купить душевую кабину для дачи недорого в москве
И ничего не мог вспомнить.
– Когда вы в последний раз виделись с Винсентом Бискаем?
– Когда я видел Винса? Бог ты мой, это было.., лет тринадцать назад, да, примерно так. Но…
– Что – «но»?
– Как раз у меня сейчас странное чувство… Словно бы я видел его совсем недавно. Видел, да. Недолго. Секунду. И у него на мизинце был» перстень с красным камнем. Чушь какая-то.
– Что это с ним? – спросил высокий неуверенно.
– У тебя слишком тяжелая рука, друг мой, – сказал тот, что спрашивал меня насчет Винса. – Не думаю, чтобы он симулировал. Боюсь, ты устроил ему вполне приличное сотрясение мозга. Иначе, между прочим, он бы не выдержал такую боль, тут все проверено.
Лицо высокого вытянулось.
– И что же теперь?
– А то, что теперь память будет к нему возвращаться или постепенно, мало-помалу, или в какой-то момент сразу. А до того из парня ничего не вытянешь.
– Память? О чем? – спросил я. Чернявый взглянул на меня без всякого выражения. Потом посмотрел на часы.
– Сейчас три часа ночи. Суббота, четырнадцатое июня, – сказал он. Я уставился на него.
– Вы что, не в своем уме?
– В своем. Я вас не обманываю. Вы многое забыли. Постарайтесь вспомнить. Ваш старый приятель Винс. И деньги. Много, очень много денег.
– Кто вы такой? Что вам от меня нужно?
– Мы подождем, пока вы вспомните.
– Где моя жена?
– Ее здесь нет. Ее не было здесь около месяца.
– Но где она? Где она, черт побери!
– Вот чего, по-моему, никто не знает.
Они шепотом посовещались в углу. Тот, что терзал мою ногу, теперь ловко перевязал ее, предварительно чем-то помазав. Он и высокий вышли. Я слышал, как они спускались по лестнице. Третий какое-то время рассматривал меня, вытянув губы трубочкой, точно свистеть собирался. Потом и он последовал за двумя первыми, при уходе выключив свет.
Бискай, деньги? Где сейчас Винс, интересно? И чем он занимался все эти годы? Сегодня четырнадцатое июня? По их логике, два месяца пропали неизвестно куда? Я не мог это постичь. Я старался вызвать в памяти хоть что-нибудь… Крохи. Когда я был маленький, совсем малыш, у нас в доме жила кошка. Серая, полосатая. Звали ее Мисти. Однажды она попала под машину, но еще несколько недель мне временами казалось, что я вижу ее краем глаза. Не ее саму, а некоторое быстрое движение. Я резко оборачивался в сторону. Кошечки там не было и не могло быть, – ведь я сам видел, как отец ее похоронил, и я сам соорудил маленький, связанный из двух палочек крест над кошачьей могилкой.
Вот так же обстояло теперь с моими воспоминаниями. Казалось, вот-вот я сумею ухватить что-то ускользающее. Ну же, еще усилие.., но там оказывалась пустота.
Лишь одно воспоминание или, скорее, псевдовоспоминание. Картина, вставшая передо мной так ярко, что я видел все подробности. Тинкер Велибс, нагая, совершенно голая, сидит перед туалетным столиком и причесывает свои рыжие волосы. Но это же абсурд!
И еще. Медная сетка от насекомых, и я проделываю и расширяю отверстие в ней. Мелькнуло странное видение – пропало.
А может, это вранье, насчет Лоррейн? Почему это вдруг ее нет? Как это ее может не быть так долго? Куда она подевалась? Нога моя горела нестерпимо. Я почувствовал, как во мне вскипает ярость, холодная ярость, рожденная из сгустка боли, унижения, бессилия. Что бы там ни случилось в последние два месяца, эти подонки не имели права так обращаться со мной. Поищем-ка выход из положения, – это лучше, чем пытаться из себя извлечь воспоминания неизвестно о чем.
