Не заметить ее было невозможно. ВНИМАНИЕ! ВНИМАНИЕ! ВНИМАНИЕ!ЧАСТНОЕ ВЛАДЕНИЕ!Проход запрещен. Рыбная ловля запрещена. Охота запрещена. Стоянка запрещена.Ходатайства запрещены. Прошения запрещены.Визиты запрещены строжайше за исключением особых письменных приглашений.НАРУШИТЕЛИ будут обнаружены немедленно и переданы властям штата под арест.
Хорошенькое «добро пожаловать!» На душе сразу теплеет. Что ж, я свернул с дороги и поехал по колее, обдумывая варианты беседы с неизбежно предполагаемым сторожем. Но никого не было. У меня из-под колес вспархивали тучи птиц. Я проехал уже около полутора миль. Колея разумно бежала по гребню пологого длинного холма, сухая и не разбитая. С холма она ныряла в заросли тропических деревьев, и, когда выехал наконец из-под ветвей, то увидел справа белую невысокую изгородь. Поверх изгороди на меня с любопытством смотрели четыре лошади, с фырканьем и тихим ржанием. Я двинулся вдоль изгороди по своей стороне, а они — по своей. Это было похоже на какую-то игру. Вдали я уже видел угрюмые нагромождения каких-то строений. Я позволил лошадям обогнать себя, хотя у них была только одна лошадиная сила на каждого, а у меня — целый табун. Но я хотел, чтобы они чувствовали свое превосходство. Изгородь кончилась. За ней начинался асфальт с полосатым ветряком на высокой антенне. За асфальтовой площадкой высился ангар, перед которым стояли шесть раскрашенных самолетиков, привязанных цепями к круглым кнехтам, вбитым в асфальт. Дорога свернула, и я за ангаром я увидел около трех десятков разнообразных экипажей, не меньше половины из которых, как я успел заметить, имело четырехколесный привод. А половину от оставшейся половины составляли спортивные автомобили.Было уже без четверти шесть, самое время для вечеринки. До меня доносился смех и звонкие выкрики. Я припарковал Агнессу между «тойотой» и древним «джипом», стоявшим с настежь распахнутыми внутренностями. Я пошел на голоса. Музыка грохотала с такой силой, что даже если здесь и был какой-нибудь сторож с дробовиком, его возмущенного свиста никто бы не слушал. Вечеринка, судя по всему, была в самом разгаре. Толпы народу. Искусственный пруд, лужайка перед домом, сам ярко освещенный дом кишмя кишели гостями. Прямо посреди лужайки были установлены два бара — со стойками и юными ковбоями в кожаных штанах, клетчатых рубашках — все, как полагается. А через всю лужайку тянулся длинный стол, с которого каждый брал себе, что хотел.Ко мне подскочила какая-то девчонка, едва доходившая мне до подмышек, ткнула в руки бокал и возвопила:— А ну, до дна! Ты только представь себе, лапушка, я из кожи вон лезу, чтобы сделать все точь-в-точь, как ему нравится, а этот чертов сукин сын исчезает, как только я отворачиваюсь! Да не стой ты столбом! Пей, раз дают!И прежде, чем я успел поблагодарить ее за превосходный сухой мартини, который не стал хуже ни на йоту от того, что был смешан не для меня, она умчалась тормошить других и заглядывать в лица в поисках сбежавшего парня. Я влез в самую гущу гостей и огляделся. Такие толпы случались и у меня, а поскольку на подобные сборища сзывается как правило пол-округи, я уловил два или три знакомых лица. Завсегдатаи пляжных баров. Баронесса, которая обожает петь в гостях и делает это из рук вон плохо. Парочка девушек из клуба водных лыж. Но большинство гостей смахивало на юных выпускниц и учениц колледжей, — в качестве представительниц лучшей половины человечества, — а также секретарей, клерков и продавцов из мелких магазинов — в качестве всех остальных. И при этом все они были какие-то безликие, вернее, просто очень похожие друг на друга. Разговоры велись в основном о прическах, кредитных карточках, об интригах высшего света и злопыхательстве низшего, и о прелестях сельской жизни. Эти люди даже на отдыхе не могли забыть о своей работе.Наконец мне удалось вычислить Тома Коллайра, Радушного-и-Щедрого Хозяина. Он был похож на канарейку в своем лимонно желтом костюме, нагрудный карман которого украшают тот же герб, что и щит при дороге. Коллайр как раз выходил из дома, улыбаясь и милостиво кивая блондинке, всей тяжестью повисшей у него на руке и пытавшейся что-то прошептать ему на ухо. Он слушал, медленным хозяйским взором обводя толпы гостей. Скользнув по мне, его взгляд замешкался, вернулся, стал изучающим. Я кивнул и улыбнулся. Он улыбнулся и качнул головой в ответ.Не так-то легко было опознать в нем Тома Коллайра Адвоката. Нет, не отметить в толпе гостей, а именно опознать. С тем же успехом он мог продавать по дешевке подержанные двигатели в Сан-Пауло, рассказывая всем, что на вырученные деньги поедет в Гонконг за мотоциклом. Или быть статистом в сериале мыльной оперы. Причем, пожалуй, не в одном, а сразу в дюжине. Или мальчишкой за стойкой бара на собственной вечеринке.