В груди он почувствовал такую сильную боль, что не мог пошевелиться. Может, это инфаркт?
Через несколько минут боль утихла, и только на душе было очень тяжело. Казалось, что он сам несет свой тяжелый чемодан. «Я все потерял. И Ника, и Лорел. Я потерял все, что любил в этой жизни.
И все это из-за Вэла… все из-за Вэла.
Эта дурья башка вовсе не думал о Лорел. Для него имела значение только его собственная персона. Его дочь была для него чем-то вроде медали, которую можно приколоть к пиджаку. Почему он не объяснил ей, что без Вэла ей было лучше, что он, Руди, только старался защитить ее?»
Руди, пошатываясь, опустился на сиденье в будке; постепенно дыхание восстановилось, голова стала ясной. У него была только одна мысль, которая пульсировала у него в голове, как капелька яда на хвосте у скорпиона. Когда-нибудь он найдет способ избавиться от Вэла… и тогда уже навсегда.
24
– Принесите мне моего ребенка. Лорел услышала, что эти слова звучали очень раскатисто, и ей даже показалось, что она кричит. Но медсестра даже не подняла глаз от термометра, на который она смотрела, щурясь в тусклом свете небольшой лампы у кровати Лорел. Лорел откашлялась и постаралась сказать вежливо и в то же время выразительно:
– Я хочу видеть моего ребенка.
На этот раз сестра взглянула на нее. Она посмотрела на Лорел с тем же интересом, с которым смотрела до этого на термометр.
– Мне не кажется, что это такая уж хорошая мысль. Почему бы вам не попытаться заснуть? Утром вы будете чувствовать себя лучше.
– Сейчас уже утро. – В этот момент Лорел ненавидела медсестру.
Молодая женщина с широкими бедрами, светло-рыжими волосами и с приколотым к больничному халату синим пластмассовым значком, на котором было написано ее имя, взглянула на часы и весело сказала:
– Ну да, уже утро.
Была половина шестого. Лорел лежала, уставившись в потолок с десяти часов, с того момента, когда выключили свет, и слушала едва слышный шум машин на улице. Глаза ее опухли и зудели. Медсестра шумно вошла в палату, чтобы измерить ей давление и температуру, она даже не извинилась и не спросила, спит ли Лорел. Лорел чувствовала себя как арбуз на рынке, который разрезали только для того, чтобы посмотреть, зрелый ли он.
Но хуже всего было ощущение пустоты внутри. Это было хуже присутствия медсестры, хуже жжения между ногами и пустоты в животе.
Дядя Руди. Как мог он так поступить по отношению к ней? Не то что он пытался взять Адама себе, а раньше, когда убедил ее, что отец мертв.
Она вспомнила тот страх, который испытала, когда Вэл вчера вошел в палату. Ведь она в течение стольких лет считала его мертвым! Они разговаривали около часа, и она ловила себя на том, что разглядывает его, замечая, как он постарел: его постоянно загорелая кожа вся сморщилась, седые волосы уже не были такими густыми и блестящими, как раньше, сейчас они были тусклыми и имели желтоватый цвет, как клавиши старого рояля. Он был, как и раньше, экстравагантно одет в дорогой шелковый пиджак, желтовато-белые брюки и мокасины фирмы «Гуччи», но пиджаку было по крайней мере лет десять, а манжеты рубашки обтрепались. И он ни разу не упомянул ни о работе, ни о доме.
Он рассказал ей о том, что Энни была очень расстроена смертью Муси и, когда он попытался успокоить ее, она разозлилась на него, у нее даже началась истерика и она начала обвинять его в том, что он убил ее мать. Вэл даже показал ей едва заметный розовый след от шрама на лбу, оставшийся после того, как Энни ударила его Мусиным «Оскаром». Он казался очень расстроенным, и на глаза у него все время наворачивались слезы. Он сказал, что единственное, чего ему хотелось, это видеться с ними и стать членом их семьи.
Лорел была рада видеть его, была рада тому, что он жив. Более того, она чувствовала себя перед ним виноватой. Хотя была уверена, что в его рассказе была и другая сторона. Она знала, что Энни объяснила бы все совсем по-другому. Но почему Энни никогда не рассказывала ей об этом?
Возможно, если бы они остались в Лос-Анджелесе и Энни помирилась бы с Вэлом, то сейчас бы она не лежала в больнице и ничего бы подобного не произошло.
«Я им верила, – думала она. – Я доверяла Энни… дяде Руди… и вот к чему все это привело».
Но другой голос, где-то внутри, говорил ей: «А что реально сделал для тебя Вэл? Вот Энни, она столько для тебя сделала. Если ты хочешь знать правду о той ночи, спроси Энни».
Но какое это имело значение теперь? Единственное, что она знала и что ее по-настоящему волновало, это то, что в силу ужасного переплетения событий, у нее отобрали ребенка.