Я пошевелил левой, потом правой кистью. Кажется, достаю пальцами до узла. Это не веревки. Это.., ага, они приспособили мои галстуки, нашли в комоде. Лампа на столике была включена, но мне не удавалось поднять голову настолько, чтобы увидеть связанные запястья. Я подался вправо, насколько мог. Напряг плечевые мышцы. Еще, еще! До тех пор, пока не почувствовал, что вот-вот вывихну суставы. Теперь правый локоть прижат не так туго. Я начал двигать правой кистью туда-сюда, сколько получалось, и ощупью добрался наконец до ребра металлической кроватной рамы. Здесь оно было тупым. Нужно тянуться дальше. Через какое-то время я почуял, что ткань за что-то зацепилась. Это была трещинка, неровность, что-то там, обо что можно обдирать кусок ткани, связывающий меня. Тереть, тереть, тереть, точно узник, перепиливающий самодельной крохотной пилкой тюремную решетку. Изредка я позволял себе крохотную передышку и снова принимался за дело. Послышался треск рвущихся нитей, он был слаще музыки. Но ткань оказалась чертовски крепкой, а рука от бесчисленных монотонных движений онемела по самый локоть. Неестественное положение, в котором я пребывал так долго, отзывалось все новыми очагами боли. Я видел, что не в силах освободиться. В отчаянии из последних сил я рванул правую руку и – чудо! – почувствовал вдруг, что она освободилась! Я положил ее на грудь и оставил там покоиться на какое-то время: надо было дать отойти мышцам. Затем зубами я развязал узел на кисти, откинулся снова на спину и опасливо пошевелил пальцами. Пальцы двигались. Слава Богу, чувствительность к ним возвращалась!
Я повернулся на левый бок и всего за несколько минут освободил левую руку. Теперь я мог сесть и помассировать онемевшие руки, ладони, пальцы. И тут я услышал шаги на лестнице.
На ночном столике стояла массивная хрустальная пепельница. Я взял ее в левую руку и лег, приняв прежнее положение. Левую руку с пепельницей я завел под кроватную раму. В спальню поднимался кто-то один. Я надеялся, что он не станет включать верхний свет. Голову я повернул к двери, глаза прикрыл, но не до конца, так что мог видеть, хотя и неясно, контуры предметов. Когда он вошел, я стонал.
Он подошел к кровати и склонился надо мной. Теперь я мог достать его. И я достал – попав в затылок. Второй раз я залепил ему той же пепельницей в лицо. Пепельница свалилась мне на живот. Человек издал слабый стон, он шевелился. И я еще раз взял тяжелую штуковину из хрусталя в руку, еще раз вмазал в чужую, неизвестную мне, ненавистную рожу. Этого хватило. Мужчина, оказалось, был другой, не тот, что обрабатывал мою ногу. Обмякнув, он тяжело сполз на пол. Лица у него теперь не будет вовеки. Я перегнулся через край кровати и обыскал его одежду. Револьвера у него не нашлось, только маленький складной ножичек, золотой, с клинком из стали. С помощью коротенького этого лезвия я освободил от пут свои ноги и стал собираться с силами, прежде чем впервые попытаться ступить на больную ногу. Сначала я оперся на левую ступню и лишь затем попробовал встать на правую. Комната покачнулась, закружилась, и я упал на кровать. Минуту-другую собирал волю для второй попытки. На этот раз я устоял, хотя мне было совсем худо и все плыло перед глазами.
Игрушечный нож – не оружие. Я вспомнил про свой девятизарядный автоматический пистолет и удивился, как это я не подумал о нем раньше. Я заковылял к комоду. Но в ящике оружия не оказалось. Я его выбросил? Но зачем? Куда? Воспоминание было близко, но метнулось, как испуганная ящерица, и исчезло. Я потряс головой в надежде прояснить свои мысли. Результатом была только сильная боль за левым ухом. Я потрогал кончиком пальцев место, где болело. Оно было чувствительным, как свежая рана, и горячим.
Я достал из ящика комода длинный чулок и прохромал к ванной, стараясь не наступать на больную ногу. Включив там свет, я увидел Лоррейн. Она лежала передо мной на кафельном полу, голова ее была как-то ненормально вывернута набок. От страха я издал горлом странный хрип. Лоррейн в ответ стала растворяться в воздухе и пропала. Я подумал, что теряю рассудок.
Я открыл шкафчик и, вытащив тяжелую стеклянную банку крема для кожи, вложил ее в чулок. Получилось нечто вроде пращи, – хорошенько размахнувшись, можно было ударить неслабо.
Оставались двое. Насколько я знаю. Высокий и тот, что меня пытал. Но их могло быть и больше. Я вернулся в спальню, осмотрел лежащего на полу. Он дышал очень медленно, очень редко. Я выключил свет и подошел к телефону, стоявшему в спальне. Набрал ноль. Трубка откликнулась. Я попросил связать меня с полицией.
