Всем скопом новую жизнь строим. Помогать должны друг другу. Ну давай, не тяни…
И вдруг мне захотелось раскрыться перед ними. Открыться до конца: люди же…
— Слушайте, братцы, коль хотите услышать правду обо мне. Жить мне осталось с гулькин нос. Что такое эксдермация, вы знаете, так вот, я к ней приговорен. За что? — спросите. За дело. Ничего не могу сказать. Хотел рассказать всему народу о том, кто и как людей мучает, кто кровь по капле пьет, кто довел страну до голода и нищеты…
— Ладно, хватит выступать! Надоела эта демагогия! — сказал Кончиков и встал с койки. — Снимай штаны и ложись на пол.
Это было для меня неожиданным.
— Саша, — сказал я как можно спокойнее. — Зачем ты так…
— Снимай, говорю, сучара, посмотрим, чем ты ублюдка заделал Нюрке…
Как только он произнес эти слова, так в глазах моих потемнело, что-то сильно зажглось в груди и я что есть силы ударил Кончикова костылем по башке. Он упал. Распластался с открытым ртом, и кровь хлестала из его головы: должно быть, я пробил ему череп. Его напарник, увидев происшедшее, метнулся к дверям, я почему-то крикнул ему: "Постой!", но он пробкой вылетел из комнаты, и дверь осталась распахнутой настежь. Дверь я прикрыл. Я почему-то верил, что Кончиков жив. Я оторвал от простыни кусок материи и стал перевязывать ему голову. В один миг повязка стала багровой. Я долго искал у него пульс, и, по мере того как не находил, рыдания, беспомощность и полнейшая растерянность повергли меня в отчаяние.
— Помоги же, Господь, не может быть, чтобы он умер. Не может быть. Я же не хотел… — шептал я.
К моей великой радости он приоткрыл глаза и попросил пить.
Я ринулся за стаканом, налил воды и поднес к его губам.
— Прости меня, Саша, я не хотел, прости меня, — залепетал я, — хочешь, убей меня.
Кончиков слабо улыбнулся:
— Чем ты мне, сучара, приварил? — он тихо это сказал, но я все равно понял.
— Костыльком, Саша, костыльком. Показать тебе этот проклятый костылек? — я вытащил костыль из газеты и повертел им перед его лицом.
— У меня в сумке флакон. Налей грамм сто.
Я вытащил из его сумки плоский флакон и налил ему в стакан. Судя по запаху, это была самогонка. Он выпил и сразу преобразился. Я не ожидал такой перемены. Правда, он тут же едва не упал. Я поддержал его, и он сел на стул.
— А где Боб? — спросил он.
— Сбежал, — ответил я, понимая, что он спрашивает о своем товарище.
— Ты — человек, — сказал Сашка. — Я бы на твоем месте меня добил и закопал. Кому я нужен? Кто меня будет искать?
— Хочешь, живи у меня? — неожиданно выпалил я.
— Спасти меня хочешь?
— Я себя спасти хочу. Ты не дослушал меня. Хочешь, я о себе расскажу? У меня с Анной ничего не было. Я ее из-под колес электрички вытащил. Она с маленьким кинулась под поезд, а я догнал и сбил ее с ног, а то бы в клочья. С тех пор припаялся я к ним. Я человек верующий, Саша. Ты в Бога веришь?
— Верю, — тихо сказал Кончиков. — Мы там все верили в Бога. Только он наш защитник и наша надежда.
— Так как же тогда ты Бога своего закладываешь?
— Дай еще выпить. Чой-то голова кружится.
Я налил ему еще.
— Ты полежи. Хочешь, «скорую» вызовем?
— Ты что? Я тут нелегально. Сразу спеленают. Поеду я к себе.
— Хочешь, я Анну позову?
— А где она?
— Я им отдал свою квартиру. Мне все равно крышка. Деньги тебе нужны?
На глазах Кончикова выступили слезы. Он повернулся к стенке и тихо зарыдал.
— Еще капни.
— Ты лучше поспи. Давай-ка я тебя уложу.
Он не сопротивлялся. Я уложил его на свою койку, а сам сел за столик и написал коротенькую записку: "Еще раз прости меня, родной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83