В груди защемило. Она знала, что не должна впадать в панику. Ведь она еще не подписала ни одной бумаги. Она еще может изменить свое решение. Можно найти реально существующую семью, которая усыновит Адама. Ведь в любом агентстве по усыновлению, возможно, зарегистрированы сотни и даже тысячи по-настоящему добрых людей, которые очень бы хотели усыновить здорового ребенка.
Но вначале она должна увидеть его еще раз… Она не хотела принимать никаких решений до тех пор, пока не подержит его на руках. Это было бы нечестна Рождение Адама произошло так быстро, и все было как в тумане, когда она пыталась вспомнить об этом. Она помнила склонившееся над ней бледное лицо Джо… Оно действовало на нее успокаивающе, как маяк в темную ночь. Она помнила боль, ужасную боль… которая как будто разрывала ее на части. Затем она почувствовала, как что-то скользкое, как рыба, зашевелилось у нее между ног… Это выскочило на свет крошечное мокрое тельце, которое судорожно двигало руками и ногами.
Затем, когда Джо положил ребенка ей на живот, она почувствовала, как ребенок успокоился. Она ощущала прикосновения его губ к коже живота, похожие на прикосновения крыльев бабочки. В груди у нее начало покалывать, сердце замерло.
Уже в больнице молодой врач, которому на вид было не больше шестнадцати, все лицо которого было в прыщах, а над верхней губой вместо усов был пушок, обрезал пуповину, а затем проворная медсестра отнесла Адама наверх, в детскую. С тех пор она его не видела. Прошло два дня. Сейчас у нее появилось молоко. Грудь ее налилась и на ощупь была похожа на пластмассовую грудь куклы Барби, а когда она попыталась лечь на живот, то почувствовала страшную боль. Но боль эта была несравнима с тем ужасным болезненным желанием, которое она испытывала. Она не могла больше ждать ни одной минуты. Она испытывала желание видеть Адама, держать его в руках немедленно, сейчас.
– Мне не важно, сколько времени, – сказала она сестре и сама удивилась резкости своего голоса. – Я хочу видеть своего ребенка. Принесите его, или я сама пойду за ним.
Раньше, когда она чего-то просила, голос ее всегда звучал просительно. Она всегда очень боялась обидеть людей, даже малознакомых, которые спокойно обижали ее. А возможно, она просто боялась устроить сцену, боялась, что люди будут смотреть на нее.
Но сейчас она ничего больше не боялась. Как будто рождение Адама было рождением новой Лорел. Как будто стенки небольшой замкнутой клетки, которые всегда раньше давили на нее, вдруг разрушились. Она чувствовала себя так, как будто вышла на свободу, где было возможно все – и ужасное и прекрасное.
– Я хочу видеть ребенка, – повторила она.
Сестра нахмурилась.
– Ну, честно говоря, я не…
Лорел спустила ноги на пол. Она вся дрожала, и тело ее горело, как огромный свежеиспеченный пирог. Она сделала резкое движение и вдруг почувствовала, как между ногами у нее потекло что-то теплое. У нее было кровотечение, и доктор Эпштейн сказал ей, чтобы она вставала только затем, чтобы сходить в туалет. Но сейчас ее это не волновало.
– Уйдите с дороги, – скомандовала Лорел.
– Не надо здесь безобразничать. – Сестра отступила назад, как будто боялась, что Лорел может ее ударить.
«Если она не отойдет, я действительно ударю ее», – подумала Лорел.
– Почему вы не хотите подождать здесь, пока я посмотрю, что можно сделать? – Сестра быстро выскочила из палаты, хлопнув дверью, которая, прежде чем закрыться, ударила ее по бедру.
Лорел подождала минуту, затем вышла вслед за сестрой в коридор. Яркий искусственный свет резко бил в глаза, а пол наклонился в одну сторону, как в накренившемся самолете. Ее качало. И, чтобы не упасть, она шла, держась одной рукой за стенку. Она почувствовала, что ее больничный халат распахнулся сзади, и холодный воздух дул ей в спину. Она шла, шаркая ногами, и с каждым шагом жесткие пластмассовые застежки гигиенического пояса все больше впивались ей в копчик.
Она заметила, что санитар, толкающий перед собой тележку с грязным бельем, пристально смотрит на нее, и поняла, как ужасно она, должно быть, выглядит и, может быть, даже похожа на сумасшедшую. Ее волосы мокрыми, жирными лохмами торчали в разные стороны. И от тела исходил жуткий запах пота, рвоты, липкой темной крови. Однажды во время каникул, гуляя по лесу около озера с Энни и Мусей, она сунула голову в пустую лисью нору, и ударивший ей в ноздри запах был жутким, ей казалось, что пахнет шерстью и гнилыми зубами. То же самое она ощутила сейчас Если бы у нее была шкура, то она была бы похожа на ощетинившуюся лисицу с оскаленными зубами.
Она добралась до двери лифта и почувствовала, что у нее закружилась голова. Еще чуть-чуть – и она будет в лифте. Но на какую кнопку нажать? Куда ехать, вверх или вниз?
Затем дверь открылась, и из нее торопливо вышел человек в белом халате со стетоскопом в переднем кармане.