– Полиция, сержант Ашер.
– Я хотел бы поговорить с лейтенантом Хейссеном.
С удивлением прислушивался я к своему собственному приглушенному голосу. Кого это я вызываю? Я знавал когда-то только одного Хейссена. Пол Хейссен – славный был парень, очень упрямый, правда. Отменный баскетболист. Но это было так давно, я тогда еще учился… И он был на другом курсе.
И снова мне пришлось удивляться: на том конце провода мои слова восприняли как должное и через секунду ответили: «Сегодня его не будет».
И тут же страх пробудился во мне, глубоко внутри. Сержант в который раз кричал в трубку «Алло! Алло!», но я свою трубку уже положил. Я не мог понять, что меня так сильно, так невероятно сильно испугало.
Шаги! По лестнице поднимался следующий. Я быстро повернулся, перенеся свой вес на больную ногу, и провалился на секунду в бездну раскаленной, темной боли; снопы искр вспыхнули перед глазами. Но я не упал, нет. Я даже сумел, успел вовремя встать за дверью и, когда огромная тень переступила порог, обрушил мою пращу с такой силой, какой и сам от себя не ожидал. Я слышал звук, с каким стекло ударилось о череп, и слышал, кажется, как череп врага раскололся. Я хотел было подхватить падающего, но опять наступил не на ту ногу, а незнакомец был тяжел, он выскользнул у меня из рук и глухо ударился в темноте об пол.
Снизу резкий голос позвал его требовательно и испуганно. Я стоял на коленях в полной тьме, неловкими руками шаря в его одежде. Он лежал лицом вниз. Дрожа от напряжения, я продолжал поиски. И вот нащупал под курткой металлический предмет. Хороша была эта холодная, тяжелая штуковина, она точно создана была как раз для моих ладоней, на которых сейчас выступил холодный пот. Не вставая с колен, я двинулся к двери, ударился обо что-то больной ногой, упал лицом вперед. Внизу в коридоре горел свет. Третий вскоре появился на верхней площадке. Я нажал на спусковой крючок. Был выстрел. Приглушенный. Точно кто-то кашлянул в церкви – деликатно, прикрыв сразу рот платком.
Человек, только что поднявшийся по лестнице, сделал еще шаг вперед. Потом он поднял и вытянул носок, нога качнулась назад, почти как в танцевальном па, и так это ме-едленно. Он сделал еще шажок назад и теперь коснулся спиной стены. Издал жалобный, протяжный возглас. «Мама-а-а!» – кричал он. Это невозможно было вынести.
Я выстрелил еще. На этот раз звук был погромче, – как если бы книга с высокой полки упала на ковер. Он сделал еще полшага, беспомощно и бессознательно, к лестнице, скорчился и упал. И с грохотом покатился по ступенькам, пока не затих там, внизу. Придушенный стон. Тишина.
Некая мелодия закрутилась у меня в мозгу, и я почувствовал, как мой рот растягивает ухмылка. Давным-давно я видел один боевик, там убийца всегда, выходя на мокрое дело, напевал свою любимую песню. Я просвистел ее сквозь зубы. Она прозвучала в пустом, онемевшем доме с необычайной ясностью. Снова и снова насвистывал я все те же несколько нот, – только рефрен. На руках и на коленях я заполз опять в спальню, упер револьверное дуло в висок высокого блондина, немного подался назад и выстрелил. Высокий не шевельнулся при этом. Чернявый ворочался, содрогался, сучил ногами и колотил кулаками по полу. Что за видения, что за сны раздробила через минуту, разнесла на куски моя пуля?
Я включил свет. Вниз, на них, я не смотрел. С величайшей осторожностью я натянул носок на больную ногу и вставил ее в ботинок, кусая губы от боли. Потом зашнуровал обувь, крепко зашнуровал. Стало теперь легче, но ступеньки лестницы пришлось одолевать по одной, выставляя вперед здоровую ногу, а потом уж присоединяя к ней другую. Но, кажется, я и притерпелся, и приспособился.
Третий труп лежал в коридоре под лампой, тоже лицом вниз, руки под туловищем, ноги перекрещены для удобства. Я ему проделал маленькую аккуратную дырку в затылке, прямо посередине. Зачем-то я взглянул наверх – и там, на лестнице, видел, правда, очень недолго, голую женщину, надевавшую на себя халат. А потом ее уже не было. Часы на кухне показывали четверть пятого.