Я никогда заранее не знаю, как именно в каждый следующий раз начну «раскручивать» нового человека, чтобы читать в нем, как в раскрытой книге. Разные приемы для разных людей, говорится обычно в таких случаях. Считайте, что во мне действует смесь расчета и интуиции. Передо мной был блестящий, ловкий, неглупый мерзавец в зените своей силы и славы. Как все богачи второго или даже первого поколения, он хотел изощряться, хотел жить на широкую ногу. Он сейчас пробовал все удовольствия одно за другим, и они ему пока не приелись. И поэтому я обдумывал самый настоящий блеф, блеф из блефов, потому что этот человек обожал блефовать сам. У него был мудрый прищур человека, знающего и видящего всех насквозь, человека, который познал, наконец, в чем заключается смысл жизни. Что касается «видения насквозь», то видел он явно не дальше собственного носа. А что касается смысла жизни, то на его физиономии был написан цинизм такими крупными буквами, словно он всем выговаривал сквозь зубы: «Веселитесь, веселитесь. Больше вам не удастся это сделать. Куда как хорошо веселиться за чужой счет. Ну так я лишу вас этого удовольствия, ха-ха. Даже на праздники». Его надо было как-то выманить с этой вечеринки, потому что видно было: она ему уже надоела.Но я знал, что он и есть тот самый икс-фактор в Майеровом уравнении, тот добавочный фактор, который изменяет конечный результат — или просто уничтожает его.Быстро перебрав в уме с полдюжины способов вытащить его из радостно-брезгливого веселья праздника, я наконец выбрал самый верный и незамедлительно приступил к его реализации. Поймав на себе его взгляд, я сделал тот известный жест, которым в Латинской Америке испрашивают несколько минут внимания: сжатый кулак с выставленными большим и указательным пальцами. Он стряхнул с себя замирающую блондинку, прихлопнув ее по округлой попке и отослав за каким-то блюдом. Глядя как можно более безразлично, он приблизился ко мне.— Я вас уже видел, но вот только где? — заявил он вместо приветствия. — То там, то здесь. Не так уж часто. Говорить не говорили. Имя Макги.Конечно, он хорошо подготовился к любому удару. Я же не был уверен, что увижу, откуда придет возмездие. Правда, я знал одну вещь почти наверняка: Менсфилд Холл непременно упоминал мое имя, когда… как бы это… информировал Коллайра о моем небольшом визите. И потому, что имя «Макги» смутно — а, может быть, явственно — ассоциировалось у него с Тедом Левелленом и его дочерью, он незамедлительно свернул все свои дела с «Семью Морями». Задыхающийся в собственной хитрости делец не станет искать компромисса. Нет, вместо этого он просто захлопнет дверь со своей стороны. — Макги? Макги. Предполагается, что я должен немедленно звонить в колокольчик?— Что вы, нет. У меня просто есть для вас кое-что в машине. Фрэнк Хейс попросил меня показать вам.— Фрэнк Хейс?— Я не знал, что у вас предполагается вечеринка. Сначала я пытался найти вас в Атлантик-Клубе. Какая-то малышка всучила мне этот бокал, заявив, что не может найти парня, для которого это смешала.— В последний день года я угощаю всех, Макги. Даже если это человек, насчет которого я еще не решил, хочу я видеть его или нет.— Ну что вы меня разыгрываете!— Разыгрываю? Я не знаю никакого Фрэнка Хейса.— Я говорю: это сюда не донести. Я запихал эту штуку в мой пикап, но я не пронесу ее и пятнадцати шагов. Я даже не знаю, как вы будете перетаскивать ее на яхту, разве что с краном. Слушайте, Фрэнк сказал мне, что Коллайр должен увидеть эту штукенцию, и я сказал ладно, он ее увидит. Это все, что меня просили сделать.Вся эта болтовня насчет пикапа служила мне вернейшим щитом: я напустил на себя такой простодушный вид, что сомневаться не приходилось. Один человек оказывает услугу другому — не задавая никаких вопросов — что в этом странного?Вокруг быстро темнело, приближалась ночь. Коллайр взглянул поверх сосновых макушек, где догорала в небе алая полоса заката. В бассейне зажглись огни. Ноздри Коллайра трепетали, словно он почуял запах древнего золота в порыве ночного ветра.— Ладно. Пойдемте, посмотрим. Что хоть это такое?— Честно говоря, будь я проклят, если сам знаю. Уж лучше спросите у Фрэнка.— Как я у него спрошу, если не знаю, кто он такой?— Ну, так, значит, вы еще познакомитесь. Мы шагали в густеющем сумраке к стоянке автомобилей у ангара.— Пикап… — задумчиво сказал он.Я отставал на полшага. Он, щурясь в нечто на заднем сидении. В угасающем вечернем свете все, что он мог разглядеть, был огромный ящик с инструментами, лежащий у меня на заднем сидении. Я чуть-чуть передвинулся к свету и врезал ему правой — со всей силой, развернувшись к нему боком. Тормоз я закрепил, так что машина не двинулась и на дюйм.