– Извините. – Она схватила его за рукав накрахмаленного халата. – На каком этаже детская палата? Где находятся новорожденные?
Он окинул ее любопытным взглядом, но, видимо, слишком спешил, чтобы подумать, что значило присутствие здесь этой взъерошенной женщины.
– Восьмой, – сказал он, показав пальцем вверх, и вышел из лифта.
Лорел вскочила в лифт в тот момент, когда двери уже закрывались. Она нажала на кнопку восьмого этажа, затем облокотилась на стенку и закрыла глаза.
Через несколько секунд она, спотыкаясь, шла по заполненному людьми коридору: служащие, медсестры, санитары быстро проносились мимо нее. Боже, как много народу! Не может быть, чтобы было полшестого. Даже некоторые пациенты и те не спали. На стенах коридора были нарисованы жирные разноцветные стрелки, которые, видимо, указывали направление в разные отделения. Но какая из них показывала в отделение новорожденных?
Голова у нее начала кружиться еще сильнее.
«Возьми себя в руки», – прошептала она сама себе.
Делая небольшие шаркающие шаги, она заставляла себя двигаться дальше. Впереди она увидела длинный застекленный кусок стены, похожий на ярко освещенную витрину магазина. Наверное, это и есть палата для новорожденных. Несмотря на сильную, жгучую боль между ногами, она заставила себя идти быстрее.
Уже через несколько секунд она старалась разглядеть через стеклянную степу бесконечные ряды безупречно белых кроваток, в каждой из которой лежал ребенок. И один из них был ее сын.
Она потрогала дверь, на которой большими красными буквами было написано «Служебный вход», и обнаружила, что дверь не заперта. Она открыла ее и вошла. Ее никто не остановил.
Дежурная сестра, высокая негритянка, меняла пеленки краснощекому ребенку на столе около дальней стены. Подняв голову и увидев Лорел, она так удивилась, что выпучила глаза, как это делают герои мультфильмов. Лорел готова была прыснуть от смеха.
– Сюда разрешается входить только персоналу больницы, – сказала она Лорел резким голосом с вест-индским акцентом. – Боюсь, мне придется попросить вас уйти отсюда. – Она выпрямилась, держа перед собой, как щит, только что запеленутого ребенка.
Испугавшись, Лорел начала жалобно просить:
– Пожалуйста, я просто хочу… – И тут она замолчала, как будто какой-то мощный рычаг управлял ее челюстями. Посмотрев на ряды детских пластмассовых кроваток, она сгорбилась и сказала:
– Я пришла за моим ребенком. Кобб. Адам Кобб.
– Это категорически запрещено, – резко сказала сестра. – Детей будут кормить только через час. Пожалуйста, возвращайтесь в свою палату, миссис.
– Мисс Кобб, – перебила ее Лорел, подняв подбородок. – И я никуда не пойду, пока вы не дадите мне его.
– Вы должны поговорить со своим доктором.
– Его здесь нет.
– Боюсь, что тогда вам придется позвать доктора Таубмана… он сегодня дежурит. Если у вас возникли проблемы…
– У меня нет проблем. Я просто хочу увидеть своего ребенка.
Темные глаза медсестры вспыхнули.
– Девушка, у нас здесь есть определенные правила. И они вполне оправданны. Нельзя, чтобы здесь ходил кто попало, без специальной обработки, без маски и Бог знает с какой инфекцией.
– Я не кто попало… Я его мать. – Произнеся это вслух, она вдруг почувствовала, как что-то шевельнулось у нее в груди. Она ощутила это настолько четко, потому что в этот момент у нее в легких или в сердце что-то оборвалось. Глаза ее наполнились слезами. Она чувствовала неимоверную усталость. Ноги ее дрожали так сильно, что ей стоило огромных усилий не упасть и казалось, что кровь буквально хлещет из нее. – Я его мать, – повторила она. – Пожалуйста, я только хочу подержать его на руках. Всего несколько минут.
Медсестра сердито посмотрела на нее, затем сдалась.
– Хорошо. Но вы останетесь стоять здесь. Я не могу разрешить вам взять его в палату.
– Это мне и не нужно, – сказала ей Лорел почти облегченно. – Можно мне сесть?
Медсестра показала рукой на стоящий в углу вращающийся стул. Лорел, чувствуя благодарность к медсестре, опустилась на стул и закрыла на мгновение глаза. Открыв их, она увидела, что две худые темные руки протягивают ей пушистый белый комочек. В просвете над туго затянутыми складками пеленки выглядывало сморщенное красное лицо. Сердце ее защемило.
– Ой, – выдохнула она.
– Мы так плотно пеленаем их только в первые два дня, – объяснила сестра. – Они так себя спокойнее чувствуют.
Лорел протянула руки. Ее вялые мускулы вдруг натянулись, как пружины, и обрели силу. Ощутив тяжесть и теплоту своего ребенка, она вдруг почувствовала, что все внутри нее встало на свои места.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82