Моя машина была не заперта, но ключа там не оказалось. Пришлось возвратиться и обыскать их карманы. Мне повезло. У третьего, того, что лежал внизу, под лестницей, ключ отыскался.
Я сел в машину.
И внезапно шлюзы памяти приоткрылись. Я мог припомнить – не все, но многое. Я помедлил.., не вспомнится ли. В самом деле, еще что? Мысленно перебрал то, что ко мне уже вернулось. «Порше» цвета меди: он перевернулся в воздухе, когда падал в озеро. Или: как я несу Лоррейн в свою, вот эту машину. Тинкер и Манди. Пол Хейссен. И доллары. Толстые тугие пачки, затянутые проволокой, уложенные аккуратно, одна к одной, в черный металлический кейс.
Я должен забрать их и уехать отсюда как можно скорее!
И тогда я вспомнил, где деньги.
Я поехал в Парк Террас, остановил машину возле высокого штабеля кирпича. Камнем сбил замок с дверного сарая, где хранился инструмент. Да, я знаю, где это. Кирка и лопата, – вот все, что мне нужно. Звезда светили, делали светлой ночь. Я старался работать киркой энергично, но сил почти не оставалось. Стоило труда даже приподнять кирку. Поднять – опустить. Бетон еле заметно мерцал. Точно в нем отражались звезды. Кирка проворачивалась в руках и все-таки откалывала кусочки цемента при падении. Я опустился на колени, пощупал, далеко ли я продвинулся. Ямка была примерно в пол-яблока глубиной, небольшого яблока. Вокруг этой ямки было множество выщербин в асфальте, будто оспой все изрыто, – следы моих непопаданий.
Ничего теперь для меня не существовало, только деньги, только стремление заполучить их в руки. Одежда моя промокла от пота. Время от времени я падал и лежал, ожидая, пока силы восстановятся, чтобы вновь подняться на ноги и опять вытягивать кирку наверх и опускать ее. И наконец я пробился к мягкой земле. Теперь можно было передохнуть и осмотреться. Мир вокруг был серым. Я и не заметил, что ночь миновала. Рукоятка кирки была мокрой, липкой от крови. Я пошел в сарай и взял там лом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
– Когда вы в последний раз виделись с Винсентом Бискаем?
– Когда я видел Винса? Бог ты мой, это было.., лет тринадцать назад, да, примерно так. Но…
– Что – «но»?
– Как раз у меня сейчас странное чувство… Словно бы я видел его совсем недавно. Видел, да. Недолго. Секунду. И у него на мизинце был» перстень с красным камнем. Чушь какая-то.
– Что это с ним? – спросил высокий неуверенно.
– У тебя слишком тяжелая рука, друг мой, – сказал тот, что спрашивал меня насчет Винса. – Не думаю, чтобы он симулировал. Боюсь, ты устроил ему вполне приличное сотрясение мозга. Иначе, между прочим, он бы не выдержал такую боль, тут все проверено.
Лицо высокого вытянулось.
– И что же теперь?
– А то, что теперь память будет к нему возвращаться или постепенно, мало-помалу, или в какой-то момент сразу. А до того из парня ничего не вытянешь.
– Память? О чем? – спросил я. Чернявый взглянул на меня без всякого выражения. Потом посмотрел на часы.
– Сейчас три часа ночи. Суббота, четырнадцатое июня, – сказал он. Я уставился на него.
– Вы что, не в своем уме?
– В своем. Я вас не обманываю. Вы многое забыли. Постарайтесь вспомнить. Ваш старый приятель Винс. И деньги. Много, очень много денег.
– Кто вы такой? Что вам от меня нужно?
– Мы подождем, пока вы вспомните.
– Где моя жена?
– Ее здесь нет. Ее не было здесь около месяца.
– Но где она? Где она, черт побери!
– Вот чего, по-моему, никто не знает.
Они шепотом посовещались в углу. Тот, что терзал мою ногу, теперь ловко перевязал ее, предварительно чем-то помазав. Он и высокий вышли. Я слышал, как они спускались по лестнице. Третий какое-то время рассматривал меня, вытянув губы трубочкой, точно свистеть собирался. Потом и он последовал за двумя первыми, при уходе выключив свет.