Нет, это, конечно, был не кастет. Так, баловство. Кольцо с выступом, даже не металлическое. Но если нацелиться этим выступом прямо в ямочку на подбородке, а потом скользнуть кулаком вдоль нижней челюсти, результат получается превосходный. Самый простой и безопасный способ вырубить кого-либо. Конечно, это можно сделать, и ударив между глаз, но тогда приходится удесятерять усилие. Я изучил все это в свое время в совершенстве и теперь редко ошибаюсь. Самое главное, после первого удара — немедленно быть готовым ко второму.Рука моя еще ныла после того памятного столкновения с Фрэнковой черепушкой, но опухоль уже прошла. Коллайр приблизительно знал, где я стою, поэтому именно туда он повернул голову с первым же возгласом недоумения. И, увидев, как голова вздрагивает и, словно в замедленной съемке, начинает разворачиваться, я уже распрямился почти до земли, как отпущенная пружина. Я бил от бедра, через мышцы спины и руки, со всей силой и любовью впечатывая кулак в физиономию Тома Коллайра. Он коротко выдохнул и рухнул ничком на асфальт.На стоянку подъезжали две машины — видимо, гости собрались еще не в полном составе. Не заметив меня, лишь скользнув огнями фар по машине, вновь прибывшие, хлопая дверцами и щебеча, высыпали на дорогу и помчались навстречу огням, смеху и выкрикам. Я прислушался. Откуда-то доносился другой шум, гораздо более ближний, и я облился потом, прежде чем распознал, что это такое. Он исходил от ослепительно белого «континенталя», стоявшего футах в пятнадцати от меня. С некоторым облегчением я понял, что мое присутствие здесь совершенно не при чем, но все же почел за лучшее отойти туда, где тень была погуще. До меня донесся ритмичный скрип пружин кожаного сиденья, а, прищурившись в темноту, я с удовлетворением заметил, что амортизаторам «континенталя» была задана серьезная нагрузка. Женщина начала тихонько постанывать, что не оставляло уже никаких сомнений, и я окончательно успокоился. Машина сотрясалась все сильнее, они явно наращивали темп, и я, спокойно обхватив Тома Коллайра подмышки, подтащил его к машине и закинул на заднее сидение. Из непонятного чувства человеколюбия, вряд ли применимого к данному случаю, я все же усадил его поудобнее, чтобы при резком торможении он не ткнулся носом в пол.С того места, где кончалась изгородь ливады, я уже мог видеть дорогу и, проехав еще футов сто, остановился, выключив фары. Коллайр все еще был без сознания, что меня немного удивило. На всякий случай я прощупал его нижнюю челюсть, чтобы убедиться, что ничего не сломал. Открыв ящик с инструментами, я вытащил оттуда потайной фонарик и, устроив его на переднем сидении, взялся за Коллайра. Рубашку его с модными рукавами пришлось немного разодрать, потому что я завел ему обе руки за голову и так связал. Это превосходный способ индейцев Оризоны пресечь для связанного всякие попытки освободиться: свести руки за головой, а на оставшемся конце веревки навязать узлов и туго затянуть вокруг лба так, чтобы любое резкое движение причиняло довольно сильную боль. Ноги я ему на всякий случай тоже связал — но у коленей, чтобы он мог идти. Если вспомнить те мелодрамы, где пленника связывают и оставляют одного, можно подумать, что стоит только дойти до кухни с ее огромным количеством ножей с лазерной заточкой, как он немедленно освободится от веревок. В крайнем случае, используется осколок бутылки или еще какая-нибудь «случайно» оставленная мелочь, типа лезвия «Жиллет».Чушь собачья. Попросите как-нибудь ваших друзей — но только друзей! — связать вас так же, как я связал Тома Коллайра. А потом попробуйте освободиться. Черта с два! Вы не сможете дотянуться до веревок ни пальцами, ни зубами. Более того, вы просто не сможете встать, а если вас все-таки поднимут, не удержите равновесия ни секунды, если только не будете семенить вперед, поддерживаемые кем-нибудь за шиворот. И знание или незнание хитрых узлов здесь не причем. А связал я его за тридцать секунд, если не считать тех двух минут, которые мне понадобилось на то, чтобы разыскать в темноте веревку. Довершив эту работу, я начал искать подходящее место. У меня было такое ощущение, что я видел какую-то дорогу вдоль берега, расходящуюся вправо и влево сразу за мостом.Все верно, дорога там была. Я медленно выехал на нее. Она оказалась довольно-таки разбитой, но не только настолько, чтобы нельзя было проехать — декабрь в этом году выдался на редкость сухой. Я свернул на восток, параллельно хай-вею, который можно было угадать по цепочкам огней в миле от меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33