Бискай, деньги? Где сейчас Винс, интересно? И чем он занимался все эти годы? Сегодня четырнадцатое июня? По их логике, два месяца пропали неизвестно куда? Я не мог это постичь. Я старался вызвать в памяти хоть что-нибудь… Крохи. Когда я был маленький, совсем малыш, у нас в доме жила кошка. Серая, полосатая. Звали ее Мисти. Однажды она попала под машину, но еще несколько недель мне временами казалось, что я вижу ее краем глаза. Не ее саму, а некоторое быстрое движение. Я резко оборачивался в сторону. Кошечки там не было и не могло быть, – ведь я сам видел, как отец ее похоронил, и я сам соорудил маленький, связанный из двух палочек крест над кошачьей могилкой.
Вот так же обстояло теперь с моими воспоминаниями. Казалось, вот-вот я сумею ухватить что-то ускользающее. Ну же, еще усилие.., но там оказывалась пустота.
Лишь одно воспоминание или, скорее, псевдовоспоминание. Картина, вставшая передо мной так ярко, что я видел все подробности. Тинкер Велибс, нагая, совершенно голая, сидит перед туалетным столиком и причесывает свои рыжие волосы. Но это же абсурд!
И еще. Медная сетка от насекомых, и я проделываю и расширяю отверстие в ней. Мелькнуло странное видение – пропало.
А может, это вранье, насчет Лоррейн? Почему это вдруг ее нет? Как это ее может не быть так долго? Куда она подевалась? Нога моя горела нестерпимо. Я почувствовал, как во мне вскипает ярость, холодная ярость, рожденная из сгустка боли, унижения, бессилия. Что бы там ни случилось в последние два месяца, эти подонки не имели права так обращаться со мной. Поищем-ка выход из положения, – это лучше, чем пытаться из себя извлечь воспоминания неизвестно о чем.
Я пошевелил левой, потом правой кистью. Кажется, достаю пальцами до узла. Это не веревки. Это.., ага, они приспособили мои галстуки, нашли в комоде. Лампа на столике была включена, но мне не удавалось поднять голову настолько, чтобы увидеть связанные запястья. Я подался вправо, насколько мог. Напряг плечевые мышцы. Еще, еще! До тех пор, пока не почувствовал, что вот-вот вывихну суставы. Теперь правый локоть прижат не так туго. Я начал двигать правой кистью туда-сюда, сколько получалось, и ощупью добрался наконец до ребра металлической кроватной рамы. Здесь оно было тупым. Нужно тянуться дальше. Через какое-то время я почуял, что ткань за что-то зацепилась. Это была трещинка, неровность, что-то там, обо что можно обдирать кусок ткани, связывающий меня. Тереть, тереть, тереть, точно узник, перепиливающий самодельной крохотной пилкой тюремную решетку. Изредка я позволял себе крохотную передышку и снова принимался за дело. Послышался треск рвущихся нитей, он был слаще музыки. Но ткань оказалась чертовски крепкой, а рука от бесчисленных монотонных движений онемела по самый локоть. Неестественное положение, в котором я пребывал так долго, отзывалось все новыми очагами боли. Я видел, что не в силах освободиться. В отчаянии из последних сил я рванул правую руку и – чудо! – почувствовал вдруг, что она освободилась! Я положил ее на грудь и оставил там покоиться на какое-то время: надо было дать отойти мышцам. Затем зубами я развязал узел на кисти, откинулся снова на спину и опасливо пошевелил пальцами. Пальцы двигались. Слава Богу, чувствительность к ним возвращалась!
Я повернулся на левый бок и всего за несколько минут освободил левую руку. Теперь я мог сесть и помассировать онемевшие руки, ладони, пальцы. И тут я услышал шаги на лестнице.
На ночном столике стояла массивная хрустальная пепельница. Я взял ее в левую руку и лег, приняв прежнее положение. Левую руку с пепельницей я завел под кроватную раму. В спальню поднимался кто-то один. Я надеялся, что он не станет включать верхний свет. Голову я повернул к двери, глаза прикрыл, но не до конца, так что мог видеть, хотя и неясно, контуры предметов. Когда он вошел, я стонал.
Он подошел к кровати и склонился надо мной. Теперь я мог достать его. И я достал – попав в затылок. Второй раз я залепил ему той же пепельницей в лицо. Пепельница свалилась мне на живот. Человек издал слабый стон, он шевелился. И я еще раз взял тяжелую штуковину из хрусталя в руку, еще раз вмазал в чужую, неизвестную мне, ненавистную рожу. Этого хватило. Мужчина, оказалось, был другой, не тот, что обрабатывал мою ногу. Обмякнув, он тяжело сполз на пол. Лица у него теперь не будет вовеки. Я перегнулся через край кровати и обыскал его одежду. Револьвера у него не нашлось, только маленький складной ножичек, золотой, с клинком из стали. С помощью коротенького этого лезвия я освободил от пут свои ноги и стал собираться с силами, прежде чем впервые попытаться ступить на больную ногу. Сначала я оперся на левую ступню и лишь затем попробовал встать на правую. Комната покачнулась, закружилась, и я упал на кровать. Минуту-другую собирал волю для второй попытки. На этот раз я устоял, хотя мне было совсем худо и все плыло перед глазами.
Игрушечный нож – не оружие. Я вспомнил про свой девятизарядный автоматический пистолет и удивился, как это я не подумал о нем раньше. Я заковылял к комоду. Но в ящике оружия не оказалось. Я его выбросил? Но зачем? Куда? Воспоминание было близко, но метнулось, как испуганная ящерица, и исчезло. Я потряс головой в надежде прояснить свои мысли. Результатом была только сильная боль за левым ухом. Я потрогал кончиком пальцев место, где болело. Оно было чувствительным, как свежая рана, и горячим.
Я достал из ящика комода длинный чулок и прохромал к ванной, стараясь не наступать на больную ногу. Включив там свет, я увидел Лоррейн. Она лежала передо мной на кафельном полу, голова ее была как-то ненормально вывернута набок. От страха я издал горлом странный хрип. Лоррейн в ответ стала растворяться в воздухе и пропала. Я подумал, что теряю рассудок.
Я открыл шкафчик и, вытащив тяжелую стеклянную банку крема для кожи, вложил ее в чулок. Получилось нечто вроде пращи, – хорошенько размахнувшись, можно было ударить неслабо.
Оставались двое. Насколько я знаю. Высокий и тот, что меня пытал. Но их могло быть и больше. Я вернулся в спальню, осмотрел лежащего на полу. Он дышал очень медленно, очень редко. Я выключил свет и подошел к телефону, стоявшему в спальне. Набрал ноль. Трубка откликнулась. Я попросил связать меня с полицией.
– Полиция, сержант Ашер.
– Я хотел бы поговорить с лейтенантом Хейссеном.
С удивлением прислушивался я к своему собственному приглушенному голосу. Кого это я вызываю? Я знавал когда-то только одного Хейссена. Пол Хейссен – славный был парень, очень упрямый, правда. Отменный баскетболист. Но это было так давно, я тогда еще учился… И он был на другом курсе.
И снова мне пришлось удивляться: на том конце провода мои слова восприняли как должное и через секунду ответили: «Сегодня его не будет».
И тут же страх пробудился во мне, глубоко внутри. Сержант в который раз кричал в трубку «Алло! Алло!», но я свою трубку уже положил. Я не мог понять, что меня так сильно, так невероятно сильно испугало.
Шаги! По лестнице поднимался следующий. Я быстро повернулся, перенеся свой вес на больную ногу, и провалился на секунду в бездну раскаленной, темной боли; снопы искр вспыхнули перед глазами. Но я не упал, нет. Я даже сумел, успел вовремя встать за дверью и, когда огромная тень переступила порог, обрушил мою пращу с такой силой, какой и сам от себя не ожидал. Я слышал звук, с каким стекло ударилось о череп, и слышал, кажется, как череп врага раскололся. Я хотел было подхватить падающего, но опять наступил не на ту ногу, а незнакомец был тяжел, он выскользнул у меня из рук и глухо ударился в темноте об пол.
Снизу резкий голос позвал его требовательно и испуганно. Я стоял на коленях в полной тьме, неловкими руками шаря в его одежде. Он лежал лицом вниз. Дрожа от напряжения, я продолжал поиски. И вот нащупал под курткой металлический предмет. Хороша была эта холодная, тяжелая штуковина, она точно создана была как раз для моих ладоней, на которых сейчас выступил холодный пот. Не вставая с колен, я двинулся к двери, ударился обо что-то больной ногой, упал лицом вперед. Внизу в коридоре горел свет. Третий вскоре появился на верхней площадке. Я нажал на спусковой крючок. Был выстрел. Приглушенный. Точно кто-то кашлянул в церкви – деликатно, прикрыв сразу рот платком.
Человек, только что поднявшийся по лестнице, сделал еще шаг вперед. Потом он поднял и вытянул носок, нога качнулась назад, почти как в танцевальном па, и так это ме-едленно. Он сделал еще шажок назад и теперь коснулся спиной стены. Издал жалобный, протяжный возглас. «Мама-а-а!» – кричал он. Это невозможно было вынести.
Я выстрелил еще. На этот раз звук был погромче, – как если бы книга с высокой полки упала на ковер. Он сделал еще полшага, беспомощно и бессознательно, к лестнице, скорчился и упал. И с грохотом покатился по ступенькам, пока не затих там, внизу. Придушенный стон. Тишина.
Некая мелодия закрутилась у меня в мозгу, и я почувствовал, как мой рот растягивает ухмылка. Давным-давно я видел один боевик, там убийца всегда, выходя на мокрое дело, напевал свою любимую песню. Я просвистел ее сквозь зубы. Она прозвучала в пустом, онемевшем доме с необычайной ясностью. Снова и снова насвистывал я все те же несколько нот, – только рефрен. На руках и на коленях я заполз опять в спальню, упер револьверное дуло в висок высокого блондина, немного подался назад и выстрелил. Высокий не шевельнулся при этом. Чернявый ворочался, содрогался, сучил ногами и колотил кулаками по полу. Что за видения, что за сны раздробила через минуту, разнесла на куски моя пуля?
Я включил свет. Вниз, на них, я не смотрел. С величайшей осторожностью я натянул носок на больную ногу и вставил ее в ботинок, кусая губы от боли. Потом зашнуровал обувь, крепко зашнуровал. Стало теперь легче, но ступеньки лестницы пришлось одолевать по одной, выставляя вперед здоровую ногу, а потом уж присоединяя к ней другую. Но, кажется, я и притерпелся, и приспособился.
Третий труп лежал в коридоре под лампой, тоже лицом вниз, руки под туловищем, ноги перекрещены для удобства. Я ему проделал маленькую аккуратную дырку в затылке, прямо посередине. Зачем-то я взглянул наверх – и там, на лестнице, видел, правда, очень недолго, голую женщину, надевавшую на себя халат. А потом ее уже не было. Часы на кухне показывали четверть пятого.
Моя машина была не заперта, но ключа там не оказалось. Пришлось возвратиться и обыскать их карманы. Мне повезло. У третьего, того, что лежал внизу, под лестницей, ключ отыскался.
Я сел в машину.
И внезапно шлюзы памяти приоткрылись. Я мог припомнить – не все, но многое. Я помедлил.., не вспомнится ли. В самом деле, еще что? Мысленно перебрал то, что ко мне уже вернулось. «Порше» цвета меди: он перевернулся в воздухе, когда падал в озеро. Или: как я несу Лоррейн в свою, вот эту машину. Тинкер и Манди. Пол Хейссен. И доллары. Толстые тугие пачки, затянутые проволокой, уложенные аккуратно, одна к одной, в черный металлический кейс.
Я должен забрать их и уехать отсюда как можно скорее!
И тогда я вспомнил, где деньги.
Я поехал в Парк Террас, остановил машину возле высокого штабеля кирпича. Камнем сбил замок с дверного сарая, где хранился инструмент. Да, я знаю, где это. Кирка и лопата, – вот все, что мне нужно. Звезда светили, делали светлой ночь. Я старался работать киркой энергично, но сил почти не оставалось. Стоило труда даже приподнять кирку. Поднять – опустить. Бетон еле заметно мерцал. Точно в нем отражались звезды. Кирка проворачивалась в руках и все-таки откалывала кусочки цемента при падении. Я опустился на колени, пощупал, далеко ли я продвинулся. Ямка была примерно в пол-яблока глубиной, небольшого яблока. Вокруг этой ямки было множество выщербин в асфальте, будто оспой все изрыто, – следы моих непопаданий.
Ничего теперь для меня не существовало, только деньги, только стремление заполучить их в руки. Одежда моя промокла от пота. Время от времени я падал и лежал, ожидая, пока силы восстановятся, чтобы вновь подняться на ноги и опять вытягивать кирку наверх и опускать ее. И наконец я пробился к мягкой земле. Теперь можно было передохнуть и осмотреться. Мир вокруг был серым. Я и не заметил, что ночь миновала. Рукоятка кирки была мокрой, липкой от крови. Я пошел в сарай и взял там лом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21